ПАТРИАРХИ. Николай Заичков: улетела юность...

Николай Тимофеевич, кажется, читает мои мысли: “Типичный конец обыкновенного диктатора”, — говорит он почти заголовком газетной статьи и добавляет уже от себя: “А вообще, нехрен себе при жизни памятники ставить”. Заичков может много полезного рассказать, он всякого повидал. На журнальном столике, следует полагать специально к моему приходу, разложены документальные свидетельства его насыщенной жизни. Вот он, третий в пятом ряду, в колонне физкультурников, бодро вышагивающих по брусчатке Красной площади. А вот (фото несколько десятков лет спустя) сидит на международном симпозиуме, и перед ним табличка несуществующей уже страны СССР. А вот.… Ба, да это же листовка кандидата в депутаты того самого, скандально известного Верховного Совета, который впоследствии был распущен за ненадобностью. “Голосуйте за…” Мой собеседник смотрит на выборщика обнадеживающе и с хитринкой одновременно, мол, я-то за вас и точно знаю, как эту всю ситуевину разрулить, но вы же знаете, какие они там все волки… Ну, как можно было такого не выбрать, кругом положительного деятеля спортивного движения? Но ведь не выбрали же, волки…

ИЗ ДОСЬЕ “ПБ”

Николай ЗАИЧКОВ. Родился 2.01.36 в Жлобинском районе Гомельской области. Заслуженный тренер Беларуси. Работал заместителем председателя Спорткомитета Беларуси (1979-95), избирался вице-президентом НОКа. С 1996 года и по настоящее время — генеральный секретарь Паралимпийского комитета. Награжден орденом “Знак Почета”.

— А я и не жалею. В моем округе, где преимущественно обитали студенты одного белорусского вуза, баллотировался также кандидат от БНФ. Он меня переиграл чисто тактически — я им в общежития тренажеры завез и мячи для волейбола и футбола, а конкурент — пиво. Молодежь и в то время, я тебе скажу, тоже выбирала отнюдь не “пепси”.

Конечно, спортсмены идти в депутаты не должны — я и Игорю Железовскому то же самое говорил, когда он пару лет назад решил в Палату представителей отправиться. Но у меня в 93-м были дополнительные резоны — бывший Госкомспорт республики планировали переподчинить либо Министерству культуры, либо здравоохранения, что в любом случае стало бы для него крахом.

Мандат же кандидата в депутаты давал мне право входить в любые двери. Как сейчас помню, попал на прием к тогдашнему главе государства Станиславу Шушкевичу. У него не было никакой охраны, только один секретарь в приемной. Очень радушный человек, я ему ситуацию объяснил и доказал, что при таком подходе мы можем потерять весь свой большой спорт.

Станислав Станиславович меня внимательно выслушал и сказал, что я его убедил. Это и оказалось моей главной победой. Примерно через полгода мы подготовили Закон о физической культуре и спорте. Я в свое время был членом комитета по спорту Совета Европы, так что всяких методических документов у меня хватало. Ни в одной из республик бывшего СССР такого закона не было, поэтому пришлось очень тщательно изучать опыт европейцев. Мы взяли за основу французский закон, который нам показался наиболее интересным. Когда тогдашний министр спорта Владимир Рыженков вернулся с заседания парламента, где принимался Закон о физкультуре и спорте, то, ни слова не говоря, тут же собрал всех замов у себя в кабинете, и мы немедленно стали отмечать успех мероприятия. Исключительно с коньяком, так как этот был первый и, наверное, единственный закон в истории нашей страны, за который все депутаты, даже коммунисты с БНФ, проголосовали единогласно.

— А когда вам в спорте было интереснее работать — в советское время или сейчас?

— Интерес в жизни надо уметь находить всегда. И очень часто твое восприятие работы зависит от кого, с кем приходится общаться каждый день. По моему глубокому убеждению, настоящий руководитель должен иметь авторитет и влияние на всем протяжении вертикали — и “вверху”, и “внизу”. Если его воспринимают только наполовину — или там, или там, то толку от такого специалиста не будет никакого.

