Большие люди. Белая ворона. Александр Иваницкий: я более живая легенда, чем Медведь

И стал при этом олимпийским чемпионом Токио-64 в турнире вольников в категории свыше 97 кг, а также выиграл четыре чемпионата мира.
Впрочем, не менее меня потрясает вид 77-летнего собеседника. Я отказываюсь признавать в нем среднестатистического советского пенсионера. Передо мной в кафе одного из московских бизнес-центров сидит скорее преуспевающий американец с пресловутой белозубой улыбкой. Хоть в голливудском кино снимайся — в роли кряжистого владельца пароходов и самолетов. Возраста никак не больше шестидесяти.
Как удается? Приберегу этот вопрос на конец интервью, которое обещает быть интересным. Александр Владимирович никогда не лез в карман за словом, а более чем 20-летняя карьера на должности главного редактора главной редакции спортивных программ Гостелерадио СССР и канала РТР значительно расширила его кругозор, так что вспомним мы не только корифеев ковра, но и тех, кто делал советский спорт сильнейшим в мире…

— Вы один из немногих больших спортсменов, которые состоялись и в цивильной жизни.
— Давайте считать, что именно так и получилось. Жизнь после спорта удается не всем. Спорт размагничивает и превращает в ребенка. Тебя кормят, одевают, покупают билет на самолет, ты только тренируешься — ради себя любимого. Скажем, “Врачи без границ” помогают кому-то, а я только себе, готовлюсь к рекорду и ни на что не отвлекаюсь. Прожив так лет десять, отвыкаешь от обычной жизни. Поэтому членов и кандидатов в члены Политбюро после выхода на пенсию возили по Москве и показывали, какие там улицы и где магазины.
Спортсмены к будущей жизни себя не готовят. Утешаются тем, что могут стать тренерами. Но хорошие спортсмены редко становятся успешными тренерами. Полученные в вузах дипломы, как правило, липовые, учились-то через пень колоду. Куда такому горе-специалисту приткнуться?
Я начал задумываться о своем послеспортивном будущем довольно рано. Брат занимался строительством, а я выигрывал золотые медали на чемпионате мира. Вроде и неплохо, но прекрасно понимал, что выйду из спорта нулем, а он будет еще более профессиональным строителем.

— Когда к вам пришла в голову эта мысль?
— Лет в 25, тогда уже завел семью. Так что все прагматично, надо было думать о будущем. Я всегда помнил, что если человек выберет правильную профессию, то всю жизнь будет не работать, а заниматься любимым делом. Я ведь и в борьбу пошел интуитивно. Хотя успел попробовать едва ли не десяток видов спорта. Лыжи, волейбол, фехтование, шахматы, но что-то темное и непонятное толкало дальше, и в один прекрасный день переступил порог борцовского зала, а через месяц стал чемпионом Ленин- града среди юношей по самбо. И когда боролся, в поисках профессии снова прислушался к голосу бога — именно так воспринимаю все, что происходит в моей жизни. Отец был главным бухгалтером, хотел, чтобы сын пошел по его стопам. А когда я поступил в техникум, то попал на слесарную практику и, скребя какую-то поверхность, понял, что карандаш гораздо легче, чем напильник.
Так что когда появилась семья, начал подрабатывать, писать какие-то заметулечки в газеты. Это занятие тоже приносило деньги. И так втянулся в это дело, что, когда поставил точку в карьере, было два варианта трудоустройства: либо тренером, либо спортивным журналистом. Я подумал, что тренером смогу работать максимум с сотней человек, а мои статьи будет читать миллион. Выбор был очевиден.

— Будучи в сборной, вам можно было и не подрабатывать заметулечками — кроме стипендии, там всегда имелся надежный источник дохода.
— До сих пор остаюсь неопытным в этих делах. Было стыдно провозить что-то на ту сторону, потому что на таможне задают вопросы, а врать не люблю. Когда впервые поехал в Америку, взял с собой банку черной икры. Думал, продам ее и на эти деньги привезу всем подарков. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что в “младенческие” годы занимался торговлей, и довольно неплохо. После блокады в Ленинграде у нас работал только папа — мама воспитывала нас, пятерых детей. Конечно, старались помогать ей. Мы с братом стояли в очереди, покупали сайки и продавали их поштучно. С ирисками поступали аналогично. Я даже придумал модернизацию конфет: забегал в подъезд, облизывал их, они начинали очень завлекательно блестеть и шли просто нарасхват. Ломали сирень, делали букеты, собирали ягоды в лесу и продавали их. Рекорд, помню, был 300 стаканов черники.

