Эдуард Зарембо. Защитник с волчьим аппетитом

В другие времена родительская должность могла стать пробойником в жизни, а тогда — отнюдь. Единственная привилегия — лезть в пекло, жить так, чтобы никому и в голову не пришло.
Эдик родился в Баку, где отец служил срочную, за четыре года до войны. И потом, играя уже в мастерах за минское “Динамо”, перед выездными матчами с “Нефтяником” подвергался обработке со стороны хозяев. Только какой он бакинец: несколько детских лет и все…
После войны жили в Ташкенте. Отец полковник, грудь в орденах, мотался, куда Родина скажет, но мечтал о Белоруссии, логойских своих лесах. Наверное, что-то предпринимал и в сорок седьмом получил назначение прокурором Гродненской области. Футбол у мальчишек что в Ташкенте, что в Гродно — двор на двор, улица на улицу, левобережье на правобережье. Переплывут на лодках — и вперед. Поклонник Хомича по радиорепортажам Эдик стоял в воротах, мастерил себе наколенники, перчатки. Имел личный честно заработанный мяч.
Отец привез после войны немецкое пианино, мечтал, чтоб играли сыновья, их было четверо. А как мальчишек заставишь? Обещал по десятке за мелодию. У Эдика оказались мамины гены: садился за фоно и давай на слух подбирать. Когда накопилось нужное число, пошел за оплатой. Мяч стоил сто рублей, ровно десять мелодий. Стоил бы тысячу — глядишь, стал бы музыкантом.

В пятьдесят втором отца перевели в Минск. Квартира на Карла Маркса, в двух шагах стадион — Эдик высмотрел объявление о наборе в школу “Юный динамовец”. Отправились записываться всем двором.
Большинство ребят шли спокойно, а он ночь не спал. И на отборе провалился: сбил при обводке половину стоек, не попал в ворота. Испытуемых построили и зачитали фамилии. Эдика среди принятых не было.
“Приходи на будущий год”, — пустая фраза для отбракованных. Домой стыдно показаться. Едва сдерживая слезы, отправился в парк Горького, а там на “Пищевике” двусторонка, играют юноши. Подошел к тренеру: я из Гродно, стою в воротах. Вратари кому не нужны — давай, парень, посмотрим.
Накануне в Минске пустили троллейбус, подростки рванули обкатывать, и голкиперу дверью прижало руку. Так подфартило, открылась вакансия, а когда основной страж вернулся в строй, Эдик уже освоился. Перевели в поле, и там раскрылся: бегал по краю, забивал голы и даже получил капитанскую повязку.
А тут Москва стала открывать в малых столицах футбольные школы молодежи, куда отбирали лучших юношей и ставили на стипендию. Эдик упирался, боясь прослыть изменником, но его убедили, и пацан в седьмом классе начал получать больше классного руководителя.
В ФШМ Зарембо определили в защитники и в этом амплуа стали привлекать в юношескую сборную БССР, а потом и в команду мастеров.
После школы поступал в медицинский, но срезался. Может, и к лучшему: играть бы не дали. А в Институте физкультуры футболисту — свободное посещение. Чувствовал себя как рыба в воде, блистал в прыжках-кувырках, думали, мастер спорта по акробатике.
У Бозененкова в “Беларуси”, так звалась главная команда, играл крайнего защитника. Получил место не сразу: фланги закрывали Блашко и Радунский. Николай Блашко не так давно признался: слышал тогда от ребят, что малой, когда сидел на скамейке, непрерывно бубнил: “Чтоб вы сломались! Чтоб из вас кто сломался!”. И, видно, сказал в такую минуту: в апреле шестидесятого во втором туре чемпионата против сталинского “Шахтера” Блашко на первых минутах получил повреждение, от которого уже не оправился. Уступил позицию Зарембо, а следом серьезно травмировался Миша Радунский, менять которого по регламенту было уже нельзя. Такова сермяжная правда о дружбе и конкуренции в спорте.
Не судите строго, в юные годы часто сами не ведаем, что творим.
Молодой Зарембо отыграл два сезона, но с приходом на мостик Сан Саныча Севидова место потерял. На сезон-63 стали наигрывать бразильскую схему, понадобился четвертый защитник — в пару к Усаторре. Как все высокие, Хуан был чуть замедленный, и Ходоровский такой же — однотипные стопперы в паре не тянули. Требовался страхующий, а такого не было. На Зарембо тренер особенно не рассчитывал, держал как дублера Ремину для правой бровки. Центральную брешь им заткнули по случаю, а Эдик на новой позиции как начал шустрить…
Их с Хуаном рокировали: Зарембо отправили, как он выразился, “барбосить”, провоцировать нападающих на ошибку, а Усаторре с его чувством позиции — подчищать. Так спонтанно образовалась одна из лучших в Союзе центральных пар, “белорусские асы”, как напишет про их игру в воздухе киевская газета.