Самый, пожалуй, легендарный министр спорта Беларуси Виктор Ливенцев в этом плане был личностью абсолютно выдающейся. Партизан, Герой Советского Союза, он мог легко попасть на прием к Машерову и решить с ним любой вопрос. “Внизу” Виктора Ильича тоже уважали безмерно.

Ливенцев не любил пустой болтовни — болезни, которой сейчас страдает огромное количество руководителей различного ранга. Он собирал нас всех в понедельник и в конце предельно делового совещания задавал точно такой же деловой вопрос: “Кому в чем надо помочь?” И записывал себе в блокнотик: “Встретиться с директором МАЗа, председателем горисполкома и так далее”. Скрывался где-то дня 3-4, а потом мы получали ответы на все интересующие нас вопросы. Это человек дела, и поэтому любой из его команды готов был идти за своим шефом хоть в огонь, хоть в воду.

В нашей республике в семидесятых-восьмидесятых спортивная и физкультурная жизнь била ключом. Я не знаю больше ни одной республики СССР, где руководство было настолько озабочено делами спортивной отрасли.

Физкультурно-оздоровительные комплексы (ФОКи) родились в Беларуси, и к нам приезжали со всего Союза перенимать опыт их строительства. Мини-бассейны в детских садах также впервые появились на нашей земле. Второй секретарь ЦК Компартии Белоруссии Бартошевич, собирая директоров крупных предприятий республики на совещания, обязательно осведомлялся о наличии в социальной сфере вверенных им объектов бассейнов и, услышав, что таковых не имеется, давал год срока для их строительства.

Зампред Совета Министров Мицкевич мог позвонить мне после матча с участием РТИ и задать вопрос: “А почему это наш центровой Кравченко бегает в дырявых кроссовках?” — “Владимир Федорович, да мы сами с ног сбились, обувь ему разыскивая. Не шьют у нас 58-й размер — говорят, нерентабельно”. Он тут же набирал телефон директора обувной фабрики и давал ему наказ, чтобы через неделю у Кравченко были две пары качественных кроссовок.

Хороший человек был Мицкевич. Спорт очень любил. Даже когда был смертельно болен и не мог садиться без посторонней помощи, ездил во Дворец спорта на матчи минского СКА, который тогда обыгрывал всех подряд, и это, следует полагать, очень ему нравилось…

Вообще я считаю, что любой спортивный руководитель должен пройти все ступеньки (я, например, начинал работать обычным тренером). А у нас ведь как бывает: взяли человека и р-раз — одним махом пересадили в высокое кресло, которое ему и велико, и неудобно. И он сам не знает, что ему там делать и как себя вести.

— На нового министра намекаете?

— Как раз-таки Сиваков, считаю, пришел в свое время. Не секрет, что его предшественник был человеком достаточно мягким, а с нашего народа надо уметь спрашивать за работу. И лучше кандидатуры Юрия Леонидовича трудно представить. Во всяком случае, мне импонируют его деловые качества.

К Саше Григорову я всегда очень хорошо относился, но не раз ему говорил, что обладатель третьего разряда не может курировать большой спорт. У меня было несколько первых разрядов по разным видам спорта, и то я часто “плавал”, потому что возникала масса нюансов, связанных со спортом высокого уровня, в которых чувствовал себя не очень компетентно.

Я в свое время уговаривал Рыженкова, чтобы он поставил на большой спорт Игоря Железовского, но Владимир Николаевич был все-таки человеком, склонным к конъюнктуре и, как мне кажется, немного побаивался больших спортсменов, каждый из которых, само собой, был личностью непростой. Мне было проще, в кабинете постоянно кто-то бывал из тренеров и спортсменов, с которыми мы разговаривали абсолютно обо всем. И я не скрываю, что многому у них учился. С той же Галей Крыленко или Тоней Кошель в своем кабинете мог распить бутылочку-другую шампанского, и мне было наплевать, кто там чего скажет за спиной.

Другой зам был абсолютно другим человеком — вот уж кого можно было назвать типичным продуктом советской системы. Помню, вернулся из Америки Сережа Тетерин, пошел было к нему на работу устраиваться, тот ему — ах ты, мол, такой-сякой, в Америке денег заработал, а теперь обратно просишься? Давай, стартуй отсюда. И невдомек ему, что человек вернулся оттуда обогащенный не только материально, но с каким-то практическим опытом, да и вообще негоже спортсменов кидать, когда они уже не выступают. Особенно если есть вакансии. Пришлось мне с Рыженковым разговаривать, чтобы он подписал приказ взять Сергея на должность гостренера по теннису.