— А у вас задатки.
— Со временем утратились, кроме того, в детстве я занимался не запрещенной торговлей. А когда наши спортсмены увлекались этой фарцовкой — мне было западло. Ту банку икры я привез в Америку и не мог понять, что с ней делать. Как продавать? Кому? В итоге подарил ее какому-то японцу. Он обомлел от счастья. И больше я этим не занимался. У нас были суточные, на них экономил и привозил какие-то подарки жене и детям.
Я жил в военном доме, сосед майор. Однажды у меня появилась какая-то кофтёнка, и мы с женой решили подарить ее супруге этого майора. А потом по дому пошел слух, что Иваницкий привозит из-за рубежа столько барахла, что даже не успевает его продать и часть просто раздает.

— Вы были белой вороной в сборной?
— Такой же вороной был и в институте. Когда получил стипендию в сборной, отказался от студенческой стипендии. А мой коллега Женя Надеждин, сын тогдашнего замминистра по строительству, не отказался. Максимальная стипендия в сборной была 300 рублей, в вузе — 40-50. Когда пришел в деканат и написал заявление об отказе, на меня все смотрели, выпучив глаза. Человек добровольно отрезает от себя полтинник! В те времена это были неплохие деньги.

— Читал вашу книжку — там вы тепло отзываетесь о роли комсомола в жизни советского общества. Неужели сами писали?
— Конечно. Все объясняется просто: я всегда был державником. Мне ведь после спорта предложили пойти на работу в ЦК ВЛКСМ. Знаю, разговор велся еще с Валерой Попенченко, Юрой Власовым и Тамарой Пресс. С каждым побеседовали, а взяли меня. Комсомолу были нужны звонкие имена: спортсмены, поэты, ученые. И до сих пор благодарен комсомолу, хотя до этого не чувствовал себя каким-то особенно идейным строителем коммунизма, — он просто приучал к государственному мышлению. В отделе спортивно-массовой работы мы занимались “Кожаным мячом”. Организация по всей стране команд — масштабное дело, оно заставляло подняться над своим видом спорта. И давало новый уровень мышления.

— Главная проблема “Кожаного мяча” была в том, что в нем появлялись подставные ребята — воспитанники ДЮСШ.
— Это движение погубили звания, которые начали раздавать тренерам, победившим в финале. Заслуженный тренер республики — довольно мощный стимул, чтобы начались подставы. Липовые справки, набор в одну школу ребят со всего района… Комсомол сам устроил себе ловушку.

— Настоящим комсомольцем для меня всегда оставался разве что Павка Корчагин, который был готов пожертвовать жизнью для светлого будущего.
— В моем отделе спортивно-массовой работы настоящих комсомольцев из тридцати было человека три. Остальные проводили рабочее время в разговорах, куда лучше уйти, как получить машину или спецпаек. Все были так ущербны… Знаете, у меня имелось ценное качество — не боялся разносов у начальства. Знал: в случае чего уйду работать тренером или грузчиком. А они прошли комсомольскую школу и ничего, кроме этого, не знали и не умели. Вот этот страх однажды лишиться привычного комфорта заставлял просто трепетать при встречах с начальством.
Например, я никогда не отдыхал в санаториях, хотя мог делать это в любом месте. Эти же ездили регулярно. И не потому, что сильно уставали. Комсомольцы хорошо понимали, что совместный отдых с секретарями райкомов и обкомов партии может благоприятно сказаться на дальнейшей карьере. Вот они туда и стремились, за нужными связями. Меня это не интересовало в принципе.

