Отар Кушанашвили. Почему Чиж не наймет меня тренером? Я бы научил “Динамо” играть!

Впрочем, чтобы показать спортивность этого человека, достаточно упомянуть всего об одном факте его биографии. О том самом забеге на поле во время матча Португалия — Россия на чемпионате Европы в 2004-м, когда возмущенный удалением Сергея Овчинникова Кушанашвили попытался выяснить отношения с резервным арбитром. Интересен нам Отар и своим белорусским бэкграундом. Он неоднократно и, не жалея эпитетов, признавался в любви к нашей стране. А в последнее время чуть ли не еженедельно бывает в Минске в качестве ведущего шоу в казино “Белая Вежа”. За пару часов до одного из таких концертов мы и пообщались с Отаром, который, как всегда, был в своем репертуаре и не стеснялся в выражениях.

— Накануне последнего визита в Минск вы написали в блоге: “Приезжать сюда — все равно что гладить кошку”. Погладили?
— Конечно. Это была неуклюжая метафора, объясняющая мою любовь к Минску. Я приезжал сюда, еще когда работал на московском ТВ-6. Приезжал с наверняка любимым тобой бездарным актером Гошей Куценко и девушкой по имени Лера Кудрявцева. Поскольку наведывался еще и на “Славянский базар” в Витебске, знал о Беларуси больше них. Кроме того, я был влюблен — не в парня, заметь и подчеркни — в девушку из Витебска и, по-моему, вел себя с ней весьма джентльменисто в отличие от наезжавших московских гостей. Я знаю все о белорусских людях. Они очень напоминают мне жителей родного Кутаиси (особенно папу и маму). Простые работяги, которые живут от зарплаты до зарплаты и надеждой, что завтра будет хотя бы так же, как сегодня. Они не знают, что такое поза, что такое артачиться, грубить. Эквивалент “погладить кошку” был напрокат взят из книги Маркеса “Вспоминая моих грустных шлюх”. Мне кажется, это очень теплое сравнение. Что такое приехать в Минск? Это не чувствовать враждебности, что очень важно. При этом я абсолютно аполитичный человек. Да, я погладил кошку.

— Самая памятная поездка в Минск?
— Присутствие на пресс-конференции “Песняров”. Если я правильно все помню, Мулявин уже умирал, был тяжело болен. Я не знал про это. Дело было на “Славянском базаре”. Помню, он очень плохо слышал. Жена доносила ему вопросы. А Мулявин был для меня гигантом, титаном. Все равно что Кикабидзе для Грузии. Я атаковал его вопросами, которыми меня снабдили те, кто стал с ним ссориться. Что он узурпатор, что его жена захватила власть в коллективе, что происходило дробление “Песняров”. Запомнилось, как он неуютно себя чувствовал, когда ему передавали эти вопросы. Я тогда не знал, что это его обижает. И, честно говоря, мне не очень приятно вспоминать. Но если вы спросили, что мне запомнилось больше всего — то это именно пресс-конференция. Он был на грани срыва. А жена стала мне хамить. Я ее не виню. Я ведь приехал туда дурака валять как молодой журналист. А у них был сложный передел авторских прав, власти. Еще не знал, что “Песняров” тогда уже было больше, чем “Ласковых маев”. Потом мне обо всем этом рассказал Бари Алибасов.
Еще помню девушек на дискотеке. Я приставал к каждой. Подчеркни особенно ввиду амбивалентности времен — приставал к девушкам. И, ты знаешь, отказывали все подряд.

— Почему?
— Ну, я вел себя так, что было бы немудрено, если бы меня там за…шили, убили. Я предлагал девушкам вступить в соитие прямо на дискотеке. Причем с таким самолюбованием… Вообще я не надеялся на положительный ответ. Это был такой перфоманс. Но я представляю людей, которые наблюдали за мной со стороны. Это же самовлюбленный ужас. Слава богу, никто не ответил “да”. К тому времени у меня уже были дети. Не хватало еще, чтобы я там кого-то оплодотворил. Это были лучшие годы моей жизни… Потом я перестал ездить к вам. По той простой причине, что мне запретили появляться на пресс-конференциях. Я задавал вопросы, которые ни один артист не считал приемлемыми. Как-то меня три раза удалили с пресс- конференций. Я сказал: да пошли вы на х…! Больше не приеду. Но раз я сижу перед тобой здесь, а этих людей нет, их жрут черви. Поэтому я победил.