— То есть вы за то, чтобы большие спортсмены вставали у руля спортивного хозяйства страны.

— Да. Но с одним условием — не забывая при этом учиться. Я встречал и примеры, обратные Игорю Железовскому, когда человек считал, что уже всего достиг в спорте и ему никакие советчики не нужны. Но выступать самому и руководить другими, причем в тех видах спорта, о которых ты имеешь весьма отдаленное представление, не одно и то же. Здесь надо на время амбиции свои запрятать подальше и поработать, что называется, над техникой.

Знаю, что Сиваков, приняв новую должность, приглашал в замы Игоря Железовского, но тот отказался. Я Игоря понимаю, теперь он занимается серьезным делом, которое дает неплохую зарплату. Кто еще мог бы работать на этом месте? Володя Парфенович тоже очень толковый парень, но мне кажется, что его не позовут, особенно сейчас, когда у него появилось свое мнение и в политике. Обидно, что Витя Сидяк сегодня работает не в системе Министерства спорта. Он талантливый человек и, думаю, был бы неплохим руководителем. Симпатичен мне Саша Петкевич, уверен, что сумеет проявить себя не только на тренерской стезе. Перспективен Олег Шепель. У него уже есть немалый опыт организаторской работы, и я скажу, что он справляется с нею весьма успешно. У Олега и мозги имеются, и спорт он понюхал, и по столу может врезать, и любого нерадивого работника послать к чертовой матери. Наш народ, привыкший к твердой руке, таких любит.

— А вы сами-то, Николай Тимофеевич, как в спорт попали?

— В футбол любил играть. Один раз мне из-за него так по одной части тела съездили, думал, папой уже никогда не стану.

А предыстория такова. Был у моего отца друг по фамилии Кутаев. И дружили они замечательно вплоть до той поры, пока не началась война. Когда к нам в деревню немцы пришли, выяснилось, что у этого Кутаева очень большая обида накоплена на Советскую власть. Тогда, кстати, много народу в полицаи записалось, сам понимаешь, перегибов в тридцатые годы было сделано немало.

И получилось так, что Кутаев возглавил полицейский отряд, а мой отец — партизанский. Гонялись они друг за другом долго, батя, правда, в итоге ловчее оказался. Но его тоже потом убили. Уже на фронте, куда он пошел вместе с Советской Армией.

В то время наши семьи жили, естественно, в деревне, где все текло своим чередом. В футбол играли опять-таки. Команда Кутаева-младшего против моей. И вот в самый разгар поединка, как водится, возникла ссора. Этот на меня кричит: “Партизанская сволочь”, а я на него — “Полицейская морда”. А тут как раз полицай один прогуливался. Подошел ко мне и как даст ногой по этому самому месту… Никогда в жизни такой боли больше не испытывал. Целый год мама меня по знахаркам водила. Я тогда, помню, клятву дал вырасти, накачаться и рожу этому гаду разбить, чтобы он на всю оставшуюся жизнь запомнил. Но у полицаев, тебе скажу, конец печальный был. Кто с немцами не ушел, тех или власти истребили, или наши же мужики потихоньку попридушивали. Они до двух не считали.

Больше всего на войне мне блокада запомнилась — это когда немцы на батькин отряд насели. Мы тогда с мамой уже в лесу были и испытали все прелести партизанской жизни. Голод, холод…

Немцы как-то в наступление пошли, мужики их сдерживали, а женщины с детьми отходили. Фрицы собак спустили, и я своими глазами видел, как они рвали маленьких детей на части… Такие вещи на всю жизнь запоминаются. Поэтому я по жизни — пацифист. Если есть возможность решить конфликт мирным путем, то для этого надо использовать все попытки. Война — штука некрасивая и ненужная.

— Согласен, после нее столько всякого всплывает…. Сейчас говорят, что партизаны во время войны терроризировали местное население почище фрицев.