Команда — это баланс, не может быть сплошь из технарей, и кусучий Зарембо находился на своем месте. Боец до мозга костей, что бы ни случилось — укол новокаина и плотная повязка. Смог втиснуть ногу в бутсу — вперед, на поле!
Впереди подобралась компания, мяч за центр могли не выпускать: Адамов, Мустыгин, Малофеев, Погальников… Отличный получился шестьдесят третий, всех москвичей обыграли и финишировали в призерах. Минчан уважали по всей стране, селили в лучших гостиницах, в каждом городе находился свой зритель. Треть матчей динамовцы завершили “насухо” при атакующей манере игры. В средней линии и атаке все ростом с горох, терзали соперников с муравьиной настойчивостью.
Еще о горохе. В шестьдесят четвертом году команду поощрили турне в Марокко, Сенегал и Гвинею. Прилетели в Рабат после полуночи — пять часов в воздухе, на борту не кормили. Разбудили кого-то в ресторане, чтоб настрогал бутербродов — и в минуту всё проглотили. Наутро газеты подписали фото встречи в аэропорту: “Прибыли карлики с волчьим аппетитом”.

Бронзовый взлет повторить не смогли. Показывали игру, но звезды над головой больше не сошлись.
Публика любила Эдуарда за смелость и нарекла “королем подката”. Его действия не были грубыми, но в стыках летели искры. Партнеры по линии под стать. В матче с харьковским “Авангардом” Игорь Ремин умудрился сломать двоих — персонального форварда и вышедшего тому на замену. Администратор минчан рассказал, первое, что услышал в аэропорту, встречая тбилисскую команду: “Зарембо играть будет?”
Легкий, прыгучий, головой снимавший мяч с ноги, он был симпатичен футбольному богу. За всю карьеру не убрал ноги, летел в борьбу — и обошелся без серьезных травм. Вывихи были, переломов — нет.
Николай Морозов его вызвал в сборную, возил на отборочные игры чемпионата мира, но на поле не выпускал. Зато за клуб Зарембо провел 265 матчей в высшей лиге. Полтора десятка лет никто из белорусов не мог побить тот рекорд, пока Сергей Боровский не наиграл на пять поединков больше.
Оба парни режимистые. Зарембо, парторг команды, нажил прозвище Кефир: спиртное попробовал в 32 года. Но характер — водка не требовалась, заводился с пол-оборота.
Был случай, в южный выезд с командой отправился минский радиожурналист. После матча в Кутаиси Зарембо позвонил из аэропорта домой и услышал от супруги: “Кто это вел репортаж? За грузин всю игру болел!” Эдуард завелся и при посадке на рейс в Ростов, где предстоял следующий матч, дал журналисту пинка, скинул с трапа. Так с собой и не взяли, прервали “командировку с командой” — почти наверняка без причины и повода. Зарембо потом разбирали…
Если такое за пределами — что же на поле, где дурманит трава! Девять лет был неистов в большом футболе, таким остался и после. На излете шестого десятка сыграл в лагере за преподавателей против школьников — катился так, что коллеги останавливали. Можно представить чувства охраны перед матчем ветеранов с участием главы государства: Зарембо вспоминал, предупредили персонально, ближе чем на десять метров просили к лидеру на поле не приближаться.

Из футбола Зарембо ушел, когда исполнилось тридцать два. После рождения малыша решил не повторять историю с первым сыном, которого видел урывками. Пошел, как и жена, в педагоги — в общеобразовательную школу, СДЮШОР-5, много лет преподавал физвоспитание в колледже.
Как учитель оставил добрую память, и после его ухода из жизни было много откликов. “Замечательный человек, удалось немного поработать вместе”. “Мой физрук, классный был мужик”. “Душевный, добрый, жизнерадостный! Относился к нам, ученикам, как к своим детям”.
Или такое: “Благодарен вам за то, что не стал алконавтом или наркоманом. Я поклонялся вам не как идолу, а как нормальному хорошему человеку, который во мне воспитал принципы олимпийского братства. Мир вам и вашей душе”.
Человеком он был жизнерадостным, и, чтобы не заканчивать на печальной ноте, расскажу, как Дмитриевич придумал свой турнир. Не стал ждать милостей от природы. Призы у него пылились, за один только памятный матч — сразу два. 11 августа 67-го по завершении поединка в Тбилиси незнакомый человек в раздевалке вручил Зарембо новенький, из отличной кожи мяч: “Вы сегодня сыграли 200-й матч в высшей лиге!” Король подката о том ведать не ведал. А через четыре дня играли в Ленинграде — уже тамошние статистики подарили бронзового льва.
И вот много лет спустя ветерану подумалось: чем грустные турниры памяти, лучше разыграть, пока живой. Достал из серванта кубок, подаренный на тридцатилетие одесскими болельщиками (на третий день после юбилея играли на выезде с “Черноморцем” — удивительные были по всей стране люди!), и пустил в дело.
Тот турнир по мини-футболу разыгрывался десяток лет, финальный матч проходил 17 ноября, в день рождения Эдуарда Дмитриевича.