— Помимо “Песняров”, из белорусской эстрады кого-то можно отметить?
— Как-то я приезжал в Минск с Павлом Бородиным, когда тот делал все, чтобы Союзное государство стало актуальностью. Были, по-моему, какой-то футбольный матч, концерт на стадионе. Лолита Милявская объявляла номера с одним местным шоуменом. Он вел концерт так, как веду я, когда очень пьян. А мне сказали, он самый популярный ведущий в Беларуси. Подумал про себя: если у вас это самый культовый шоумен, я мог бы стать здесь преемником Лукашенко. Я нажрался, как свинья, потому что не видел другого выхода. И впервые за долгие годы встретил в Минске Валерия Меладзе, который не умеет петь под фанеру, поэтому выглядел еще глупее, чем “Ласковый май”.
На обратном пути из Минска в Москву стал падать самолет. Я начал упрекать всех парней в трусости, а в поведении девчонок, наоборот, признал мужество. Там были Лайма Вайкуле, группа “Любовные истории”. И они не подавали голоса. А мужики визжали, за исключением Игоря Николаева. Среди них были Витас, футболисты. И когда мы потом пришли к Малахову на передачу, мне вдруг стали рассказывать, как мужественно вели себя игроки. Я ушам своим не верил. Был в самолете и видел, что олимпийские чемпионы, подопечные Бышовца, визжали, как свиньи недорезанные. И вдруг — они, мол, призывали всех к спокойствию. Тут Лера Кудрявцева встала и сказала: ну имейте совесть, единственным, кто просил не поддаваться панике, был Отар.
Самое неприятное впечатление, которое я имею о Беларуси с чужих слов, — это высказывания Димы Шепелева. Еще до истории с Жанной Фриске. Спрашиваю его однажды: ты ездишь домой в Минск? А он отвечает: а на х… мне туда ездить? Ну, деревня… А я ведь поинтересовался для проформы. Шепелев мне никогда не казался парнем, с которым можно задружиться. Но такое! Говорю: там же родители твои живут. Все равно что я про Кутаиси скажу, будто это деревня. А он: да мне неприятно там бывать, колхозные люди… Я подумал: ничего себе паренек про родину говорит! И мы отошли. Я — к бандитам. Он — к геям своим.
Молодых артистов ваших я не знаю. Но, думаю, узнаю, поскольку теперь езжу в эту “Белую Вежу” и надеюсь ездить еще долго. Хотя я не очень казиношный паренек. Приблатненный, но не казиношный.

— Белорусские футболисты в “Белую Вежу” заглядывают?
— Говорят, там бывает Глеб. Очень хотелось бы помочь ему проиграть. Потому что процент от его проигрыша пойдет мне. Надеюсь, я его встречу и он пр…бет все, что заработал, под мою болтовню. А вообще мне рассказывали, что там бывает очень много спортсменов.
Кстати, знаю Максима Мирного. Объявлял его во время теннисного матча в Киеве. Он был очень воспитанным. Надеюсь, таким же и остался. Он проиграл, но не отказал никому в микст-зоне. Произвел на меня оглушительное впечатление. Максим уже входил в число лучших игроков мира, был довольно богат, если судить по размерам призовых. Но при этом вел себя очень вежливо со всеми: с официантами, бол-боями. Особенно ему удавались игры в паре. Со мной он в паре не играл. Надо было его в бордель позвать, может, он в паре со мной и сыграл бы. Что удивило, он носил кольцо и бегал с ним на корте. Все делают вид, что они вне брака, а Мирный, наоборот, подчеркивал этот факт. Не думаю, что он меня помнит. Мы общались минуты две. И он все время смотрел мне в глаза. Он тогда уступил. Но сказал прямо: я сыграл плохо. Впечатляет.
Одного не пойму про Беларусь: почему минское “Динамо” позвало Сычева?