— А что делать, если пропитание можно было найти лишь в деревне? Да, если его не давали, отбирали силой. Выхода не было. Это в книжках только все хорошо получается, но в жизни свои законы. Кто из сегодняшнего поколения знает, что такое голод? Никто. А когда на одной чаше жизнь, а на другой — смерть, человек легко нарушает те законы, которые в мирное время кажутся незыблемыми.

Я ведь тоже воровал. Когда наши бомбили станцию, немцы высыпали из стоящего в тупике санитарного поезда и прятались в окопах, а мы, пацаны, именно тогда и выходили на охоту. Залазили в поезд и хватали немецкие термосы с супом. Гороховым, у него еще такой специфический вкус был, сладковатый.

Ворон стреляли. На мясо. У нас рядом был крахмально-паточный комбинат и возле него, как обычно, располагались бурты с картошкой. Хреновая она была, полусгнившая, но если подобраться незаметно, когда сторож не видит, то можно семью накормить. Правда, это уже после войны было…

А знаешь, как я спортом начал заниматься? Мои родственники жили в Жлобине по соседству с пареньком по фамилии Руденков, который впоследствии стал олимпийским чемпионом по метанию молота. И я, когда к ним приезжал, смотрел в дырочку в заборе, как Василий раскручивает на тросе пудовую гирю. Потом и сам стал тренироваться по его системе.

Но вообще-то у меня была в гомельском техникуме физкультуры специализация “тройной прыжок”. Я, кстати, в то время прыгал наравне с будущим призером Олимпиады в Риме Володей Горяевым и считался перспективным юношей. И знаешь, что мне всю малину испортило? Парад физкультурников в Москве в 1954-м. Народ на него тогда отбирали, как на чемпионат СССР. По существу он таковым и был — каждая республика пыталась чем-то удивить, и белорусы не были исключением. Мы, кстати, тогда и отличились, показав чисто национальное изобретение — многоярусную клумбу, которая врезалась в память всем, кто ее видел. Там штук пятнадцать слоев было, ты что! Made in Belarus — повторению не подлежало.

Но мы, правда, и готовились, как звери. Три месяца в “Стайках” в одних плавках кувыркались, чтобы бронзовыми стать и еще месяц в Москве тренировались. И я себе там так всю координацию порушил, что когда вернулся домой, то тренер, едва только взглянув, как я стал бегать, тут же отправил домой. “Все, старик, я тебя уже не восстановлю”. Но я, если честно, не жалею. Для меня тогда Москву повидать было, что для кого-то сейчас американский паспорт получить — мечта жизни. Нам еще к этому и экипировку выдавали — туфли, штаны, рубашку, спортивный костюм.… Это вообще была какая-то фантастика.

Потом в армии послужил — сержантом уволился. Там же увлекся гирей и штангой. На чемпионате республики первое место занял — 46 раз двухпудовик вырвал, по сегодняшним временам этот результат не очень впечатляет, но тогда был вполне. Соответственно этим делом я себе такие “банки” накачал, что мама дорогая. В моей роте о “дедовщине” никто не слышал. Там одного духа моего боялись, как рявкну, все тут же по углам разбегаются.

Это сейчас я в драку не полезу — возраст все-таки, а в молодости мне все равно было с кем биться — с двумя или тремя. Как-то в “самоволку” пошел и, возвращаясь через военное кладбище, что в столице на улице Козлова располагается, слышу крик. Женский. Ускоряюсь, прибегаю на место, по ходу наматывая на руку ремень пряжкой наружу, так как предполагаю, что придется участвовать в потасовке. И точно, предчувствия не обманули. Лежит на земле девчонка молодая, плачет не своим голосом, а сверху мужик — здоровый бугай. Одной рукой рот зажимает, а другой трусы с нее дерет. Ну, думаю, попал ты, мужик… Он вскочил, и, черт знает, откуда, нож у него в руке оказался.

Я его только в последний момент заметил, когда он руку вперед выбросил — пришлось мне ладонью жертвовать. Кровища, но я нож отвел и тут же ему свободной рукой засандалил в голову. Поверь, мало не показалось.

