ЛИЦО МЕДАЛИ. Наталья Цилинская: никогда не стану журналистом

“Ну вот, приперся… Хочешь, наверное, помочь колбаску подрезать. Ну и скажи, нужна тебе такая дурная работа?” — все это Цилинская выдает, не поднимая глаз от удивительно увлекательного процесса шинковки салата. Нож жарит по овощам с жуткой скоростью, каким-то чудом минуя пальцы хозяйки. “Ты это, того, поосторожней, — веско замечаю я. — Не ровен час…” — “Так, вон отсюда. Иди телевизор с мужиками посмотри. Или нет, — спохватывается велогонщица. — Лучше вопросы задавай, а то сам видишь, как со временем…”

Теперь наступает мой черед. Я горестно вздыхаю и, взяв паузу, тяну ее как могу. “Спасибо, Ната, вот, значит, как мы с прессой. Писатель пописывает, читатель почитывает… Все мимоходом, вскользь… А я, может, глаза твои видеть хочу!”

Стук ножа на мгновение прекращается. Наташа отрывается от салата: “Ну и что ты в них увидишь?”

…Стройная фигурка в белом жестоко отоваривает незнакомцев в черном. Хук. Хак. Чук. Гек. Как ловко у нее получается — только мерные выдохи после каждого приема. Вот стремительный герой поворачивается к нам лицом, стеснительно улыбается и начинает не торопясь и пританцовывая (под невесть откуда взявшуюся музыку) снимать кимоно… Иппона мать! Так что, Москвина тоже будет?

“А куда она денется? Звонила только что, уже где-то во дворе паркуется…” — Цилинская вновь возвращается к салату, одновременно давая журналисту повод задуматься о странности женской дружбы. Еще год назад, сразу после того знаменитого интервью Тани нашей газете, я разговаривал с Наташей, безвылазно торчавшей который месяц кряду на южных сборах: “Так это… А чего там за Москвина такая? Нормальная девчонка? Ну а тогда чего она несет? Я, например, с ней много в чем не согласна…” Я тогда пообещал Наташе организовать им творческую встречу, но, похоже, они сами уже где-то успели…

Когда в квартире появится Москва — как всегда шумная и эффектная, Наташа будет разговаривать по телефону с еще одной новой подругой — Валентиной Цыбульской. Терпеливо объяснять ей, как в причудливых дворовых лабиринтах та может найти нужный дом. Впрочем, только лишь до тех пор, пока трубку из ее рук не заберет Таня. “Я тебя умоляю, вы так до утра будете договариваться, спринтер со стайером…”

Потом мы все станем обмывать медаль хозяйки. Бронзовый кругляш будет висеть тут же, над столом. И, поднимая бокал за Наташу, Таня не удержится от соблазна окунуть драгоценную награду в свое шампанское: “Хороший знак!” Валя иронически посмотрит на подругу, и Москва не выдержит: “Ты еще скажи, что не собираешься дожить до следующей Олимпиады!” — “Почему же, дожить-то собираюсь точно. Но вот участвовать — увольте”.

Странная штука — Олимпиада. Только что (разговор этот был аккурат через неделю после возвращения нашей сборной из Афин) одна закончилась, а все уже думают о другой. Дотянут или нет? Зрелые девчонки у меня сегодня в собеседницах. Уставшие, измотанные этим нервным (и неудавшимся всем трем, чего уже там) сезоном. Но домашние банкеты для того и существуют, чтобы, расслабившись, взглянуть на жизнь совсем другими глазами…

Наконец я получаю возможность посмотреть в ее глаза наедине — извинившись, мы с Наташей выбрали единственную свободную комнату с табуреткой посередине. Как раз для диктофона…

— Не надоели гости-то? Я так понимаю, у тебя теперь каждый день полон дом…

— Но чужие же не ходят. А свои и без меня посидеть могут. Если мне будет плохо, то спокойно могу пойти спать. Никто не обидится.

— Ты хоть выспалась после Олимпиады?

— Не-а.

— Тем не менее, замечу, на родине ты развила бурную деятельность. Опуская многочисленные чествования и награждения, позволю вспомнить презентацию книги Сарычева, где ты была едва ли не самым заинтересованным слушателем. А уж вопросов столько задала, что любой журналист позавидует.

