Юрий Пудышев. Часть третья. Наш Питер Пэн

Капитана минского “Динамо” отчислили в восемьдесят четвертом. Задачей года шефы советского футбола определили успешное выступление в Лос-Анджелесе. Олимпийскую сборную тренировал Эдуард Малофеев, уехавший в Москву в разгар чемпионата-83. Собрал тех игроков, на кого мог опереться, и решил задачу выхода из отборочной группы. Вместе и порознь майки той сборной примерило полкоманды минского “Динамо”.
Массовому привлечению белорусов предшествовал дебют в розыгрыше Кубка европейских чемпионов, где подопечные Вениамина Арзамасцева дошли до четвертьфинала и в некомфортном во всех отношениях марте достой- но выглядели против бухарестского “Динамо” (1:1 и 0:1), причем в Румынии еще не известно, как все повернулось бы, не отмени чертов англичанин чистый гол Пудышева. Минчане были на ходу, и Малофеев справедливо решил, что от добра добра не ищут: где найдешь в первый месяц весны такую коллективную готовность! Через неделю после еврокубкового поединка в Бухаресте Малофееву предстоял товарищеский матч со сборной ФРГ в Ганновере, и главком вызвал Пудышева, Янушевского, Гуриновича, Зыгмантовича, Алейникова, а заодно покинувших белорусский клуб, но все равно своих Шишкина и Павлова. Для большинства то выступление за первую, при всей условности соблюдения статуса, сборную так и осталось единственным.
Немцы же, в отличие от нашей обкатки олимпийцев, собрали действующих звезд, но, что удивительно, выиграли едва-едва. В противоборстве с Маттеусом, Бригелем, Феллером, Шумахером, Бреме наши быстро открыли счет и почти выстояли — пропустили решающий за минуту до конца после фатальной ошибки Шишкина (1:2).
В той игре на двадцатой минуте серьезно травмировался Павлов, которому Феллер сделал накладку, и сосед по номеру Пудышев в оставшиеся два дня таскал Колю на себе вместе с сумкой. Юрий сам мог проститься со здоровьем, когда подкатился под громадину Бригеля — пока летел в стык, говорит, вся жизнь перед глазами мелькнула. Но в целом игралось в удовольствие: динамовцев хлебом не корми дай быковатого соперника. “Несется с топотом, уже дышит в спину, а ты вдруг “каблук” — наступишь на мяч, оставляя партнеру, а сам бежишь дальше, и конь за тобой чуть ли не до раздевалки…”

На последний отборочный матч с венграми наших олимпийцев вывел с повязкой Юрий Пудышев. Матч уже ничего не решал, советская сборная стояла в таблице недосягаемой. Капитан торжествовал: по всему теперь не отцепят, едем в Америку на Олимпиаду!
Но через две недели все перевернулось. На заседании Политбюро под председательством Черненко вожди зачеркнули четыре года целому поколению советских спортсменов.
За ненадобностью теперь олимпийской сборной Малофееву поручили национальную с ее кадровым ресурсом — всеми Блохиными, Родионовыми, Дасаевыми, Бессоновыми… Большей части минчан в этой звездной компании места не было.
Нетрудно понять, в каком состоянии Пудышев вернулся в Минск, где от него ждали подвигов, не собираясь вникать в психологические нюансы. Сборная летела на “Уэмбли”, а он ехал с ярмарки на опостылевшее повторение пройденного. Самолечение традиционным способом дало обратный результат. Унизительное кубковое поражение 0:4 дома от московских одноклубников обрушило шквал критики на команду и не принимавшего участия в матче капитана.
Следом пошли поражения в чемпионате — в Тбилиси и в Москве от “Спартака”. Лидера нещадно хлестали, и он закусил удила. Тут как тут друг шампусик, и кончилось тем, что в начале июня капитан не явился на отлет в Ленинград. На беду, там разгромно проиграли, и жесткий сторонник дисциплины Арзамасцев не стал валандаться — поступил, как годом раньше с Прокопом. Пудышева отчислили с наложением дисквалификации.

