Большие люди. Игорь Тер-Ованесян: Бимон улетел в 21-й век со страха

Первый раз в жизни я вижу прыжковый сектор… на даче. Хотя это скорее не дача — имение. Разумеется, человека, не только знакомого с прыжками в длину, но и, в сущности, являющегося их живой историей. Он приветливо улыбается мне, потратившему целое утро на поездку из Москвы с тремя пересадками в деревню, живописно раскинувшуюся в пяти минутах езды от местечка Кольчугино. Игорь ТЕР-ОВАНЕСЯН — легенда мировой легкой атлетики — решительно отставляет лопату в сторону и начинает экскурсию.
“Там сад, здесь корт (уже бережно накрытый специальной материей — следует полагать, до весны)… Дочка занималась теннисом, прыжковая яма, кстати, тоже для нее — она в прыжках норму мастера уже выполнила. Теперь давайте в дом пройдем”.
Дома здесь два — оба, что называется, под ключ. В одном живет многочисленное семейство Тер-Ованесянов, в другом еще кипит работа и вкусно пахнет свежим деревом. Пробираясь между лесами, поднимаемся на второй этаж, где почти закончена главная комната, как утверждает Игорь Арамович.
“Здесь я работаю”, — поясняет хозяин. Вопреки моему ожиданию, залитый солнечным светом кабинет лишен кожаного кресла и огромного стола с ноутбуком. Только мольберт и картины — на каждой из стен. Строго говоря, писать можно прямо отсюда — из окон открывается великолепный вид на окрестности. “Теперь вы понимаете, почему я купил землю именно здесь?” — не без удовольствия отмечает Тер-Ованесян, и мы перемещаемся в дом по соседству, где есть и кресло, и стол, и огромное количество стеллажей с книгами. И главное — запах эпохи, которую двукратный призер Олимпийских игр и трехкратный чемпион Европы сумел перетащить с собой за две сотни километров от Москвы.
А какие здесь фото… Ценители легкой атлетики, наблюдавшие за прогрессом мировых рекордов 20-го века с той поры, когда в 1936-м великий Джесси Оуэнс улетел за восемь метров, а в 1995-м Майк Пауэлл побил невероятный рекорд Боба Бимона, могут мне только позавидовать. За это время флажок мирового рекорда двигали лишь пять спортсменов — к перечисленным персонам добавим еще одного темнокожего американца Ральфа Бостона и простого советского парня Игоря Тер-Ованесяна.
Хотя парень этот, конечно, был не так-то и прост. Его называли Князем — может, за феноменальное умение побеждать янки, издавна считавших прыжки в длину национальным видом спорта. Впрочем, скорее за приставку Тер, намекающую, что ее носитель имел в родовом древе духовное или какое-то иное знатное лицо — все-таки среди чемпионов князья были наперечет. Он и сейчас ходит по-особенному, как могут делать только бывшие прыгуны. Такое чувство, что в их заряженных силой ногах по-прежнему вставлены могучие пружины.
Признаюсь честно: вначале я даже предположил, что 77-летний чемпион построил этот сектор для себя.

— Мама у меня умерла от брюшного тифа, когда я был маленьким, так что папа заменял ее во всем. Хотя, конечно, работа отнимала у него много времени, и учился я не очень. Из Москвы мы уехали, когда в стране началась очередная волна борьбы — на сей раз с космополитизмом. Расправились с академиком Николаем Бернштейном — по сути, отцом современной биомеханики. Отец работал у него на кафедре и вынужден был уехать во Львов. Именно там в восьмом классе я впервые узнал, что такое ванна в собственной квартире. До этого мы жили в комнатке прямо в институте физкультуры.
Надо сказать, к тому времени я занимался множеством видов спорта и однажды даже установил рекорд СССР для юношей 15-16 лет, улетев в длину на 6 метров 83 сантиметра. Во Львове, понятно, обрадовались, что к ним приехал молодой перспективный спортсмен. Я с энтузиазмом тренировался, и вскоре меня пригласили в сборную СССР. В 17 лет!

