Валерий Брумель. Отправивший Америку на Луну

Они погодки: Валерий Брумель родился в апреле сорок второго. Но если для Джона и всей Америки их сорок первый не был чрезвычайным, то в СССР процент людей с годом рождения, как у Валерия, невелик. Демографическую яму выкопала война, и здесь обнаруживается пикантный штрих: Брумель — фамилия немецкая.
Советских немцев на фронт не посылали. Напротив, везли в отдаленные районы согласно указу от 28.8.1941. Отец работал в геолого-разведывательной партии на Дальнем Востоке, мама тоже. Но фамилия у нее Колкунова — менять девичью обстановка не располагала, а может, и не были еще в браке. В геопартии и родила, записали: Тындинский район.
Сын рос таежным таким волчонком, мечтавшим наесться досыта. В Луганске, куда, поскитавшись, перебралась семья, пошли проблемы похуже голода: в школе новенького не взлюбили. Он был слаб и худ, да еще фамилия… Били часто, порой жестоко. Пока однажды не впечатлились характером доходяги: мальчишка, сдирая ладони, на спор вскарабкался на самый верх отвесной стены разрушенного дома, на какую снизу-то смотреть было страшно.
Один Валерка знал, как тряслись руки и ноги и загнала его туда не смелость, а безысходность. Но он вынес для себя главное: невозможного нет.
Шансом утвердиться был спорт. Тренеры шарахались от дохляка, не способного подтянуться на перекладине, но в гимнастической группе, куда приняли со скрипом, он вдруг на упорстве стал догонять сверстников. Сам же и бросил: не сальто ему требовались, а бицепсы. Попробовал штангу — обсмеяли, на том и закончил.
А однажды в пионерском лагере без подготовки перемахнул метр двадцать и был определен в прыгуны.
Вчетырнадцать Брумель стал чемпионом Луганска, в пятнадцать — серебряным призером первенства Украины, в шестнадцать прыгнул на два метра. Поступил в Харьковский физкультурный и вскоре бросил: не учебу искал, а условия для прыжков. Перебрался во Львов, позвал тамошний тренер. Жил предоставленный сам себе, работал на жирокомбинате и тренировался, тренировался…
Через полгода на зимнем чемпионате на парня в разбитых ботинках на босу ногу обратил внимание тренер легкоатлетической сборной страны. Отпрыгал украинец так себе, разладились его сантиметры, но Владимиру Дьячкову глянулся: “Отличная стальная пружина, а по координации — дуб”. Предложил переехать в Москву и в столице начал ставить ему технику.
В день своего восемнадцатилетия Брумель прыгнул на 2,05 метра, был включен в сборную и… снова уперся в стену. Шла конкуренция за путевку на Олимпиаду, а у него все болела нога — и тренерский совет стал склоняться, что третьим с Шавлакадзе и Большовым поедет Хорошилов. Но молодой, стиснув зубы, работал через боль и за две недели до Рима на соревнованиях, посвященных Дню физкультурника, взлетел на два семнадцать, установив рекорд СССР.
Джон Томас, вундеркинд двухметрового роста, в тот год поднял планку до 2,22, был таланта неимоверного. Но в олимпийском секторе трое русских его затерзали. В сорокаградусную жару было не до рекордов, все решали характер и нервы. Томас взял только два четырнадцать, а двое наших — два шестнадцать. Опытный Роберт Шавлакадзе затратил на одну попытку меньше и по этому показателю опередил Брумеля, чье серебро в восемнадцать лет стало неожиданностью.
Спустя всего полтора месяца Брумель установил рекорд континента, а зимой под крышей на студенческих соревнованиях в Ленинграде прыгнул на два двадцать пять — на три сантиметра выше мирового рекорда для открытых арен! Рекорд официально не зарегистрировали, но мир понял: в прыжках в высоту обозначились два полюса.
Началась эра великого противостояния Джона Томаса и Валерия Брумеля, которых пресса окрестила Черным Гигантом и Белым Карликом.
Они сошлись в секторе через полгода. Роберт Шавлакадзе отдыхал после римского успеха, и представлять прыгунов в США, куда пригласили советскую легкоатлетическую команду, выпало Валерию Брумелю.