Без дела Юрий промаялся чуть больше месяца. Обратно в команду не звали, а ноги чесались. Тут и последовал звонок от тренировавшего московское “Динамо” Сан Саныча Севидова: “Как у тебя, есть еще порох?”
Было завались, и спустя считанные дни в Белсовет “Динамо” пришло предписание на перевод офицера Пудышева в столицу.
Но ребячество чуть не подвело: в последний вечер устроил себе проводы. Отправился в “Журавинку” — народный ресторан, где динамовцев любили и играли футбольный марш при их появлении. В разгар представления полузащитнику показалось, что за ним явилась не милиция, а много серьезнее — жена. Человеку надо чего-то бояться: смерти, Бога, начальства, ну или жены.
Самое любопытное, что пудышевская супруга — добрая, терпеливая женщина, какая только и могла у него быть. “Моя толстушка”, как он называет. Как-то уже в новое время пришла в “Раковский бровар”, где сидели тренеры, — искала. Поздоровалась, улыбнулась усталой такой улыбкой, в какой были и смущение, и доброта, и понимание того, что этот крест ей нести до конца — с большим ребенком, который никогда не повзрослеет.
А тогда, в “Журавинке”, Юрий испугался или неловко стало — сиганул в окно со второго этажа. Отбил пятки — едва дошел домой на Немигу. Не наступить, а завтра ехать — ночь провел с компрессами, прикладывал детскую мочу. Доктора потом хвалили, спасла тебе доча карьеру.
Но наутро легче не стало. На мысочках добрел до поезда. В Москве прямиком в ЦС “Динамо” к Коле Толстых — приосанился, не показывая виду. Обошлось, отправили в Новогорск, где готовилась команда, а в чемпионате перерыв, за десять дней подлечился.
В команде много знакомых: Максименков, Минаев, Валера Газзаев, Головня — встретили хорошо. Команда шла под вылет: в 23 турах всего четыре победы, силы ушли на завоевание Кубка, а в чемпионате последнее место, выйти из штопора не могли. Первый матч Пудышева — с “Пахтакором”, который шел предпоследним, играли за четыре очка. И что думаете, Юрий забил на первой минуте. 5:0 выиграли, еще и Газзаев не реализовал пенальти. Грех не отпраздновать — и в следующем туре получили 0:4 от “Торпедо”. Севидов гуманные методы отбросил, как сидоровых коз стал гонять, но ничего, выдержали.
А когда в предпоследнем туре минский изгнанник за семь минут до конца забил “Арарату” и спас тем самым прописку в лиге, Севидов обнял после игры: “Я тебя выручил, а ты — меня…”
В том году в Кубке кубков удачно сыграли, дошли до полуфинала. А дальше Сан Саныча Эдуард Васильевич сместил и стал по обыкновению вводить в состав новичков. Элитная молодежь: Кобелев, Добровольский, Колыванов — и возразить нечего. В восемьдесят шестом московское “Динамо” с ними едва не станет чемпионом страны. Пудышев в восемьдесят пятом еще играл, а в призовой год был уже под заменку: давали понять, что пора. Тут и повод подоспел: прилетели в Алма-Ату в разгар горбачевского сухого закона, а там друзья, Витя Карачун, место в основе не светит — отыграл за дубль и “налопался” так, что Малофеев не взял в самолет на обратный рейс. Гостя увезли на базу “Кайрата”, проснулся утром — не понял, где находится, кругом люди с узкими глазами…
В Москве, как водится, собрание, в лучшем костюме выслушал весть об отчислении, “спасибо за внимание!”, и пошел.