Самое смешное, что потом, когда я эту девчонку успокоил и проводил, прибыл в расположение своего подразделения, где меня тут же и повязали. Дали за “самоволку” десять суток “губы”. Отсидел двое, затем девчонка эта объявилась, сказала, что все это время меня искала по минским гарнизонам, чтобы, значит, командиры узнали о героическом поступке своего подчиненного. На следующий день я уже ехал во внеочередной отпуск продолжительностью 15 суток. Вся “губа” провожала…

— Героическая, однако, Тимофеевич, у вас юность была…

— А то. После института я по распределению в Петриков поехал поднимать физкультуру и спорт. Затем меня на комсомольскую работу перебросили. Чего ты так улыбаешься? Это нынешние комсомольцы все больше факсы друг другу посылают и заседания устраивают. А тогда критерий работы был только один — дело. Были такие регионы, где о спорте только по газетам знали. Вот приезжаешь в такое место, а через год там уже несколько футбольных команд организовано. Стадион новый, волейбольные площадки, инвентарь. И ребята помаленьку способные появляются, потом глядишь, кто-то из них уже в сборную республики попал. А то и Советского Союза. Тоню Шаюк для отечественного гандбола ведь я нашел, даже потренировать ее успел — она и в легкой атлетике большие способности показывала. За нее, кстати, мне и дали заслуженного тренера Беларуси.

Но и 16 лет замом председателя Спорткомитета страны — это тоже кое-что значит.

— Знакомство с каким из белорусских тренеров произвело на вас сильное впечатление?

— Мне всегда очень нравился Миронович. В то время когда минский СКА гремел по всему миру, Спартак поражал тем, что чрезвычайно редко допускал ошибки. А это качество не просто профессионала, а академика. Галя Крыленко радовала своей заряженностью на результат. С Эдиком Малофеевым мы всегда были дружны и еще больше сблизились сейчас, когда у него не все просто. Да и вообще, я тебе скажу, раньше у нас были тренеры, которых действительно можно назвать глыбами. Возьми того же Чернова или Халипского. А кто сейчас пришел к ним на смену? Люблю Сашку Каршакевича, но ему еще до Мироновича тренировать и тренировать. Хотя, с другой стороны, кто бы мог подумать, что Певницкий, который сменил у руля женской гандбольной сборной Леонида Гуско, сумеет слепить такую симпатичную команду, которая зацепила ничью в матче со словенками? Может, я просто старый ворчун и нам действительно следует давать молодежи больше шансов?

— Лучше бы этой молодежи денег дали, а не шансов…

— Согласен. Раньше было проще, подготовку команд высокого класса гарантировало государство. Мало того что деньги давала республика, кое-что можно было отщипнуть и от союзного пирога. А как сегодня можно найти спонсора, ты и сам знаешь. Когда тому же Паралимпийскому комитету перечисляют деньги, то вначале мы платим с этой суммы налог, а затем это делает и тот, кто дает. Очень “перспективные” отношения.

Как нам сегодня говорят: “Скажите, сколько вам надо, и мы напряжем такую-то фирму или предприятие”. Ну, хорошо, сегодня они дадут, завтра, может быть, тоже, а затем вся эта напрягаловка закончится. Не будут люди из-под палки работать, раз это невыгодно. А какую-то разумную экономическую схему мы предложить не можем. Хотя в старом законе такие предложения были прописаны.

Мы еще живем по старому образцу — все время стараемся взять свое массовостью. А я как-то был в Израиле и наблюдал, как там отбирают спортсменов на Олимпиаду. Нет такого, что, мол, вот этот парень вообще не очень хорошо выступает, но наверняка сумеет собраться и на Олимпиаде “выстрелит”. Евреи деньги считать умеют, да и шансы тоже. Если человек на “мире” не попадает, к примеру, в “десятку” сильнейших, то на Игры его никто не повезет.

То же самое относится к дележу государственных денег. Есть виды спорта приоритетные, а есть те, которые развиваются. И деньги на них выделяются соответственные. Это практика, широко распространенная в мире. Мы тоже пытались ее внедрить, разделив виды на группы — “А”, “В” и “С”. Но у нас же скидку надо делать на менталитет. Получается как? Приходит тренер к чиновнику и плачет горючими слезами или не плачет, а просто является его хорошим другом. И выходит, что на время определенная сумма перекочевывает из одного кармана в другой. Эта брешь потом латается из другого источника, пока на пороге кабинета не появляется очередной заслуженный тренер…

— А над чем вы сейчас работаете в Паралимпийском комитете?