— Тогда, в середине 50-х, мы, кажется, решили догнать и перегнать Америку.
— Да, у Никиты Хрущева была такая идея. Рекордом мира с результатом 8,13 владел Джесси Оуэнс. В Европе никто еще не прыгал за восемь метров. Следует сказать, что Оуэнс бежал стометровку за 10,2, и это было очень круто. Я же попросту не знал, что именно мне надо тренировать. Но в Мельбурне, на своей первой Олимпиаде, увидел американцев вживую и понял, что нужно заниматься спринтом. И за два года скинул со своего рекорда 0,8 секунды — 10,4 на 100 метрах — это уже было что-то…
Тем не менее все равно, конечно, комплексовал. Американская легкая атлетика доминировала в прыжках и спринтах, по- этому, когда у нас проходили матчи СССР — США, я всегда смотрел на соперников снизу вверх.

— Те матчи стали легендой. Особенно поединок 1959 года в Филадельфии, запечатленный в фильме “Спорт, спорт, спорт…” Хуберт Пярнакиви практически потерял сознание на дистанции 10000 метров и финишировал лишь благодаря нечеловеческой воле.
— Прекрасно помню тот матч. Кроме прыжков, меня заявили еще и в десятиборье, были шансы выиграть третье место и принести сборной ценные очки, однако я все же оказался четвертым. Тогда стояла сильнейшая жара. Думаю, под 40 градусов, да еще при влажности 90 процентов. Люди теряли сознание даже на трибунах, что уж говорить об участниках. Наш Леша Десятчиков лидировал всю дистанцию и в итоге финишировал первым, пробежав, правда, лишний круг. Настолько судьи, как и все зрители на стадионе, были захвачены драмой, происходившей на беговой дорожке.
Американец Сот сделал рывок, обогнал Хуберта, но это стало ошибкой — в такую жару подобное было чревато. И действительно он быстро начал терять ориентацию в пространстве и наконец просто свалился на дорожку. Потом встал, спросил, в какую сторону ему бежать, и упал снова. Только тогда атлета утащили под трибуну, где врачи срочно принялись спасать ему жизнь. А тем временем Хуберт тоже начал терять сознание. Это было видно по его движениям, он бежал, судорожно поднимая колени, и его просто бросало с дорожки на дорожку. Потом он сказал, что вообще не помнит, что тогда с ним происходило. Зато я помню, как наш врач делал ему потом укол прямо в сердце.

— Это ужасно. Спортсмены подвергали свою жизнь риску.
— Они боролись. Это спорт. Если ты вышел на дорожку или в сектор, то должен отдать все силы.

— Тогда матч СССР — США подавался как противостояние систем.
— Да, это было не просто спортивное, но и политическое событие. Даже когда наши ракеты стояли на Кубе и могла начаться война, матчи не прекращались. Сегодняшние отношения значительно уступают по теплоте тогдашним.

— По теплоте?
— Понятно, что с высоких трибун и в прессе у нас постоянно клеймили капитализм. Но отношения между людьми были очень хорошие. Мы слушали “Голос Америки” и примерно понимали, что происходит в мире на самом деле.
Американцы спохватились в 60-м, когда успехи СССР в разных видах спорта, в том числе и в легкой атлетике, начали затмевать их достижения. Штаты поняли, что у нас этим вопросом занимается государство, и решили, что спорту должен помогать большой бизнес — примерно как сейчас у нас. Они очень поменялись после 1960 года. Мне было легко это понять, потому что к тому времени довольно сносно разговаривал по-английски и, не скрою, пользовался уважением среди американских спортсменов. Один из них, серебряный призер Олимпиады в Риме на стометровке Дейв Сайм, однажды сказал мне: “Игорь, как ты живешь в этой стране с этими людьми, ты же нормальный человек, переезжай к нам!” Ответил ему: “Вы, американцы, странные люди. Если я уеду, то никогда не смогу вернуться. Кроме того, у меня очень хорошие условия для тренировок. Сейчас в общем-то мне важно только одно — хорошо разбежаться и прыгнуть. Но методика, по которой я тренируюсь, очень хорошая и менять ее не хочется. Тогда чего ради?” — “Ради свободы!” — “Для меня это довольно отвлеченное понятие. Смотрите, у себя дома я получаю стипендию, а у вас ее нет, так?” — “Нет”. — “И про будущее свое у вас я не знаю. А в Союзе вижу все на много лет вперед. Напишу кандидатскую, потом меня пригласят в сборную работать тренером и буду ездить по миру так же, как и раньше”.
Да, это звучит несколько цинично, но ведь именно так все и получилось. Я свой план даже перевыполнил. Стал главным тренером сборной, а потом замминистра спорта и туризма России. Конечно, понимал, что социалистическая система имеет огромное число изъянов, о которых дома предпочитают не говорить. Но я был нужен этой системе. А она нужна мне.

