Мой Euro. Любить по-белорусски

По классификации Андрея Вашкевича меня следует причислять к поколению «Ж». Тому, которое родилось в Советском Союзе, оканчивало школу в независимой Беларуси и невероятной ценностью считало вкладыши от жевательной резинки. В данном случае — вкладыши футбольные. Они серьезно расширяли границы и формировали мировоззрение. Из нашего, фантикового, поколения можно было слепить что угодно. Только в те времена и взрослые слабо понимали, что, собственно, угодно.

Не могу знать, был ли этот опрос централизованным, но в 92-м минском детском саду он был точно — у нас, детей, интересовались национальностью. Все, кроме одного, попросили считать их русскими. Единственным белорусом оказался тот, черненький, у которого отец носил отчество Мустафович. Он, право, таковым и был — как и большинство других, обелорусившихся в тот же вечер, когда родители пришли забирать своих отпрысков из сада. Многие из детей оказались разочарованы. Быть белорусом было как-то неправильно, даже неудобно, что ли.

В наши университетские годы было наоборот. Ибо модно, свежо, перспективно и все такое. В эти же годы мы проходили испытание Лигой чемпионов. Она появилась вместе с «тарелками» и, казалось, из нашего поколения ее смотрели и те, кто даже не пытался отличить мяч от морковки. Лига чемпионов была прекрасным поводом собраться «на флэту». Поводов было два — киевское «Динамо» и московский «Спартак». Мне довольно просто объяснить себе, почему они были своими — уже не советскими, но еще не украинскими и не российскими, — однако моим детям растолковать это метафизическое состояние уже вряд ли возможно.

В 90-е в ходу было слово «республиканский», а не «национальный». Знак равенства между ними как-то не ставился. За сборные болелось примерно в том же ключе — по отрывочным околофутбольным новостям, по вкладышам от жевательной резинки. От чемпионата мира 1986 года, первого топ-турнира, который я могу хоть как-то помнить, осталось два факта.

Во-первых, переигравшая Советский Союз сборная Бельгии — зло. Причем то, что зло абсолютное, я подкожно ощущаю даже сегодня, понимая, что болеть за эту команду мне не суждено уже никогда. Во-вторых, Диего Марадона — бог. Бога, как и полагается, я не видел, потому что пробиться к единственному на всю турбазу черно-белому телевизору было невозможно в принципе. Большинство просто удовлетворилось тем, что аргентинцы победили. Многие из них даже верили, что Марадона забил трижды, хотя он ни разу не поразил ворота. В последующие годы на той же турбазе заочную конкуренцию Диего навязала рабыня Изаура, но я так и не узнал, кто она по национальности.

Через два года, на чемпионате Европы-1988, Советский Союз уступил голландцам. Дело было в финале, хотя важность момента как-то не отложилась. Для нас, детей в пионерском лагере, это был единственный матч того турнира, и шел он также в черно-белом варианте. В таком показе все полевые игроки слились воедино, пиная мяч в непонятном порядке. Короче, финал не получился, но в памяти отложилось важное: голландцы — зло. Не такое абсолютное, как бельгийцы, но все-таки.

ЧМ-1990 — это реклама «Адидас торшн». Кто хочет, тот добьется! Та мелодия и сейчас живет во мне, жжет меня дотла. Кажется, даже могу повторить движения того адидасовского бегуна, в вольной интерпретации. Со спортивной же точки зрения на вечное забвение был обречен тот, кто обыграет Марадону. История выбрала немцев в целом и Андреаса Бреме в частности. В моем лице они навсегда потеряли болельщика.

Теперь вы понимаете, насколько тяжело мне на этом EURO?

Методом исключения у меня был шанс возненавидеть полмира, но, к счастью, появился относительно свободный доступ к информации, которую хотелось черпать ведрами. Первым, вторым и третьим делом я честно попытался найти и полюбить родину. Столь же честно пытаюсь до сих пор, но что-то меня постоянно смущает и отталкивает. Я честно изъездил все ее уголки, Брестскую и Гродненские области буквально отутюжил. Мне понравилось, но я так ничего и не понял.

Вот в Андалусии или Стране Басков мне понятно почти все: история, язык, традиции, символика, культурные различия. Мне понятен праздник “Сан-Матео” в Риохе, когда люди выходят на улицы в белых майках, а уходят в красных — от вина. Примерно в то же время белорусы празднуют «Дожинки», но я так и не понял, для чего они выходят на улицы, и выходят ли вообще.

Мне понятен праздник «Сан-Фермин» в Наварре, когда по улицам Памплоны люди бегут от быков. Эрнест Хемингуэй тоже очень любил эту фиесту, и вот как-то я чувствую, что ходили мы одними дорогами. Не знаю как, но, может, потому, что отчество у меня Эрнстович, а не Тадеушевич. Потому что связь с Костюшко мне не удается восстановить ни на каком уровне. Я даже был в усадьбе, где он родился, но только еще больше запутался. Учился в Варшаве, умер в Швейцарии, герой Польши, США и Литвы. Вы не подумайте, он и наш тоже, возможно, это недоступно только мне.

На испанских сайтах я частенько участвую в экзит-поллах и не единожды попадал в правильный ответ. Я поддерживаю курс «Народной партии» Мариано Рахоя, потому что социалисты меня расстраивают, а «Подемос» и коммунисты вообще раздражают. Я четко представляю себе вопросы отделения Каталонии и баскского сепаратизма, кажется, знаю проблемы Галисии. В Беларуси я честно хожу на все выборы, но еще ни разу не попал в правильный ответ. Не знаю, почему так получается, ведь правильные ответы кажутся мне очевидными.

Прямо на моих глазах сборная Беларуси получила бренд «Белыя крылы». И я снова не представляю, где это использовать и как с этим жить. К «Красной фурии» у меня вопросов никаких. В дни матчей сборной Испании на мне ярко-красная рубашка, у меня их две (и много-много красных маек). Над моим рабочим столом висит испанский флаг, и никто не спрашивает, почему именно он. Думаю, если бы я повесил белорусский, вопросов было бы больше.

Мой UERO закончился еще в прошлый понедельник…