— Ну а почему они молчали? Сидят и ждут чего-то. А если и спрашивают, то совсем не те вещи, которые меня интересуют. Одного волновало, кому достанутся книги в твердом переплете, второй тоже какую-то байду пробивал… Чего они лепят? Да мне бы и без обложки книга сгодилась, главное, чтобы содержание нормальное…

А больше всего хотелось узнать, как этот Вася отбирал людей. В чем критерий?

— И какой ты сделала для себя вывод из пространного ответа писателя на сей довольно логичный и с моей точки зрения вопрос?

— Да никакого!

— Епсель-мопсель, так и ежу понятно, что пишут о тех, кто нравится. А ты уже небось и рада была бы в Васину книжку попасть?

— Ну а чего? Я, конечно, не навязываюсь, но, если бы мне предложили, глупо было бы отказываться. Нет, безусловно, по телеку и в газетах это тоже неплохо, но книжка все же материя вечная. Особенно если написана талантливым автором. Через десять лет взял в руки и прочитал. Солидно…

— Книжки сейчас по-умному пишут. Не так как раньше: родился хилый, вырос здоровый, спасибо партии и правительству, а с интриги начинают — некоего жизненного излома, чтобы сразу внимание привлечь. Вот ты бы какой кусок из своего неполного тридцатника на первую страницу вынесла?

— Надо подумать… У меня десяток таких изломов было… А сколько личного… Но все равно, как ни напишешь, каждый человек будет трактовать твою историю жизни по-своему. Ведь даже победу можно перевернуть так, что она таковой вовсе и не окажется. Я вообще думаю, что есть люди, которым мои успехи как кость в горле. И наверняка они от души порадуются, если узнают о случившейся со мной трагедии. Мол, так ей и надо.

— Уверен, большинство твоих соотечественников все же искренне огорчились, когда их любимице не удалось завоевать в Афинах золотую медаль.

— Может быть, я слишком хотела эту победу? Знаешь, как говорят: “Не люби никого больше, чем бога”. Наверное, это и помешало… Значит, следующую Олимпиаду не буду хотеть так сильно. Но она ведь когда еще будет…

Тяжко. До сих пор. Чуть-чуть только полегчало. Пропало это афинское чувство, будто на тебя все окружающие смотрят косо. Дескать, мы на тебя надеялись, ставки делали, а ты нас подвела… Ужасное такое состояние. Поэтому я никуда не ходила и старалась все эмоции носить в себе.

— Было такое ощущение, будто ты сломалась после неудачи в первой гонке, и, кроме того, у меня в голове сидел мрачный прогноз Владимира Каминского о том, что при попадании в один заезд с Гранковской ты из него дальше не пройдешь…

— Меня вырубил этот ажиотаж, который начался за два месяца до Олимпиады. Когда появились первые слухи о том, что я непременно солью одну медаль России. Какой я давала повод так говорить о себе?

— Может, и не давала, но мы, понимаешь, в последнее время отчего-то легко верим в плохое. Тем более твоими соперниками были россияне, чей менталитет нам хорошо известен…

— Согласна, в жизни может быть все. Однако я не хочу сейчас обсуждать какие-то общие тенденции. Я хочу говорить только о себе. Кто вообще распустил эти бредовые слухи?

— А на тебя этот груз каким-то образом во время заездов действовал?

— Когда стала третьей на 500 метрах, настрой на спринт имела бешеный. Мне надо было реабилитироваться. В первую очередь перед собой. Собиралась рвать и метать. Но начался заезд, и я не знаю, что со мной случилось. Было такое чувство, будто все силы разом закончились. А может, это все закономерно? Даже железные машины ломаются. А что такое человек — мясо, кровь и кости. Уязвимые в общем-то субстанции.

— Что ты сделала первым делом, когда пришла после поражения от Гранковской в раздевалку?

— Что сделала? Честно? Смеяться не будешь? Да разревелась как белуга. Что я еще могла сделать? Три дня ревела. Только одно слово об этом слышала, и все. Остановиться не могла.

— Что на это сказал тренер?

— А тренер сидел на нашей разминке и плакал. Потому что мы вдвоем в 1/4 финала встретились и дальше могла пройти только одна. После заезда он тоже плакал. На сей раз вместе со мной.