— Выгодная сделка.
— Абсолютно.

— В 1962 году вы установили мировой рекорд.
— На сборе в Леселидзе прыгнул на 8,17 и понял, что готов на хороший результат. Ближайшие соревнования были в Ереване. Там улетел на 8,31 и с той поры начал страшно комплексовать. А вдруг я и не прыгнул столько, а земляки меня просто подтянули — разумеется, из лучших побуждений?! В 1967-м улетел в Мексике на 8,35, повторив мировой рекорд американца Ральфа Бостона. И сердце мне сказало: слава богу.

— Будучи соавтором мирового рекорда, вы, разумеется, ехали на Олимпиаду-68 выигрывать.
— Да. Но кто ж знал, что соотечественник Бостона Боб Бимон сотворит такое…

— Самое яркое событие той Олимпиады. И не только ее — прыжок в 21-й век.
— В квалификации у Бимона было два заступа, а в третьей попытке он улетел на 8,19, при этом прилично не доступив до планки. И я понял, что он готов очень хорошо. Позже Боб в своей книге написал, что когда прыгнул в квалификации, то к нему подошли и сказали, что приехала жена. А он жил не в Олимпийской деревне, а вне ее — с любовницей. И он не поехал, остался в отеле со своей дамой. Потом они пошли в бар, вернулись домой и занялись сексом. И утром Боб подумал: “Все кончено, все мои надежды рассыпались в прах”. И вот после этой ночи вышел и прыгнул на 8,90. Так бывает — когда со страха. Он прыгал первым, мы после него. Он опасался двух мировых рекордсменов и знал, что, если сразу не улетит далеко, мы его сожрем, как волки ягненка.
Когда я посмотрел на табло, стало понятно, что все закончилось. В секторе планка была рассчитана на 8,70 и оставшиеся сантиметры судьи домеряли рулеткой… Я был готов бороться на уровне 8,50, Бостон, уверен, тоже. Но 8,90… Это то же самое, если бы в сектор для прыжков в высоту тогда пришел чувак, взял 2,50 и ушел, оставив остальных штурмовать 2,30. Эти люди были бы уже никому не интересны. И нам тоже было просто стыдно прыгать после него.

— Кстати, какой у американцев имелся стимул побеждать? Премиальных у них, кажется, тогда не было…
— Спортсмены соревнуются не ради денег. Я, кстати, тоже прыгал бы, если бы мне их не платили вовсе.

— Приятно слышать. Старая гвардия.
— Знаете, нынешние делали бы то же самое. Человек не изменился. Он все равно будет заниматься тем, что у него получается лучше всего, не думая о размерах вознаграждения за свои усилия. Деньги вторичны.

— Интересно, когда спортсмены больше тренировались, в 60-е или сейчас?
— Я об этом часто думал. Система была по-другому устроена. Мы с Валерой Брумелем тренировались через день, зато занятия длились по пять часов. Связывали штангу с прыжковыми упражнениями и со спринтом. Нагрузки огромные, стрессовые… А в теперешней методической системе преобладает стероидный подход. Когда человек принимает стимуляторы, на стрессовых нагрузках работать нельзя. Поэтому он немножко тренируется утром, немножко днем, немножко вечером. Я так точно не смог бы. У нас была одна тренировка в день, но такая, что мы едва волочили ноги.

— В ваше время в спорте были стероиды?
— Нет, они появились после 1968 года. Немки обогнали наших девчонок в толкании ядра настолько уверенно, что стало ясно: что-то не так. Их соотечественник Клаус Беер всегда имел 7,70, а тут вдруг прыгнул на 8,19 и занял второе место, опередив и Ральфа Бостона, и меня. После этого и наши сообразили, что надо.

— Вы с Брумелем дружили?
— В общем-то да, хотя мы были абсолютно разными по характеру. Следует признать, что он довольно сильно повлиял на меня. Если не он, я со штангой столько не занимался бы. Когда Брумель приехал во Львов, то спросил: “Ты сколько приседаешь?” А я и не приседал-то никогда со штангой. А тут начал заниматься развитием силы, и результаты просто поперли в гору.
Валера был человеком чрезвычайно целеустремленным. Шел вперед, и ему было неважно, кто перед ним. Надо перешагивать и идти дальше. Я говорил: “Нехорошо, неудобно, давай с ним будем разговаривать…” А он цинично: “Зачем? Какой смысл?”