— В плане пиара переход был полезен.
— А на него ходили люди? Он же забил всего мяча два. Причем один из них проплатил я.

— Ну, в целом да — отыграл неудачно.
— В целом? Он сыграл так, что его нужно было опустить, как на зоне. Он ведь получал деньги не от вас, а от “Локомотива”. Меня поражает, как человек, который не отрабатывает деньги, может чувствовать себя хорошо. Не так давно встретил его в ресторане. Он вот тако-о-ой! Так располнел. И при этом искренне мне говорит: я хочу продолжать играть в футбол. У тебя больше шансов стать любовником Сергея Зверева, чем играть в футбол. А “Локомотив” не мог расторгнуть с ним договор до прошлого года. Человек последние восемь лет ничего не забивал. Обобрал всех. И при этом чувствует себя хорошо. От стыда, что не отработал чьи-то сто долларов, я жить не могу. А у Сычева ни проблем, ничего.

— Недавно вы сказали: “Каждый парень в БАТЭ — Отарик”. Что имели в виду?
— Вот только что смотрели повтор матча минского “Динамо” и “Вильярреала”. Говорил: сравните с БАТЭ. Игроки там умирают за каждый миллиметр поля. В переводе с грузинского это значит “умирать в подкате”. И потом, я почти не увидел в “Динамо” белорусов! БАТЭ играет так, чтобы потом не было стыдно дома. А “Динамо” — так, как будто эти люди перейдут потом в “ПСЖ” или, как Кержаков, в “Цюрих”. БАТЭ — это Отарики. Динамовцам, может, тоже будет стыдно, но на публике. Подход такой: все равно мы скоро уезжаем. И дело даже не в выигрыше у “Ромы”. Там все заходило в ворота. И потом, “Рома” — одна из самых бездарных команд, что я видел. Ну, может, после ланчхутской “Гурии”. Когда на скамейке Рюди Гарсия, эта команда — не команда. А он не тренер. Не использовать Думбия! Не понимаю. Возвращаясь к теме БАТЭ, мне кажется, не надо было отпускать Виктора Гончаренко. Он рано уехал. Остался бы до этого времени — стал бы тренером европейского класса.

— В колонке для “Совспорта” вы написали про Гончаренко: “Мне кажется, он или делает из себя подростка, не понимающего жестких реалий, или он такой и есть”.
— Меня удивило одно. Он намекал на нечистоплотность в той ситуации с уходом из “Урала”. Ну так собери пресс-конференцию, сообщи. Потому что президент клуба Иванов говорил: я этого парня видел каждый день, ничего он мне не сказал. Взял и уехал. Это мне напоминает певца Шуру. Или певицу, как вам угодно. Не дам концерт — и все. Почему? Потому что зубов нет? Не поэтому. Деньги получил. Но концерта не дам. Не хочется. Все равно если бы я после нашей беседы не поехал в казино, а остался здесь. Ну кто мне что сделает? Меня Иосиф Кобзон боится. А что мне сделают в Минске?

— Разные ситуации.
— Ну какие разные? У него был гигантский контракт. И он выглядел нелепо. Как борец с тем, чего не доказал. Причем я не видел доказательств и его тренерской состоятельности. БАТЭ при нем играл. Но сейчас, когда Гончаренко может сменить Слуцкого, я хочу посмотреть, как он сработается с Гинером. Гинер — не Иванов. Он п…лей даст. Уехать, нечистоплотно…
Он просто голову размозжит. Если Гинер угрожал Толстых… Когда “Кубань” проиграла ЦСКА 0:6, я не услышал ничего внятного от Гончаренко. Я был удивлен, почему он не говорит, что избрал бездарную схему. Он обнимался со Слуцким, улыбался в камеру. Я бы после такого не вышел больше на бровку. Думаю: что-то с парнем не так. Тот же Иванов уже после расставания говорил: да он мне каждый день звонит, поздравляет с праздниками. Ну как это? Может, Иванов врет, но Гончаренко опять не опровергает. Думает, что молчание и невмешательство в эту грязь — его позиция. Но он носитель публичной профессии. Он должен был сказать: я уехал в преддверии матча, который будет договорным.