— Следует полагать, в сборной вы были секретарем комитета комсомола.
— Именно так. В обязанности комсорга входило раз в неделю собирать команду на политинформацию и рассказывать ребятам о задумках американцев и проделках китайцев, не забывая отметить, что на все их идеи у нас находился адекватный ответ. На мне была организация встреч — борцы любили делать показательные выступления и общаться с народом.

— Народ верил, что Америка с Европой загнивают?
— На самом деле люди политикой не сильно-то и интересовались. Их занимали бытовые вопросы. Например, приезжаем на Украину. “Ну шо, кольки там хлиб стоить?” — “Да черт знает, ни разу не покупал, кроме того, у них там хлеб кусочками”. — “Врешь, не может такого быть — как кусочками?!” Рассказывал свои впечатления, а люди выводили резюме: “Ай, да мы лучше, чем та Америка, живем, да и твой Хрущев тоже…” — “Почему вы так думаете?” — “У нас все е: курица, яйца, картошка, хлеб, горилка”. А земля же на Украине — сплошной чернозем. Просторы, сады, река… Смотрю и думаю: а ведь и в самом деле люди счастливы. Если не пьешь, то живешь лучше, чем Кеннеди.

— Непьющих было мало, и спортсмены в этом плане являлись плотью от плоти народа.
— Борцы не пили. В борьбе пьющих нет. Если ты выпил, то тут же проиграл — просто не выдержишь темпа схватки. Режим очень жесткий, за каждым членом сборной очередь, чуть оступился — смена уже готова. В других видах такого не было. На южный восстановительный сбор приезжали хоккеисты сборной и каждый день упивались до положения риз. Если бы я провел хотя бы один день в таком режиме, просто умер бы. Мы с женой на Новый год покупали бутылку шампанского, выпивали половиночку и уже начинали шататься во все стороны. Организм был настолько чистый, что, когда мой отец приезжал в гости и закуривал любимую беломорину, я был готов лезть на стену и драть обои. Примерно то же самое испытали наши знаменитые лыжницы Галя Кулакова и Рая Сметанина, когда попали в московское метро в час пик. Они мчались оттуда со всех ног — не могли нормально дышать.

— Как же играли хоккеисты, если так упивались.
— Там же по сменам, всегда можно отдышаться на лавочке. Я смеялся, наблюдая, как тренируются хоккеисты или футболисты. В любой игре можно сачкануть, за тебя отработает товарищ. В борьбе такое невозможно. Ты вышел и двенадцать минут отвечаешь только сам за себя. В штанге еще можно было иметь вредные привычки — там, по сути, секундное движение. Поэтому Трофим Ломакин и смолил цигарку за цигаркой. Если же борец начинал пить, то довольно быстро превращался в ноль. Очень много грузин таким образом погибли. Люди побеждали на Олимпиаде или чемпионате мира и потом вынуждены были сидеть дома, не высовываясь на улицу. Иначе попадали в оборот хлебосольных земляков, с каждым из которых надо было выпить. Отказ — обида. И те, кто не выдерживал этого испытания славой, просто скатывались по наклонной.

— Нашего “классика” Олега Караваева вы застали на ковре?
— Чуть-чуть, это был человек другого поколения. Олег был необычайно техничным. Лучшие борцы всегда брали умом. Карелин, Фадзаев, Сайтиев — их схватки можно показывать как учебные пособия.

— Карелин утверждал, что борется двумя-тремя приемами.
— Так в греко-римской борьбе больше и не бывает. Но Саша отлично готовил комбинации, заставляя соперника делать то, что ему было нужно. Он вообще очень умный человек по жизни, и я очень надеюсь, что Сан Саныч прорежется и в большой политике. Он — это Юрий Власов номер два. Но выше калибром.

— А что сгубило Власова? Он тоже мог сделать выдающуюся карьеру после спорта.
— Многие виды спорта обладают своей спецификой. Так вот штангисты не умеют работать в коллективе. Они должны закрыться в зале вместе с тренером и таскать железо. И когда Власов — умнейший человек — пошел в большую жизнь, выяснилось, что он не может существовать в социуме.