— Похоже, вы были его единственным другом. Почему-то о Брумеле у многих людей отрицательное мнение. Помню, как-то пообщался с ним и остался в недоумении — он разговаривал просто по-хамски.
— Вот это как раз в его стиле. Он не спрашивал: “Сколько ты собираешься на мне заработать?”

— До этого не дошло. Но наверняка мог, судя по предельно раздраженному тону. Завелся с пол-оборота.
— Брумель был страшный человек в этом плане. Здесь вот ведь какая штука. Его сформировал социум, в котором от него всегда ждали медалей и рекордов. В школе практически не учился, образования тоже не было. Зачем?

— Собирался прыгать до пенсии?
— Нет. Был убежден, что имя поможет. У него были очень хорошие отношения с партийными органами. Нравился этим ребятам, потому что чем-то был похож на них. Такой же циничностью, быть может. Уверен, он влился бы в этот коллектив плавно и без малейших проблем.
После окончания карьеры Брумель пришел к тогдашнему председателю Спорткомитета СССР Сергею Павлову. Тот, вчерашний комсомольский работник, предложил: давай поработай немного, опыта наберись. Но он сразу хотел стать зампредом. И Павлову это не понравилось. Брумель вышел из его кабинета и после этого не работал, кажется, ни одного дня. Я ему не раз говорил: “Валера, у тебя такое имя, надо что-то начать, не важно что, а потом все завертится. Вот я, например, утром встаю и иду на работу. Почему ты не хочешь?” А он собирался прожить на проценты от славы. Психология была удивительная: мол, надо взять деньги. “Почему они мне не дают?!” Он был обижен, но непонятно на кого и на что.

— Владимир Куц — звезда мельбурнской Олимпиады — тоже был обижен?
— Там другая история. Я помню, как смотрел на него круглыми глазами в 1956-м. Он уже тогда выпивал, причем не стеснялся делать это сразу после тренировки. Стакан хлобысь — все равно как газировку.

— Вас это не удивляло?
— После закрытия мельбурнской Олимпиады нас отправили в Союз на теплоходе, потом по железной дороге через всю страну. Добирались домой целый месяц. И многие просто не просыхали всю дорогу. Так что Куц особенно и не выделялся.

— А вы?
— Я не пил в принципе. Не хотел. Было желание только работать и прыгать — как можно дальше. Брал пример с Юры Литуева — мирового рекордсмена в беге на 400 метров с барьерами. Тот был фанатик, крэйзи, как говорили американцы. Мы тренировались, садились в автобус и ждали только одного человека, которому было надо больше всех. Таким же фанатом, кстати, был и ваш Ромуальд Клим. По характеру он штангист. Закрываю глаза и вижу его перед собой: грязная рубаха, рваная майка, глаза горят, смотрят в разные стороны, ходит, как бык, которого удержать нельзя. Девиз один: работать, работать, пахать… Психология незатейливая — чтобы мне еще сегодня поднять, да потяжелее… Михаил Кривоносов тоже такой был. Что-то между ними было общее, белорусское… Основательность, свойственная деревенским людям. Знаете, есть такие хорошие хозяева — куркули, которые своего не отдадут, а еще больше накопят. Толя Юлин был другим — гусаром, любителем погулять и пустить пыль в глаза. Володя Горяев — серебряный призер Олимпиады 1960 года в тройном прыжке — интеллигентнейший человек. У Маши Иткиной всегда была своя жизнь, мало кто знал, чем она занималась. Но я знал, мы дружили. Она интересовалась искусством, и сейчас, наверное, тоже?

— К сожалению, близко не знаком. Но, уверен, вы тоже всегда вращались в кругу светских персон.
— Приходилось, но я не был любителем подобного рода мероприятий, походов на концерты или в театр.

— Говорят, спортсменам это помогает.
— Мне — нет. Считаю, все эти походы от спорта только отвлекают. Чем больше ты сосредоточен на своем основном занятии, тем лучше. Все заточено под результат. Я объездил много стран, но что о них знаю? Да ничего, по большому счету. Есть пару дней до соревнований — ну, пойди погуляй часок. Потом массаж и спать. После соревнований надо успеть по магазинам… Мы же все делали “бабки”. Дома купить фотоаппаратуру, икру, а оттуда привезти шмотки или технику.