— Почему ты не убегала от журналистов? Ведь многие твои коллеги в такие моменты откровенно скрываются от представителей прессы, а ты, наоборот, терпеливо и подробно рассказывала о перипетиях своих стартов.

В этот момент дверь нашей комнаты распахнулась и на пороге появилась Москвина: “Наташ, ну мне надо ехать”. — “А куда собралась-то?” — “В “Бронкс”. — “А че это такое?” — “Клуб такой, очень милый, меня там друзья ждут. Серьезные люди, потереть надо… Веришь, все время зовут в бизнес, денег готовы дать, только чтобы это дзюдо закончила”. — “Во блин, какие у тебя знакомые, а у меня или спортсмены, или журналисты. Ну, еще учителя физкультуры. Так ты меня как-нибудь с собой возьми и познакомь с тем, кто деньги раздает. Если не хочешь ничего открывать, то скажи своим корефанам, что, мол, у меня есть такая Натаха, которая деньги легко возьмет и пристроит в надлежащем виде”. — “Подруга, не все так просто, во всяком бизнесе много нюансов и попасть очень легко…” — “Тогда давай с тобой на эту тему потом специально побеседуем. А то, видишь, интервью даю… Не, без секса, избегает пока этой темы. Втирает мне что-то про своих журналистов”.

Так на чем мы закончили? А, опять про Олимпиаду.

Понимаешь, для меня это был провал. С точки зрения амбиций. А с другой стороны, есть олимпийская медаль. Кто-то может сказать: “Так что она, зажралась?”, и будет прав. На своих первых Олимпийских играх я завоевала бронзу. Поэтому не имела права отмахиваться от каких-то вопросов. Хотелось объяснить нашим далеким телеболельщикам, чтобы они поняли мое состояние. Это было важно, потому что люди действительно искренне болели за меня.

— А если вспоминать тех, кто к тебе относился по-человечески в трудные минуты жизни, кого назовешь без раздумий?

— Да многих можно, но не буду. Сейчас кого-то упустишь, а потом поймаешь укоризненный взгляд. Всем спасибо, кто вкладывал в меня душу.

— Жена Каминского сказала мне, что в один из таких трудных моментов ты собиралась идти торговать в коммерческом киоске…

— Ну, положим, становиться за прилавок я не планировала, но все было плохо. Родила Машку, денег не имела, и будущее рисовалось в мрачных тонах. И это тянулось с 96 года по 99-й. Знаешь, не хочу говорить о том периоде жизни. Там все так переплетается с моим первым мужем, а эти воспоминания не из приятных…

— Неужели ты еще не научилась вырезать какие-то неприятные куски из своей биографии?

— Я же не монстр какой-то. Думаешь, я сильная? Так, только кошу под нее. Пытаюсь быть такой, какой меня хотят видеть. Люди должны верить в то, что я все могу. Но если бы ты знал, как мне надоело ворочать эти горы…

Своей дочке я такой жизни не пожелала бы, даже при всех гарантированных медалях с чемпионатов мира и Олимпиад. К сожалению, в последнее время спорт становится политикой. Мы уже очень мало решаем. Хоть у нас и объективное судейство в отличие от той же художественной гимнастики, все равно это настолько покупаемо и решаемо, что… А во-вторых, велотрек — ужасно тяжелый вид спорта. И малооплачиваемый. В котором получаешь меньше, чем отдаешь.

— Что самое трудное в твоем виде?

— К работе в принципе привыкаешь. Вернее, привыкаешь уставать. Отпахал. Покушал. Отдохнул. Поспал. Отпахал и так дальше. Самое трудное — это беспрерывные сборы и отлучки. Машка далеко, Андрюха — тоже. А время уходит…

Еду в Минск и знаю, что меня ждут друзья. А на них нет времени. И сил тоже. Иногда приезжаешь домой такой выжатой, что плюхаешься на диван и лежишь. Вот вчера, например, весь день в городе. Сначала фотографировалась на удостоверение, а потом на прием к председателю КГБ Леониду Ерину отправилась, где мне вручили погоны капитана. С одной стороны, неплохо — в таком ведомстве приятно числиться, а с другой — устаешь от встреч и чествований.