— Такая же трагедия случилась и у Валерия Брумеля — атлета не менее легендарного.
— В моем понимании Валера не был очень умным человеком. Невероятный талантище, но попал в автокатастрофу, попытался выбраться и снова начать прыгать — не получилось. Потом связался с публикой непонятной, то ли он, то ли за него написали пьесу и с ней он мотался по стране, пытаясь заработать… Потом уже и алкоголь начался, и нарастающее недовольство своим местом в жизни.
Он был звезда номер один не только в нашем, но и во всем мировом спорте. Его признавали лучшим. Называли космическим прыгуном, ему мечтал пожать руку любой житель земли. Под овации 100 тысяч человек взлетал по лестнице к Хрущеву, когда установил мировой рекорд в Лужниках. Небожитель.
В институте физкультуры Брумель проходил через нас, тоже не последних спортсменов, как нож сквозь масло. Он был недалекий, другого слова не подберу, не обладал мудростью, не умел предвидеть будущее. Считал, что Брумель всегда останется Брумелем и будет прыгать выше всех.

— Тер-Ованесян, его друг и многолетний партнер по сборной, оказался умнее.
— Этих людей просто нельзя сравнивать. Тер — князь. Его и сейчас встретишь — видно, что человек гордый, осанка, как у тридцатилетнего. Он работал главным тренером сборной, заместителем министра спорта России. О чем тут можно говорить.

— Валерия Попенченко, еще одну звезду той эпохи, вы знали?
— Да, и очень хорошо.

— Его гибель для вас загадка?
— Не было там никаких загадок. Я всегда дружил и дружу с боксерами, мой лучший друг — Борис Лагутин. Знаете, как раньше говорили: СССР создал нового человека. Так вот им был Борис. Был и остается абсолютно бескорыстным, готов для других сделать все. Но надо понимать, что у боксеров голова — как лампочка: если сто раз дотронуться, вольфрамовая нить лопнет. Они же все время получают по голове.
Я учился с одним парнем, он говорил так: если я вдруг с тобой не поздороваюсь, не обижайся. У меня после нокаута бывают провалы в памяти. Лучше первый подойди, скажи, кто ты, и все будет нормально. Из непробитых я знал только Борю Лагутина, а еще Лешу Киселева, но он уже ушел из жизни, рано очень. А Валера Попенченко был мощный ударный боец — само собой, пропускал тоже прилично. И я так понимаю, что однажды сосуды мозга сузились, кровь не поступила к голове, он потерял сознание, перевалился через перила в родном институте и упал вниз. Там все понятно было.
Боксеры, как правило, плохо заканчивают. Я немножко занимался этим видом и с тех пор понял: все что угодно, только не бокс. Самый дорогой орган мужчины все-таки не яйца, а голова.

— Вы тоже были спортсменом уникальным…
— Не проиграл не только ни одной схватки, но и ни одного балла в официальных международных соревнованиях. Всегда думал, что это знаю только я, жена и дети. Но когда исполнилось 60, федерация борьбы подарила приз, на котором было это достижение указано. Не могу не признаться: оно до сих пор доставляет удовольствие. Вряд ли кто-то сможет его повторить, хотя если удастся, буду рад.

— Четыре победы на чемпионатах мира, золотая Олимпиада — мало спортсменов захотят на этом рубеже притормозить. Наоборот, отличный стимул молотить дальше.
— Как-то по телевизору показывали девушку, сделавшую 28 пирсингов на теле. Ну а если бы у нее их было 27 или 29, что бы от этого глобально изменилось? Примерно так я думал и о своих медалях в середине 60-х. Приблизительно в то время их количество уже перестало меня интересовать.

— С другой стороны, вы могли стать живой легендой, как товарищ и бессменный спарринг- партнер Александр Медведь.
— Я все равно более живая легенда, чем он. Потому что у меня две золотые медали — за токийскую Олимпиаду и московскую-1980, которую делал уже как журналист и руководитель. Отвечал за телевизионную картинку, и мы справились с задачей, да и вообще нарожали уйму идей. Весь спортивный мир живет по нашим канонам. Никто этого не знает, но это так. Московская медаль для меня очень ценна.