— Олимпийский чемпион по вольной борьбе Александр Иваницкий сказал в интервью, что не мог заставить себя что-то продавать за рубежом.
— А вот я мог. Помню, в Мельбурне разговорились с Чукариным — знаменитым нашим гимнастом, абсолютным чемпионом двух Олимпиад. “Виктор Иванович, хочу купить папе в подарок ручку “Паркер”, как считаете?” Он посмотрел на меня с сожалением, как на пацана, и разложил всю картинку: “Твой “Паркер” стоит двадцать долларов. За эти деньги мы с тобой купим здесь пять отрезов материала и сдадим в Союзе. Выручим примерно шестимесячный заработок твоего бати. И как думаешь, чему он обрадуется больше — ручке или деньгам?” Я этот мастер-класс усвоил накрепко и с первого раза.

— Старая школа.
— Один наш известный метатель проходил через таможню, надев на себя несколько болоньевых плащей.

— Прошел?
— Да. Органы смотрели на нас с пониманием. Запрещенную литературу не везут, порножурналы тоже, ну и бог с ними, крутятся люди. Возили все: циркачи, артисты, дипломаты. Заработать можно было неплохо. Месячная поездка в Америку оборачивалась дома новенькой “Волгой”.

— Кто был самым популярным спортсменом 60-х?
— Брумель и Власов. Юра, конечно, тоже был человеком со своеобразной психикой. Когда закончил, спросил у меня: “Ну и зачем ты занимаешься этой ерундой?” Мы тогда вдвоем были, поэтому я ответил не очень дипломатично, но смысл он понял. Власов так красочно и сочно описывал свои переживания: “Я так страдал, я ломал тело, я строил силу…” Ну вот и я страдал. Самые большие страдатели — это марафонцы. Но они же получают от этого кайф, ради этого и бегают. В этом вообще весь смысл спорта. Терпи и воздастся.
С годами знаете к какому выводу пришел? Что дети должны заниматься одновременно несколькими видами. Если выяснится, что в одном из них ребенок суперталантлив, то давайте специализироваться, но пока стоит пробовать разное.
Хочу в своей деревне сделать небольшой комплекс, где ребятки могли бы заниматься теннисом, легкой атлетикой, ОФП, конным спортом — здесь неподалеку лошади есть. Даем детям основы, а рядом мама с папой занимаются фитнесом и здесь же живут. А знаете, кто меня на эту идею натолкнул? Принц Монако Альбер, он любит легкую атлетику, член МОКа, у нас с ним старая дружба. На чемпионате мира этого года в Пекине мы сидели в одной ложе. И принц спрашивает, наблюдая за ходом четвертой попытки: “Ты понимаешь, что если бы прыгал не пятьдесят лет назад, а сейчас, то был бы чемпионом?”.

— Тонкое замечание.
— Было приятно. Но еще больше меня впечатлил его совет: “Игорь, очень много состоятельных людей участвуют в чемпионатах мира по легкой атлетике среди ветеранов. Ты для них кумир, и если сможешь организовать для них небольшой кэмп у себя на родине, это будет выгодно всем”. И я его послушал. Летом собираюсь начать.