— Но это был бы прецедент в российском футболе.
— Поверьте мне, Сергей Отарович, если бы он это сказал — стал бы самым уважаемым парнем в мире. И, может, его позвали бы на смену Аленичеву в “Спартак”. Ты говоришь “А”, но не говоришь “Б”. Что мы знаем о тренерском штабе ЦСКА? Что там есть хам Овчинников, который считает себя величайшим тренером на земле.

— Работал в минском “Динамо”.
— Он работал в минском “Динамо”? А кто владелец “Динамо”? Бизнесмен Чиж? Почему меня не наймет тренером? Я бы научил их играть. Отнять все коттеджи, все машины, никаких шлюх. Пока не выиграете ближайшие пять матчей, сос…ть будете у меня. А сколько уже Чиж вкладывает деньги в “Динамо”? Лет двадцать? Все эти бездари куплены за его деньги? Фантастика! На что человек тратит. Просто невероятно.
Вообще лучшее, что есть сейчас в Беларуси, — это Домрачева, перешедшая от нас к вам, и, конечно, хоккейное минское “Динамо”. Не понимаю, почему клуб подвергается нападкам. Во всех матчах, что я видел, эти ребята умирают на льду. Не случайно в Минске такая посещаемость. А у вас кого-то убирают, кого-то запирают… Недавно наша “молодежка” обыграла вашу. Так даже в этой белорусской команде я не увидел апатии. А уступили вы потому, что у нас есть Брагин. Ты видел лицо Брагина, человека, случайно оказавшегося на свободе? Он скажет пару слов в раздевалке — заиграешь, как Лепс поет, как Костя Меладзе пишет песни. Детородным органом забьешь эту шайбу в ворота. У вас такого тренера не было. И потом, вы обычно нанимаете западных специалистов.
Вот недавно в сборную России пришел Слуцкий после вора и бандита по фамилии Капелло. Пришел Слуцкий и сказал: это футбол, вы не в рабстве, получайте удовольствие. И как они заиграли! Славянской командой должен руководить славянский тренер. Моя жесточайшая позиция. Потому что нельзя с тремя переводчиками говорить с Широковым или Глебом в раздевалке.
Знаешь, хоккейный вратарь, которого вы натурализовали, — это что-то. Что он творил на чемпионате мира! Я глазам не верил. Понятно, что Костицыны, ветераны — это великие игроки. Но вратарь! Чистый белорус. Умирал в воротах. Это же бог. Когда играют белорусы, звоню друзьям в Минск. Говорю: сейчас буду болеть за ваших. Практически за наших уже.

— После отставки Кучука из “Локомотива” вы написали: “Для меня больше нет этих людей, нет этой команды”…
— Можно сколько угодно говорить об одиозности Смородской. “Локомотив” — это темна вода во облацех. Мне жаль его хотя бы потому, что это уже человек в летах. С ним нельзя так обращаться. Кучук — очень сильный специалист. Но тогда я не знал, что он записывает на камеру момент, когда ему отказали в посещении базы. А генеральная ошибка Кучука в том, что он вернулся в “Кубань”. Он был обречен. Эта история очень отвернула от него всех. Но вы не сопереживайте ему очень. Кучук человек богатый. Получил гигантские отступные. Это я думал, что он недоедает. Но потом узнал, что у человека шесть квартир в одном только Минске. Уж поверьте, он живет намного лучше Отарика и братьев Меладзе, вместе взятых. Я наблюдал за ним во время матча. Он ходит и думает про себя: когда прочесть последнюю статью Отара? Если меня завтра уволят, куда поехать? А там уже забивают его команде. Мой друг, 80 тысяч евро в месяц за четыре бездарные игры… Мне кажется, Кучук должен сейчас мои ботинки готовить к концерту, а не жаловаться на жизнь. Когда узнал всю подноготную, подумал: как это я за него заступался?