— Да над тем же самым. Премиальные хочется поднять ребятам, чтобы за золотые медали в Афинах они получили не 1/8 от премии здоровых спортсменов, а хотя бы 1/4. Это понятно, что наши паралимпийцы не хуже украинцев или россиян, где эти суммы уже уравновешены, но мы же тоже понимаем, что государству трудно.

— Нашему государству всегда трудно, а страдают от этого почему-то не руководители, а простые граждане.

— Это ты верно заметил. Знаешь, чего себе простить не могу? Что мы когда-то не добились пенсионного обеспечения наших ветеранов, чемпионов Олимпиад и победителей первенств мира. На самом деле это унизительно, когда прославленные чемпионы, которых и не так-то много, получают куда меньше, чем, скажем, ветераны МВД. И пенсия эта должна находить их не тогда, когда им исполняется 60 лет, а сразу же после окончания выступлений. Белорусские звезды, которые оставили большую часть своего здоровья на стадионах и в спортивных залах, думаю, этого заслужили.

И вообще, иногда хочется, грубо говоря, помахать шашкой, как в молодые годы. Проезжаешь по старым местам и испытываешь не ностальгию, что было бы вполне понятно, а разочарование. Недавно был в районе тракторного завода. Там у нас всегда существовала прекрасная спортивная база, на которой занимались тысячи заводчан. Площадки для самых разнообразных видов спорта, на которых постоянно кто-то тренировался. А сейчас.… Тоже тренируются. Но только уже в другом виде спорта. С пивком и водочкой, благо характерных павильонов настроили на этих площадках достаточно.

— Ну не хочет рабочий класс заниматься спортом, это же его дело, в конце-то концов.

— Здоровье народа — извини за приевшуюся фразу — дело государственное. Люди сами по себе управляемы. Их надо только в нужное русло направить. Думаешь, им не хочется погонять в футбол или волейбол? Да с удовольствием. Надо только это дело организовать. А вот института спортивных организаторов на крупных предприятиях у нас уже не осталось. Во всяком случае, в таких масштабах, как это было раньше.

А как мы сейчас строим! Возьми вторую очередь Дворца тенниса. Прекрасные площадки, на которых тренироваться — одно удовольствие. Один только минус — они открытые. Но мы же не во Флориде живем, у нас зима полгода, а лето только три месяца длится. Кому нужны здесь корты без перекрытия? Я как-то зашел на эту стройку и спрашиваю у прораба: “Вам когда надо объект сдать?” — “В ноябре”. — “Так все же тут за зиму потечет!” — “А мне все равно…” Вот так и получается: если бы это чьи-то деньги были, то никто бы их под снег на закапывал, а коль государственные, то можно. В советские времена за такое быстро бы башку снесли. Бардак…

Тимофеевич огорченно потряс головой и снова уставился в экран, где неутомимые иракцы все еще пляшут на мощах свергнутого наземь вождя. Я было хотел поспорить с ним о правах трудового белорусского человека, который волен после работы делать то, что ему нравится больше, но все же передумал. Все равно друг другу ничего не докажем, да и мне с позиций сегодняшнего дня сподручнее критиковать то, что было раньше. Хотя, на мой взгляд, ничего с той поры так и не изменилось. И мужики, пинающие беззащитного Хусейна в заичковском телевизоре, кажутся до боли знакомыми персонажами. Они ведь наши братья, также исступленно строившие какой-то отличный от всех мир, что в один прекрасный день рухнул, словно карточный домик, оставив воспоминания о боевой молодости и пенсию, о размерах которой мы никогда не скажем нашим бывшим противникам по идеологическому лагерю.

Вот у тех почему-то все всегда получается, и дебет с кредитом исправно сходится в любой момент жизни, а не в перспективе ближайших двух пятилеток. Что-то мы делаем не так, и чтобы в сто двадцать пятый раз разрешить этот вечный вопрос, Тимофеевич достает из бара припасенную заранее бутылочку. Мы разливаем и скоро получаем ответы на все интересующие нас вопросы…