Дальше был бег на месте. По выражению Пудышева, отправили по этапу. В Союзе много было динамовских команд, позвали в прозябавший в хвосте первой лиги Ставрополь. А Пудышев после игрового воздержания как зверь становится на поле, с его появлением команда расшевелилась. Чуть укрепили состав, Комбата взяли — полузащитника из Воронежа Мурашкинцева, сзади Новиков из московского “Динамо” подчищал — нагнали в лиге шуму. В восемьдесят восьмом должны были в “вышку” выходить, весь круг не выпадали из тройки, опережали “Памир” на два очка, ЦСКА — на пять. В паузе перед вторым кругом на сборе в Болгарии узнали, что начальству высшая лига ни с какой стороны, требования другие и расходы.
Пудышев, когда про такое узнал, тренеру Борису Стукалову все высказал и пошел в отказ: всю болгарскую неделю пели с Комбатом песни и трескали “Плиску”. Сразу по возвращении и рассчитались.
Следом полгода в барнаульском и год в самаркандском “Динамо”. Новый жизненный опыт. Летели на игру в Курган-Тюбе в “кукурузнике” стоя, зато сверху увидел Сырдарью… Надоела жара — извольте вам холод. Незабываемые четыре года в Якутске. Понятия не имел, куда подписался. Сел утром в ИЛ-86 и после восьми часов полета спустился по трапу в якутскую ночь. Болонья на куртке свернулась в чешую, закурил — дым замерз: минус пятьдесят! Мать моя, это здесь играть!
Встречающие ободрили, не обращай внимания, что-то накинули на плечи, повезли в ресторан. Спросили: “Что тебе надо, чтоб не сбежал?” Брякнул пришедшее на ум: “Бальзаковскую женщину с квартирой и ванну шампанского”. — “Все?” — “Все”.
Играл, тренировал, видел северное сияние и как вздымается Лена — не подумайте чего, река, ну хотя и не река тоже. Поле гаревое, откуда траве, но климат сухой, здоровый, воздух — не надышаться. Выходил ночью в минус 55, снимал шапку — и нормально. Русские, якуты — без драки в ресторане не обходилось, но футболистов не трогали.
После Якутска завернул на годок в Нижневартовск, Курненин был главным тренером, последняя уже гастроль. Сорок стукнуло и закончил. Из таких вояжей все с машинами возвращались, целевым ехали назначением, а Пудышев условий не ставил. Едва приезжал из очередного странствия, звонили домой: “Юра, надо помочь”. Надо так надо. В семью офицерская зарплата шла, в Минск к тому времени и маму забрали. А в команде много ли надо: отвезут, привезут, накормят… Все были не денежные города — с тремя рублями прибыл, с тремя и убыл, но с впечатлениями и доброй памятью.

По возвращении поработал со Щекиным в минском “Динамо” Хвастовича, а там возник БАТЭ. Его, конечно, за имя брали, но держат теперь за другое: он шебутной и добрый. В Борисове тренеров хватает, куда важнее, что там, где Пудышев, — прекрасная атмосфера, и все его шутки, подначки такие, как сам он — не обидные, не злые.
“Во всех интервью он просто дуркует, — это о нем лучший друг Георгий Кондратьев. — Пудик по натуре не изменился. Он всегда боец был на поле, капитан, в игре на любого мог нареветь, слезы наворачивались. А после матча подойдет: да чего ты, не обижайся…”
Он и сам обид не носил: во время московского второго пришествия на побывке разыскал минского своего сменщика Кистеня, чтоб пожать руку: Сашок, ты молодец, вписался в игру, не подвел…
“Он очень порядочный, — это про него Капский. — Умный. Чувствует людей”.
А вот Пудышев про себя сам: “Так жизнь и прошла, уже дедушка: внучка и внук. Но молодой еще дедушка, потому что хочу поиграть. То время наверстать, где недоиграл несколько годков. Все сразу хотел охватить — и гульбу, и результат, а надо делать что-то одно. Времени упустил много, мог гораздо лучше”.
Осенью-2010, когда Пудышеву было пятьдесят шесть, он установил свой единственный рекорд, выйдя на поле на последних минутах календарного матча чемпионата. И теперь, на седьмом десятке, подумывает обновить, снова выйти на поле: “Не для себя — чтобы наш восемьдесят второй вспомнили. Ты дай так одним штришком: надо, мол, выпускать пацана…”
И тут же: “Повеселей напиши, придумай что-нибудь для моих “бальзаков” (женщин бальзаковского возраста. — В.С.), чтобы порадовались… Хороший снимок прошлый раз дал, пусть посмотрят на чемпионское тело…”
Несколько лет назад в анкете (знал ведь, что напечатаю!) на вопрос “Наиболее ценимое качество в людях” написал “Продолжение банкета”, “Наиболее ценимое качество в девушке” — “Грудь”, а в графе “Боевые габариты (рост, вес)” — “176, 80, 35 см стоя”.
И здесь же: любимый фильм — “Весна на Заречной улице”, книга — вся серия ЖЗЛ.
Поди пойми, где за всем стебом он настоящий, наш Питер Пэн — нестареющий мальчик, живущий в своей Нетландии с другими вечно юными детьми. А дети — особые люди, обитающие в своем мире и не очень хорошо понимающие взрослую скучную жизнь.