Копишь, копишь эти силы и думаешь, как их завтра порасчетливее распределить. Хотя само слово “расчет” по отношению к друзьям звучит, конечно же, как-то предательски. Я их всех люблю, но часто человек ждет не просто разговора, а беседы по душам. У него много накопилось, он это желает выплеснуть, и я хочу с ним пообщаться, превратившись в слушателя или, если надо, советчика, но не могу себе такого позволить. Это не общение, когда человек видит по глазам, что тебе надо успеть еще в сто мест и твои пальцы в подтверждение этого выбивают какую-то нетерпеливую дробь. Мол, м-да, понятно, ну, я побегу? Слушай, мы как-то серьезно сегодня с тобой разговариваем, да?

— Так это мы еще интервью твоей подружки Москвиной не касались. Помнишь, ты собиралась с ней подискутировать по вопросу равноправия мужчины и женщины?

— Да, резануло, когда Таня сказала, что мужчине богом положено больше, чем женщине. А мне кажется, у нас только одна разница. Сам знаешь, какая, а так мы абсолютно одинаковы и равны в своих правах и обязанностях друг перед другом.

— А про мужскую полигамность ты что-нибудь слыхала? Кобелюки они и есть кобелюки — только привлекательная женская задница мимо прошуршала, и у тех уже лишь одна мысль в голове сидит…

— Я же, например, слышала, что, наоборот, более полигамны женщины. Это научно обоснованный факт.

— Да что ж ты лепишь-то? Замужней женщине изменить мужу гораздо труднее, чем последнему воспользоваться расположением понравившейся особи противоположного пола…

— М-да, похоже, ты мало знаешь женщин. Но я считаю, что, если есть семья, будьте любезны оба… Если вы создали эту ячейку общества, то старайтесь не делать больно друг другу.

— Ну да, “если уж он мне изменяет, то пусть делает это так, чтобы я не знала”.

— Не, я против. Брак заключается в каком случае? Когда ты считаешь, что нашел в жизни свою половинку. Я не имею, конечно, в виду браки, заключенные по расчету. По любви. А если я человеку отдаюсь полностью, то вправе требовать такого же отношения к себе со стороны любимого мужчины.

— Хреново, что такой важный выбор в Советском Союзе традиционно приходилось делать тогда, когда еще мало понимаешь в жизни. Даже пожить с человеком нельзя: “А что скажут люди?”

— Здесь я с тобой согласна на сто процентов. Нынешняя свобода в сексуальных отношениях, когда ты можешь менять друга или подругу до тех пор, пока не остановишься на том варианте, который устраивает тебя целиком и полностью, — штука правильная. Человек не должен изучать половые отношения между мужчиной и женщиной по книжке или рассказам старших товарищей. Только личная практика.

Секс в семейной жизни играет немаловажную роль. Извини меня, если кто-то живет в постоянном неудовлетворении, то совсем неудивительно, что рано или поздно он отправится на сторону. Вне зависимости от того, мужчина он или женщина.

Поэтому люди должны узнать друг друга полностью, прежде чем вступить в брак.

— А тебе самой легко давалось решение выйти замуж?

— Первый раз замуж я вышла в 21. Это было то, о чем говорила. Молодо-зелено. У меня вся жизнь была кочевая, а тогда пришлось осесть и… Ай, не будем о том.

— Рассказывай об этом.

— Брак с Андреем был уже осознанным. У нас с ним равные отношения. Никто никому ничего не должен. Есть дом, семья, дочь. Одна дорога. А все эти дорожки к мальчикам и девочкам…

— Перекрыты. Это я уже понял. А как в вашей семье с национальным вопросом?

— Это как?

— Положим, между белорусами и россиянами, несмотря на многовековую дружбу, определенная разница все же существует. В том же менталитете, например…

— Да ладно, нету между нами никакой разницы. И какие-то геополитические положения и внешние факторы, по-моему, относятся к семейным отношениям очень далеким боком. Друг перед другом паспортами мы не трясем. Поверь, что в семейной жизни хватает других, куда более важных вопросов.

— Так ты, выходит, политикой не интересуешься в принципе?