— Как складывались ваши отношения с Медведем?
— Нас называли друзья-соперники. Такой расхожий журналистский штамп, который широко используется и поныне. Но у меня был такой характер, что я не очень стремился к победам, и ежели можно было завершить поединок вничью, так и делал. Не любил надрываться. Если не нужно было кого-то класть на лопатки, то не клал. И, думаю, эта моя черта характера помогала нашему мирному сосуществованию.
Нас разводили по разным квартирам, но когда выезжали за рубеж, Саша обязательно просился жить со мной в одной комнате. На это были две причины. Первая — когда мы проживали вместе, он непременно получал золотую медаль. Вторая — после соревнований надо было ходить по магазинам. А английского Саша не знал и торговаться не умел, в отличие от меня. Поэтому ломал себя и шел жить ко мне. И, конечно, со временем мы смертельно друг другу надоели. Спарринг-партнеров было мало, и мы провели бесчисленное количество схваток на сборах. Он знал обо мне все, как и я о нем.
Видите ли, если бог дал тебе талант, ты должен использовать его на полную катушку. Если ты трехкратный олимпийский чемпион, то и после спорта должен сделать нечто такое, что соответствовало бы титулам. Саша Карелин это делает, а Медведь стрижет купоны со своих побед.

— Это удел примерно 90 процентов звезд.
— Если говорить о женщинах, то они вполне находят себя в жизни, рожая и воспитывая детей. У мужчин сложнее. Из борьбы сразу вспоминаются .два примера. Надеждин занимался энергетикой на серьезном уровне, работал за рубежом. А перспективный в свое время легковес Нугзар Журули стал заслуженным врачом России и к нему теперь ходят лечить зубы даже те, кто когда-то убирал его из сборной. Честно скажу: уважаю его гораздо больше, чем многих олимпийских чемпионов.

— Надо поблагодарить его недругов. Человек рано ушел из спорта и получил шанс стать профи в иной области.
— Возьмите Льва Яшина — выдающийся вратарь, но застрял в спорте и превратился в свадебного генерала. Опоздал уйти. Мы с ним занимались “Кожаным мячом” и часто ездили по пионерским лагерям. Яшин был рубаха-парень, его безумно любили. Наливали чарочку и все…
Вообще российский футбол и наши непомерно заласканные игроки для меня больная тема. Футболист, ценность которого весьма условна даже в пределах России, получает семь миллионов долларов в год. Нобелевские лауреаты — умнейшие люди, двигающие вперед человечество — столько не зарабатывают и близко. И это позорное несоответствие сносит у молодых ребят крышу. У людей, которые, по сути, ничего не умеют делать. И даже эти сумасшедшие деньги умудряются бездарно промотать. Футболисты — это люди, которые живут внутри себя. Как, кстати, и хоккеисты, и поэтому когда министром спорта назначили Фетисова, я сказал, что в наш спорт пришел человек, который его, по сути, не знает.
Например, мы, борцы, в своей подготовке использовали бокс, гандбол, баскетбол, легкую атлетику и множество других видов спорта. Я везде имею результаты уровня третьего разряда. Не бог весть что, но представление имею. Только с парашютом не прыгал — слишком много весил.

— Анатолий Тарасов тоже любил использовать разные виды спорта в подготовке хоккеистов.
— Это был великий пиарщик. Умнейший дядька, актерище. В провинциальном театре, уверен, поднимал бы на ноги зал. Но он пользовался запрещенными приемами, заставляя всю страну работать на ЦСКА. Армейцы забирали лучших хоккеистов. Создавал нужную ему тройку, а остальных отправлял в округа, где они пропадали для большого хоккея. Как можно было бороться с клубом, обладающим такой мощной подпиткой?
Тарасов любил приглашать кинохронику на тренировки клуба и сборной. Ребята брали штанги, блины, тянули жгуты — журналистам очень нравилось, когда с парней пот лился градом, а они только улыбались. Но в отличие от репортеров я потом видел этих игроков на отдыхе…

— Самый удивительный спортсмен на вашей памяти?
— Юрий Власов. Действительно великий и очень умный. Правда, мы с ним ссорились. Раздевались перед тренировками в одной комнате, и он воспринимал меня как мальчишку, которого можно погладить по голове и отечески подбодрить. Я же, понятно, смотрел на него снизу вверх. Но тут он проваливается на Играх в Токио, а мальчишка становится олимпийским чемпионом. Не только он удивился. Мой первый тренер Корнилов в узком кругу сказал: “Как только этот мешок победил на Олимпиаде?” Кроме того, Юра считал себя полубогом, эдаким олимпийским Гераклом. Мы как-то на эту тему поспорили, и я сказал, что самые красивые фигуры у десятиборцев. Юру это огорчило.