— Сами вы футболом занимались?
— Я играл в дубле кутаисского “Торпедо”. Редким ублюдком, конечно, был. Симулянтом, хуже Деметрадзе. Изображал такую вселенскую боль, что судья рыдал. Я был маленьким, юрким. Меня сравнивали с Григорием Цаавой. Он был чуть старше. Путеводная звезда для меня. Кипиани называл его самым талантливым игроком. А в Грузии меня считали преемником Цаавы. Он играл так. Выходил на поле, зевал. Получал мяч в тридцати метрах от ворот. Выкатывал его на пару миллиметров — и без подготовки бил носком. И мяч попадал в ворота. Это тебе не Сычев. Но будущего у такого негодяя, как я, не было. Если бы я стал футболистом, мы это интервью сейчас не записывали бы.

— Почему все-таки закончили?
— Мама запретила играть. Получил очень серьезную травму. Я пятый в семье. Она не хотела, чтобы я был спортсменом. Это естественное желание — оградить сына от деградации. Тот случай, когда говорят, что спортсмен — дебил в семье. Моя игра в “Торпедо” не приносила доходов. Кушанашвили были нищими. И мама говорила: научись хотя бы семью прокормить, мы и так голодаем. Это были тяжелейшие времена, если говорить без ерничества. И я послушался. Но иногда, когда слышу про зарплату Кокорина, который получает 7 миллионов евро ни за что, начинаю сомневаться: почему не пошел по этой стезе? Но потом задумываюсь: а узнал бы я еще что-нибудь об этом мире, кроме того, что я был бы бездарным футболистом? Ничего не узнал бы. Я не пошел бы на журфак. Не узнал бы даже Гошу Куценко. Не увидел бы Леру Кудрявцеву, которая со всеми подряд… Смотри: вот так я ходил бы по вестибюлю. (Мимо проходит спортсмен в шортах и сланцах). Я бы ох…ел так ходить. 2016 год на дворе. А он в трусах вышел. Но, знаешь, иногда к нам на “Спорт FM” приходят настоящие спортсмены. Не какие-нибудь футболисты. Я у них спрашиваю: вот вы восходите на пьедестал, звучит гимн, как это можно описать? Они отвечают: мама, папа, брат, сестра, школа — и это все пробегает за три минуты. Я бы хотел это испытать. Но мне не дано.

— Что чище — спорт или шоу- бизнес?
— Ну, спорт, конечно. Если по гамбургскому счету. Шоу-бизнес вообще нельзя ни с чем сравнить. Шоу-бизнес — это когда Гриша Лепс долго вспоминает, как тебя зовут, хотя он жил у тебя в квартире три года. Стоит посреди концертного зала и вспоминает: как там тебя, э-э… Иди ты! Если “Динамо” проигрывает “Вильярреалу”, то переживает хотя бы тренер. Стоит на бровке таджик, которого Чиж нанял. А вот дал бездарный концерт артист — ну, что, что? Он получил 70 тысяч евро за шесть песен. Ему насрать на всех. Что вы с ним сделаете? Предъявите претензии? А он ответит: какую песню я плохо спел? Микрофон-то был выключен.
Единственный человек, которого я видел переживающим, что он плохо спел, — это покойный Мурат Насыров. Разрыдался при мне в гримерке в Киеве. “Ты — это я. Я — это ты”. Один из музыкантов испортил какую-то там коду. А Насыров — уйгур. Это очень специфичный этнос. Он плакал. Опозорились, мол. Как мне жить дальше? Я эту песню жене написал, а они даже не умеют воспроизвести. А там концерт был в клубе ночью, никто не заметил. Это не Капелло, который с еб…м старого гея стоит на бровке и думает: триста миллионов рублей за два месяца… Триста миллионов, старик! За два месяца! И он размышляет: все равно ведь заплатят. Ну, какая разница, как работать? Помню, как Айзеншпис за кулисами бил по лицу участников группы “Динамит”. Мол, вы что халтурите? Люди ведь купили билеты. Бах — Зудину, бац по роже покойному Лене Нерушенко. Это был Айзеншпис. Он 14 лет сидел. У него руки тряслись от неправды.
Пошли как-то на концерт Рамазотти. Он выходит на сцену ровно в семь. Показывает на часы: пунктуале… А в зале люди приучены приходить на полчаса позже. И тут начинается: pue que poui, pue que poui… И он весь мокрый. И думает: хорошо спел или плохо? Потом я брал у него интервью. Концерт продлился три часа вместо заявленного часа двадцати. Ну, как? Какой смысл, если тебе и так заплатят? Оказывается, он хотел вернуться. Вот и решил: дам-ка я хороший концерт.