— Отчего же? Но не фанатично, так чтобы доставать мужа вопросами о перспективах израильско-арабского урегулирования в секторе Газа. Думаю, они там как- нибудь и без меня разберутся.

— А как думаешь, когда закончишь спортивную карьеру…

— Да никак еще не думаю. Я пока гоняюсь. До следующей Олимпиады.

— У меня такое чувство, что в послеспортивной жизни ты двинешь в журналисты, не зря же так активничаешь на пресс-конференциях…

— Успокойся, еще чего не хватало. Там надо вопросы людям задавать, а я не знаю, что спрашивать.

— Да все просто. Выигрывает, например, какая-нибудь Цилинская чемпионат мира, а за нею мчится толпа журналистов, и каждый норовит спросить о том, что она испытывает в этот счастливый момент.

— Знаешь, я уже, наверное, сформировала о себе мнение как о человеке, привыкшем отличаться от других. И потому мне не хочется бегать в общей толпе и задавать одинаковые вопросы.

— А что такое должен спросить у тебя репортер, чтобы ты выделила его из толпы и захотела общаться преимущественно с ним?

— Да не знаю я. Вот потому никогда и не пойду в журналисты.

— С другой стороны, как раз тебе, прославленной чемпионке, и было бы легче всего общаться со спортсменами. Уж их-то психологию ты наверняка знаешь лучше любого репортера…

— И все равно, спортсмен и журналист — это две абсолютно разные профессии. Есть две, лежащие в параллельных плоскостях — спортсмен и тренер, но, как показывает практика, из хороших атлетов крайне редко получаются такого же класса тренеры. И даже не потому, что чемпионы “наедаются” своим видом до чертиков. Многие хотят, но не могут.

Думаю, в твоей профессии то же самое. Есть желание и силы, однако не выходит. Мне очень часто задают одни и те же вопросы. Что чувствуешь? Какие у тебя планы? Это так достает…

— А чего же тогда не говоришь об этом собеседнику? Кто, Наташа, если не ты, наставит человека на путь истинный?

— Я не придерживаюсь мнения, что скандальная слава — тоже слава. Ну, начнешь ты человека поливать, мол, чего к интервью не подготовился и даже не удосужился узнать, на каких дистанциях я гоняюсь. А он потом плюнет тебе вслед и скажет: “Какая же она дура!” А я не люблю, когда мне вслед плюют. И я — не дура.

— Ты свою славу по жизни чувствуешь?

— Чувствую, но не упиваюсь ею. Я вообще считаю, что любой труд должен быть оплачиваемым. Да, я сильная спортсменка, немало делаю для себя, но вместе с тем и прославляю нашу страну. Так почему мной не должны гордиться?

— А ты уверена, что тобой сильно гордятся? Почему же тогда не вижу тебя на биг-бордах? Корольчик была, Нестеренко есть, а Цилинской нет.

— В самом деле, сниматься в рекламе мне никто никогда не предлагал. И, если честно, это расстраивает. На западе звезды зарабатывают деньги не только благодаря своим результатам, но и — собственной славе. А здесь я умею ездить только на велосипеде.

— Зато ты — спортивный дипломат нашей страны и для ее престижа делаешь куда больше, чем некоторые посольства и представительства. Согласна с таким мнением?

— Ну а что, спорт высоких достижений — это одна из немногих вещей, через которые мир может узнать о существовании такой страны, как Беларусь. Хуже было бы, если бы о нашей стране узнавали благодаря террористам, взрывам и войнам…

— Ты, похоже, белорусского телевидения насмотрелась.

— Нет, это мое собственное мнение. Мне кажется, куда спокойнее жить в такой маленькой стране, как Беларусь, нежели в России со всеми ее просторами и гигантскими залежами полезных ископаемых.

— Почему же тогда один из наиболее заметных героев небольшой страны имеет от нее такую же небольшую отдачу, которая вряд ли обеспечит его безбедное существование после ухода из большого спорта?

— Стало быть, так и надо. Человеку всегда хочется большего, чем он имеет. И я не исключение. Значит, надо перехотеть.

— Когда ты последний раз что-то просила у чиновников?

— Я не очень люблю просить. Но стараюсь больше говорить о том, чего бы мне хотелось. Такая вот женская хитрость.