— Говорят, когда вы стали начальником на телевидении, то любили приглашать бывших звезд спорта на работу.
— Это распространенное заблуждение. Просто если два человека обладали равными талантами и возможностями, но один из них был чемпионом, а второй никогда не занимался спортом, то, конечно, первого я всегда предпочитал второму. Однако лучшим спортивным комментатором я считаю человека, который сам никогда не имел отношения к большому спорту — Вадима Синявского. Это был уникальный журналист.
Кстати, многие руководители боятся конкуренции. Если известного атлета приглашают в редакцию, он же волей-неволей будет авторитетом давить. У меня такого не было. Женя Майоров, олимпийский чемпион, — иди работай. Аня Дмитриева, великолепная теннисистка, — давай. Михаил Таль, Юрий Власов — в добрый путь!
Юра, кстати, был идеальным комментатором, но для него это оказалось мелковато. Убирал конкурентов одним махом. Помню, Георгий Саркисьянц поехал с ним на чемпионат Европы. Комментируют они вместе очередной день, выходит кто-то из наших на помост, и Саркисьянц выдает всю информацию — вес такой-то, личный рекорд такой-то, а затем передает слово Власову. Тот и говорит: “Боюсь, как бы наш атлет “баранку” не заработал. Мы вчера были у него в номере, а он горит, щеки аж красные”. Но были-то они вдвоем, а заметил только один… Многие комментаторы не любили меня за то, что нахожу таких внимательных, а на самом деле очень профессиональных людей и тащу их в эфир.

— Василий Уткин вам нравится?
— Это человек, который знает о футболе все, но не понимает его сути. Ярцев, считаю, комментатор просто сказочный, он знает все изнутри. Ну а как может разбираться в футболе Василий, который с таким весом и пробежаться толком не может? Губерниева даже и вспоминать не хочу — он вообще балаболка. Скажите, где великое актерское умение молчать, взять паузу в нужный момент?
В этом плане гением был Синявский. Во-первых, придумывал игру, обожествлял ее, делал захватывающей. Признаюсь, начал слушать его, лишь когда пришел в редакцию спортивных программ. До этого Вадима Святославовича не знал. А он ходит по редакции и говорит, что настоящий мужчина с утра должен быть чисто выбрит и немного пахнуть коньяком. И меня он тогда не замечал. Он был Синявским, а тут пришел временный, которых здесь было много.
Я любил слушать его репортажи. Вот идет матч, игрок выходит один на один, бьет по воротам — стадион взрывается. А он молчит, долго-долго… И после паузы выдает: “Ну вы же сами все слышали…” Или этот оборот — “мяч забился в сетке, словно бабочка в сачке”. Воображение в радиоэфире было уместно. А когда зритель увидел телевизионную картинку, надо было менять канву. Но Синявский не смог найти себя в новых условиях. Ну не будет же он пересказывать, кто и кому передал мяч, телезритель и сам это видит. Впрочем, это ничуть не смущало и не смущает огромное количество комментаторов, которые только этим и занимаются.

— Озеров был великим комментатором?
— Нет. Он и не самый большой актер был, если честно. Выигрывал чемпионат страны по теннису и этот вид знал хорошо. Но тогда его на наших экранах не было, и Николай Николаевич ушел в наиболее популярные футбол и хоккей. И это было закономерно — любой, кто начинал комментировать эти виды спорта, тут же становился знаменитым. У Озерова была актерская школа, голос, умение держать паузы. Но великим все же назвать его не могу.