— Сейчас вы способны выбежать на поле, как в 2004-м?
— Я собираюсь это сделать. Мне обещали большие деньги, если я выбегу на поле во время чемпионата Европы во Франции. Но для начала надо решить проблему с визой. Потому что я до сих пор числюсь в списке неблагонадежных. Мне говорят друзья: сто тысяч тебе (не рублей), если выбежишь на поле. Я отвечаю: с…а, я выбегу даже в постороннем матче за сто тысяч. Трех зайцев в поле одновременно догоню! Я же не футболист минского “Динамо”. Наверное, побегу за эти деньги. Вот сейчас спор идет на эту тему. Конечно, я способен.

— Что на вас нашло тогда?
— Ну, это был позор. Сборная России не играла. Люди семьями приехали. Транспаранты были: Ростов-на-Дону, Нижнекамск… Люди рыдали. Они четыре года собирали деньги, чтобы здесь оказаться. Думаю: побегу-ка я на поле. А тут еще Овчинникова удалили. Хотел сказать игрокам, что они пид…сы. А удаление стало последней каплей. Просидел восемь дней в португальской тюрьме. Восемь! Изображал из себя русского вора, чтобы меня не пи…ли и не отжарили. А в Москве я бы за это заплатил 150 рублей. На суде мне говорят: шесть лет или условное наказание. Какие шесть лет, ребята? Меня убьет бывшая. Шесть лет не платить алименты… Старик, она приедет в Португалию, за…шит президента и вытащит меня из тюрьмы. Чтобы я вернулся на работу и платил ей деньги. Судья знал английский, примерно как я. В каждом его слове почему-то слышалось слово х… Спрашивает: где была ваша голова? Говорю адвокату: скажи, что раскаиваюсь. Потом что-то на судью нашло: ладно, уходите. Вышел и думаю: больше никогда не буду выбегать на поле, вообще в Португалию не поеду. Старик, но если будут хорошие деньги, чтобы можно было заплатить алименты на годы вперед, я летом выбегу.

— Кто из мира спорта напоминает вам себя?
— Овечкин. Я три года подряд вручал ему приз Харламова. То он женится на одной, то на другой… Но появляется мама — человек сразу меняется в лице. Она начинает: на кого ты похож? И всемирно известный хоккеист, как я, когда мама приезжала в Москву, робеет: мама, не надо при людях… Очень напоминает меня. Неистовый на площадке, но плаксивый, как болливудское кино, среди друзей и мамы.

— Ваш образ не утомляет?
— А почему он должен меня утомлять, старик? Ты же отчетливо понимаешь, что когда я оплакиваю брата, я другой. Когда я вспоминаю маму — я другой. Но я не вижу ни одной причины, почему мне не получать удовольствие от жизни в другие дни, кроме драматичных. Даже когда любимый ЦСКА вылетает из группы Лиги чемпионов, все равно жизнь прекрасна. Я устаю только тогда, когда вижу, как обижают слабых, или происходит что-то, несовместимое с моими представлениями о прекрасном. И я очень недоволен, что мало валяю дурака. Я слишком серьезный. Надо быть занюханным, как Иван Дорн, и думать, что ты талантливый артист. Но при этом я очень боюсь людей не сентиментальных. Я вижу кругом очень много блатных, но не вижу ни одного сентиментального. И это очень смущает. Утром, если я вспомню брата, погибшего ни за что ни про что, я могу плакать навзрыд. А через полчаса мне приходит эсэмэска, что мой текст вызвал восторг у кого-то, чье мнение мне дорого. Конечно, я начинаю валять дурака. Нет, не утомляет. Если понимать жизнь как трагикомедию, мне кажется, слишком много трагедии у нас с вами. Комедии очень мало. Я призван быть клоуном, придурком, чтобы люди улыбались больше. Должен внушать, что в смехе и улыбках больше смысла, чем в признании, что ты читал Канта. Канта надо читать. Но делать его лозунгом для себя, все равно что Макса Коржа считать артистом.