— Олимпийский чемпион Сеула по прыжкам в высоту Геннадий Авдеенко говорил мне, что вы сильно поддержали его и Сергея Бубку перед чемпионатом мира 1983 года. Они в команду не попадали.
— Тогда я был главным тренером сборной по прыжкам. Они действительно не прошли отбор. Но я видел, как ребята прибавляют с каждой тренировкой. Надо было принимать решение, и я пошел к замминистра. А у того своя логика: “Будет скандал, ты же знаешь, союзные республики не любят, когда меняется уже принятое решение. Начнутся звонки”. Но я настаивал и был готов взять ответственность на себя. Он сказал: “Бери, но если они провалятся, я тебя выгоню с работы”. На следующий день собрал тренеров, Геннадия и Сергея, и сказал, что есть шанс. Но мы все рискуем головой. “Вы готовы?” — “Да!”. Парни выиграли, а после этого все вокруг стали говорить, дескать, Тер что-то знает…
“А вот давайте и я пару слов вставлю!” — в нашем разговоре появляется вернувшаяся с огорода супруга Тер-Ованесяна Ольга Артуровна Клейн.
— Игорек — это животное. Может, прозвучит грубовато, но дело обстоит именно так — он всегда тренировался, по сути, один. Тренера практически не было, он выполнял лишь функцию наблюдателя. Игорь вместе с Валеркой Брумелем уезжали в горы и тренировались там одни. И без всякой химии. А когда человек рассчитывает только на себя, у него появляется нюх, как у животного в природе. Посмотрите его старые кинограммы — он же технически делал все, чтобы только далеко не прыгнуть. Прыгал через прямую ногу! Тем не менее установил два рекорда мира — вопреки всем законам физики. Что это как не талант и огромное трудолюбие? А каким тренером он был? У Наташи Лисовской не летит ядро, что-то не получается. На мониторе видно, как к ней, разгоряченной неудачей, подходит Игорь и в типичной своей интеллигентной манере абсолютно спокойно начинает что-то говорить. Он же не из тех руководителей, кто умеет только кричать: “Давай-давай!”. У Наташи прямо на глазах проясняется лицо. Она выходит в сектор и устанавливает мировой рекорд. Ну как же надо чувствовать человека, чтобы найти единственно правильные слова?

— Игорь Арамович, в Бубке вы всегда чувствовали человека, который будет претендовать на высшие посты и в МОКе, и в руководстве мировой легкой атлетики?
— Сережа всегда был немного понтярщиком. Таким, знаете, нахальным крестьянским пареньком. Это очень ценное качество для спорта. Я ведь неосознанно, сдается, употребил его в отношении Ромуальда Клима, который терпеть не мог проигрывать и всегда боролся только за первое место. Думаю, и Бубка тяжело переживал свое поражение в поединке с Себастьяном Коэ на последнем конгрессе ИААФ, когда выбирали главу Международной федерации легкой атлетики. Сергей готовился очень сильно, провел много переговоров, поддержать его приехала большая команда с Украины во главе с мэром Киева Виталием Кличко и Андреем Шевченко. Но опять же — на Украине нестабильная ситуация. Англия в этом плане, конечно, выглядит куда предпочтительнее. Думаю, это стало не последним аргументом в выборе Коэ, с которым, кстати, у меня хорошие отношения. Но Сережа все равно молодец. Мне нравится, как он развивается, как умеет общаться с людьми. Это дорогого стоит.

— Я так понимаю, свое будущее вы видите в России — и как раз в этом имении, которое собираетесь сделать тренировочной базой для юных и зрелых спортсменов.
— Посмотрим, как пойдет. Но я хотел бы, чтобы сюда приезжали люди и чтобы моя старость была окружена приятным социумом.

— На дочку Машу рассчитываете как на продолжательницу славных победных традиций Тер-Ованесяна?
— Она занималась теннисом десять лет. Четыре года осваивает прыжки в длину. Если через два года прыгнет на 6,50, можно будет думать о хороших результатах. Не вижу ничего плохого в том, что она станет профессиональной спортсменкой. Ну давайте начистоту. Что, у Маши Шараповой есть образование? Но она хорошо говорит, хорошо соображает. Так что если моя Маша попадет в большой спорт, тоже будет знать несколько языков и приобретет много интересных и полезных связей. Как я, например.

— Картины давно стали писать?
— Да вот потянуло как-то… Человек же всю жизнь себя познает. Мы недавно с Машкой были в Третьяковке и смотрели выставку Серова — очень его люблю. Какой-то человек подходит: “Можно, руку пожму? Я вырос на ваших соревнованиях”. Разговорились, выяснилось, что он сам академик и художник. И у меня, как у художника молодого, разумеется, появилась просьба — чтобы посмотрел мои работы. Он приехал, удивился и говорит: “Вам надо срочно делать выставку!”

— Так делайте.
— Я бы с гораздо большим удовольствием свои картины продал.

— Однако коммерческая жилка в вас осталась.
— Я страдаю без денег! А если серьезно, то мужчина должен зарабатывать. Жить за пенсию, хоть и хорошую, не хочу. И увидите, я осуществлю свою мечту. Мужчина, сколько бы ему лет ни было, даже когда до восьмидесяти остается год-два, не должен сидеть без дела. Жить надо в движении — хотя бы ради своих родных женщин, которых очень люблю.