— Александр Гомельский умудрялся, будучи главным тренером сборной СССР по баскетболу, писать отчеты с чемпионата мира в “Советский спорт”…
— У меня к нему очень критическое отношение. Считаю Гомельского абсолютно дутой баскетбольной фигурой. В узком кругу он произносил совершенно циничные высказывания, называя своих ребят большими людьми с птичьими мозгами. Ну как можно так говорить о тех, кто называет тебя папой? Всю свою карьеру он сражался со студенческими американскими командами. А когда Штатам это надоело, они послали на Олимпиаду в Барселону “Dream Team”, которая порвала всех, не только нас, как тузик грелку. Тарасов и Бобров выигрывали у настоящих профессионалов, поэтому я ценю их гораздо выше Гомельского.

— Николай Карполь?
— Я его не знал. Матерщинник, безусловно, жуткий, лично для меня это абсолютно неприемлемо, тем не менее результат делал, а это для тренера главное. Я понимал, что телевидение меняет вид спорта. И когда-то говорил Ане Дмитриевой: “Давай твоих теннисистов оденем в разноцветные костюмы”. — “Нельзя, это английский вид спорта, никогда такого не будет!” — “Поверь, Анна, будет…” И что мы сейчас видим?
Волейболом я сам занимался, был страшно нулевым, но любил эту игру самозабвенно. Однако у нее была одна проблема — безразмерность. Все знали, когда матч начнется, никто не знал, когда закончится. Я хотел его как-то вместить в телевизионный формат. Предлагал председателю федерации: давайте хоть в нашей стране заточим его под полуторачасовой формат. Но тот — наотрез. Ездил в международную федерацию, рассказывал, что волейбол должен стать телевизионным продуктом. Лет через 15 там произошли перемены, и я льщу себе надеждой, что моя идея наконец вызрела и нашла отклик у тех, кто по роду деятельности должен делать его интересным для зрителей и продаваемым для рекламодателей.
Нам всем надо понимать, что время идет вперед и любой вид должен думать в первую очередь о том, насколько будет интересен зрителю. Возьмем мою любимую борьбу. Один из самых гуманных видов спорта. Не баскетбол, где надо иметь рост за два метра, и не гимнастика, где желательно быть не выше 150 сантиметров. Любой может себя проявить, правда, это ее и губит. Огромное количество весовых категорий, и болельщик не может сразу за всем уследить. Поэтому говорю самбистам: сделайте боевое самбо и объедините три последние весовые категории — нравится народу смотреть схватки самых сильных, это еще со времен цирковой борьбы начала 20-го века известно.

— Мудро. Дети с удовольствием будут записываться.
— Знаете, дело все-таки в тренере, а не в виде спорта. Тренер тогда и сегодня — это абсолютно разные люди. Марсианин и Максим Сорокин.

— Сорокин — это кто?
— А никто, просто человек, который закончил институт физкультуры и теперь мучается сам и мучает других. Тренер — это призвание. Мне просто повезло встретить такого — Сергея Андреевича Преображенского. В послевоенное время это был человек, который заменял пацанам их убитых на войне отцов. Я помню, как он возился с нами, как мы жили у него в семье и он тратил на нас половину зарплаты. Преображенский не только тренировал — он учил жизни, давал читать правильные книги, водил в театр, закладывал в нас то, что считал главным и нужным. Он учил нас тому, что всего в жизни надо добиваться самому. Не надеяться на фортуну, на чью-то помощь, а просто отдаваться делу, которое выбрал. И еще никогда никому не завидовать. Это, кстати, ответ на вопрос, который в последнее время мне все чаще задают. Мол, как-то слишком уж бодро вы выглядите…
Зависть портит. Живите своей жизнью. Я и живу, как раньше, имею на все свое мнение, читаю, ищу, спорю. Книгу пишу о том времени, которое вы не знали, а молодое поколение и подавно…

Он рассказывает мне сюжет “Сломанных ушей”, а я думаю, что в жизни каждого из нас непременно должен быть свой Преображенский. Профессор или заслуженный тренер СССР — все равно кто. Главное, чтобы в юности мы не потеряли слишком много времени в поисках себя. И не боялись начать жизнь с чистого листа даже после сорока, когда вчерашние кумиры лишь тщетно пытаются притормозить свой неумолимый звездный закат.