Внутреннее чутье подсказывало, что поединок станет определяющим в дальнейшем их гамбургском счете. Природа одарила американца антропометрией, разнились условия, но спорт тем хорош, что многое решают характер и воля.
Подготовка к Америке шла на уровне: “Стал я на туфлях шипы напильником укорачивать, чтоб на полу можно было прыгать… В зале Московского института физкультуры постелили резину, но шипы все равно иногда проскальзывали. Простым напильником стачивал до восьми миллиметров на обыкновенных летних туфлях — других у нас не было. И манежей легкоатлетических не было. Ничего не было, а прыгали выше американцев, которые имели все”.
Американский февраль стал для Брумеля триумфальным. Во всех трех стартах Валерий положил Томаса на лопатки. Трудно пришлось в переполненном “Мэдисон Сквер-Гардене”, где все мешало: курево, трибуны, подыгрывающий джаз. Несоветская обстановочка, но Брумель умел собраться. Прыжок на два восемнадцать покорил нью-йоркскую публику. Местные газеты напишут, что это второй случай, когда русский заставил “Мэдисон” аплодировать, а первым был Петр Ильич Чайковский на открытии дворца. Через день Брумель — первый иностранный легкоатлет, завоевавший титул чемпиона США — получил приглашение на прием к Джону Кеннеди.
Следом он выиграет и чемпионат СССР, обновит рекорд мира на Кубке Москвы и снова его улучшит на легкоатлетическом матче СССР — США в Лужниках, где на пять сантиметров перепрыгнет Томаса.
Приезд сборной США анонсировался как “матч столетия”, а Джон Томас заявил, что Брумель может выиграть у него только с мировым рекордом. Тот так и сделал, взяв два двадцать четыре. Прыгнул стратегически: парой месяцев раньше полетел Гагарин, а теперь вот спортсмен — на земле обошли и в космосе. В славе они с Гагариным были наравне — может, вдвоем американцев на Луну и отправили.
Газеты запестрили метафорами: “космический прыгун”, “человек-спутник”, даже Хрущев где-то вставил про Брумеля, показавшего Америке кузькину мать. Подчиненные ловят такие сигналы, и рекордсмена, ютившегося в задрипанной однокомнатке общества “Буревестник” и складывавшего одежду на расстеленную на полу газету, переселили на Смоленскую набережную.
Брумель на том не остановится, побьет свой рекорд на Всемирной Универсиаде в Софии. По итогам года его назовут лучшим спортсменом мира.
Шестьдесят второй и шестьдесят третий будут годами сплошных побед. Валерий выиграет Союз, Европу и подгадает рекорд для Америки — 2,26 на традиционном легкоатлетическом матче с американцами в Калифорнии. Ему присудят престижные награды: “Приз Хелмса” и “Золотую каравеллу Колумба” — спортивный аналог “Оскара”.
Своих он тоже не обделит: в конце сентября прыгнет в Лужниках на 2,27. А в шестьдесят третьем на “советском” (ездили друг к другу по очереди) матче СССР — США привычно выиграет с мировым рекордом, и эти 2,28 продержатся восемь лет, переживут спортивный век и Брумеля, и Томаса.
В его воображении замаячил “рекорд века”, он бросился в погоню за “двумя тридцатью”, но непрерывный забег за рекордами не мог не выхолостить. Результат застопорился, прыгун изводил себя и подошел к Токио вконец измотанным, уставшим от бессонницы. Стакан водки, выпитый на ночь по совету командного врача, позволил ему наконец выспаться…
Он едва не провалил квалификацию, застряв на детской высоте 2,03. Американцы потом скажут, что Брумелю помог дьявол, имея в виду соревновательный номер 666, но дело скорее в железной воле, умении собрать все в кулак. Пять часов состязались прыгуны под непрекращавшимся токийским дождем, приноравливаясь к мокрому гаревому покрытию и шлепаясь в яму с песком.
До 2,18 дошли Брумель и Томас. Валерий выиграл у соперника одну попытку — ровно столько, сколько уступил четыре года назад.
Валерию было всего двадцать два, и олимпийское золото казалось прологом к новым вершинам. Все оборвалось в одночасье…
(Окончание следует.)