Юрий Курненин. По прозвищу зверь

Спортивный характер — это о нем: в золотой команде 1982 года Курненин был самым бескомпромиссным. Таких за счастье иметь на поле и не всегда — за пределами: извивистая штука жизнь, бывает, требует гибкости.
Первым, наверное, из белорусов Курненина увидел Евгений Шунтов, в начале семидесятых поставленный руководить делегацией на товарищескую поездку молодежной сборной СССР. В Польше сыграли нормально — победа и ничья — и переехали в ГДР. Матч “молодежек” определили на стадион воинской части, он небольшой, тысяч на пять. Юра, игравший нападающим, вышел заведенный. В одном эпизоде вдруг ни с того ни с сего “вставил” в спину расслабленному немцу, провожавшему мяч за боковую, — тот влетел в скамейку так, что увезла “скорая”. Старший тренер Валентин Николаев поспешил Курненина заменить и убрать с глаз — обошлось без скандала.
Такие внезапные приливы ярости отмечали и потом. Все мы родом из детства, и приходилось слышать, что оно было у Юрия трудное, но конкретики никто не знал. Так, по обрывкам фраз, а глубже Курненин не запускал.
В команде они дружили с Байдачным, еще со времен московского “Динамо” — оба из Подмосковья. Байда уже играл в сборной, но жил в общежитии, и когда появился парень из Орехова-Зуева, попросили за ним приглядеть. “Характер похож на мой, взрывной такой, — вспоминает Байдачный. — И тоже незлопамятный”.
Сошлись они тесно, достаточно сказать, что к Байдачному приезжала Юрина мама, просила подействовать, чтоб не женился на девушке-москвичке, с которой дружил. И приятель был солидарен, предупреждал, это не твое. Но Юра влюбился и слышать ничего не желал.
Потом у Байдачного случилась история в аэропорту — наговорил сгоряча черт-те чего Льву Ивановичу Яшину и был отчислен. Когда в конце семьдесят пятого пришел черед Юрия и он засобирался в “Пахтакор”, обжившийся в Минске Байдачный переориентировал приятеля: давай сюда, здесь лучше.

В минском “Динамо” Курненина переквалифицировали в защитника и получили фланг, всегда нацеленный на атаку. На поле это был лидер, на которого можно положиться. Всегда перемотанное колено — следствие прооперированного еще в дубле мениска — было проблемой игрока, но не команды. Знали: живым ли, мертвым — сыграет на полную.
Как ни рвалась душа вперед, он надежно страховал Прокопа. Тот коротко бросал: “Я п-пошел”, и уходил в центр, на другую бровку — куда вела интуиция, а фланг от флажка до флажка оставался за Курнениным.
Он первый защитник автор хет-трика — но при упоминании забывают цену: без тех голов в ворота алма-атинского “Кайрата” 30 октября 1982 года (3:2) минчане выбыли бы из гонки. Он и первый гол в еврокубках забил — “Грассхопперу” со штрафного, ничего себе защитник!
Был капитаном, пользовался в команде авторитетом. Случай, когда в кровь подрался после игры с заподозренным партнером, вошел в летопись футбольных историй. Курненин трижды попадал в список 33 лучших футболистов СССР (1982, 1983, 1984), но чем лучше складывалось на поле, тем больше вычиталось за его пределами.
Дома были скандалы, и здесь не берусь судить. Раз даже пришлось одевать наручники, ситуацию задним числом разруливал Александр Горбылев, подполковник милиции. Трудный период ухода жены наложился на проблемы в команде, потерявшей отца-командира…
В восемьдесят седьмом произошел досадный эпизод, бросивший тень на замечательную в общем-то карьеру. В конце уже фактически выигранного финала Кубка СССР неготового после травмы Юрия выпустили “под титул” — а киевляне возьми и забей…

На тренерский свой дебют Курненин прибыл в Брест — не лучшее решение. На фоне предшественника, удачливого и коммуникабельного Румбутиса, он смотрелся невыгодно. Ждали фигуру, знаменитого чемпиона — а приехал немного потерянный и не искавший почитания человек. Согласился жить в задрипанной гостинице, вел себя замкнуто, к начальству не ходил — и местный бомонд узрел в нем фигуру слабую и без прикрытия.
Во время интервью на брестском телевидении по виску собеседника текла струйка пота. Тогда мне это показалось забавным. Знаменитый игрок, чемпион СССР так реагировал на вопросы, по сути, мальчишки без журналистского образования.
— Юрий Анатольевич, когда человек с именем приезжает на периферию, возникает вопрос: надолго ли?
— Сложный вопрос. Если будет получаться — стоит работать и дальше…
— Встреченное в Бресте соответствовало ожиданиям?
— Незавидное, конечно, финансовое положение, материальная база… По игрокам — есть неплохие исполнители.
— Вы никого не привезли из витебского КИМа, где работали начальником команды?
— Нет.
— Почему согласились оставить благополучную по материальным условиям команду?
— Хочу работать.
— Не жалеете еще о принятом решении?
— Нет.
— Есть какие-то планы на доукомплектование команды?
— Малофеев обещал к концу февраля определиться с игроками и кем-то помочь.
— Там есть и брестские.
— Стремление футболиста играть на более высоком уровне естественно, и ставить заслоны я не считаю правильным.
— В период безвластия игроки были убеждены, что на смену Румбутису начальство подберет тренера покладистого и удобного. Вы — тот человек?
— Я знаю, что это за профессия — футболист. Все вопросы, касающиеся игроков, будут решаться, мы готовы этого добиваться.
— Какие условия предложены лично вам?
— Какие условия… Я же понимаю, трудно сейчас клубу.
— Вам выделено жилье?
— Живу в динамовской гостинице.
— Правда ли, что в бытность игроком минского “Динамо” вам случалось драться с партнерами, продававшими матчи?
— Было.
Я лишь потом понял, насколько он раним.
Его выжили, по сути, выбросили из Бреста после двух сезонов, не оценив бронзовые медали первого чемпионата, оказавшиеся в итоге лучшим достижением команды в суверенной истории.

Финал его карьеры и жизни проходил на глазах новой генерации читателей. Курненин набрал ход и добротно работал с молодежной сборной, но такова участь футбольных наставников, что при любой успешности их рано или поздно начинают травить. На беду, Юрий Анатольевич так и не оброс толстой кожей.
Мы как-то долго не пересекались после брестских времен, и вот столкнулись в кабинете главного тогда тренера сборной Байдачного. Курненин держался чуть отчужденно и вдруг как выстрелил: “А что ж ты нас так тогда… пленными румынами…” Я был не готов, двадцать лет прошло с той метафоры. Откровенно признался: “Молодой был, дурной…” И Курненин вдруг улыбнулся и примирительно ткнул в плечо. Зажимы сняло.
Это была последняя наша встреча.