— Выходит, умеешь обаять нужных мужчин…

— Да я никогда не делаю этого специально. Просто так получается. Если обаяла себя, то есть тебе понравилось собственное отражение в зеркале, значит и на окружающих произведешь такое же впечатление.

— Тебя не напрягает, что постоянно надо краситься, думать о том, как выглядишь, что скажут и так далее?..

— А я не всегда крашусь. Только тогда, когда хочется. Есть настроение — и шуршишь. А нет, то меня никакая сила не заставит сделать лишние движения.

— Какие у нас позиции по богемной, светской жизни?

— Да никаких. Может, мне бы это все и понравилось, но в Минске практически никуда не попадаю.

— А в Москве?

— На развлечения там не хватает времени. Между прочим, согласно своему графику тренировок, я работаю и в субботу, и в воскресенье. Обычный цикл: пять дней тренировок — день отдыха, а непосредственно перед соревнованиями мы переходим на более мягкий график.

— Ну хорошо, а в свободный день чем занимаешься?

— Не поверишь, отдыхаю. Лежу на кровати в номере гостиницы, что находится там же, в Крылатском. Когда впереди гонка, пусть она даже будет через месяц, то о развлечениях не думаешь. Все увеселения — еда, вышивка да чтение. Еще у ребенка могу “Play station” отобрать, но это редко бывает.

— Гранковская — твоя подруга или товарищ по тренировкам?

— Мы дружим, и если кому-то из нас нужна помощь, то другая не откажет. Хотя отношения, наверное, не стоит идеализировать — мы не настолько закадычные подруги, что не можем прожить друг без друга. Но вообще было бы глупо, если бы мы тренировались в одной команде и были врагами.

— Вероятно, трудно постоянно видеть перед глазами одну из своих основных соперниц?

— Да нет, это даже хорошо. Постоянно держишь себя в тонусе. Размолвки? Конечно, бывают. Поверь, если у женщины-спринтера нет настроения, ей лучше под руку не попадаться. Но меня радует то, что у нас никогда не остается обид друг на друга.

— С тренером можешь поскандалить?

— Само собой. Когда я завязала и у меня потом ничего не получалось, то была бешеной и срывалась на каждой тренировке. Тогда готовилась у Игоря Малея в Беларуси и по малейшему поводу спускала на него Полкана. Потом, правда, подходила и извинялась.

Тренеры понимают, что мы не железные и нам иногда нужна разрядка. Поэтому Соловьев очень спокоен к раздражительности. Впрочем, с годами такие вспышки у меня случаются гораздо реже.

— Тренер считает себя вправе давать советы не только на треке, но и в обычной жизни?

— Я к любому решению прихожу через собственные переживания и чувства. Но не стану отрицать, что тренер — очень близкий мне человек. Когда люди находятся столько времени вместе, они поневоле начинают жить одной большой семьей, где все друг о друге все знают.

— А с папой ты часто общаешься?

— К сожалению, нет. И я об этом жалею. Мне папы не хватает. У нас, знаешь, так получилось, что по телефону мы всегда разговаривали довольно редко. Будучи еще ребенком и выезжая на соревнования и сборы, денег, естественно, не имела. И папа говорил: “Дочка, ну что ты будешь тратиться? Если беда какая случится, то позвонят”. И я как-то со временем привыкла звонить не часто. Хотя, конечно, это неправильно.

Но закономерно. Больше всего дочки болтают по телефону вовсе не с папами, а с мамами, вводя в тихий трепет присутствующих при этих разговорах зятьев. Увы, Наташа никогда не доставляет такой радости своему Андрею. Ее мама умерла, когда будущей чемпионке мира по велоспорту было всего лишь 14 лет. И это тоже один из тех шрамов на сердце, на которые так любят давить биографы, составляя книжку, которая должна явиться для кого-то наглядным пособием того, как при желании можно положить к своим ногам целый мир.

Я тоже хочу знать все подробности и готов говорить с Наташей, очень симпатичным мне человеком, хоть до утра. Но все же хватает ума прочесть в ее преданно смотрящих на каждого корреспондента глазах жуткое желание прилечь на диван в углу комнаты и притопить на нем минуток так 800-900. Чтобы не звонил телефон и никто не задавал ей вопросов, на которые сама она пока не знает ответов…