Севидовы. Сан Саныч молодой

Игровые карьеры Севидовых — что отца, что сына — тоже из сослагательных, где вместо точки — вопрос с отточием. Недосказанность.
Александра Севидова, которого послевоенные белорусы знали уже степенным Сан Санычем, в младые годы привечал сам Аркадьев, легендарный тренер, одолживший нападающего у столичных “Крыльев Советов” на поездку ЦДКА в Югославию — на позицию Боброва в декабре 1945-го. Бобра тогда выдернули в совершавшее британское турне “Динамо”, а тут почти в те же сроки пришло приглашение к Тито, который хотя и собрат, но с гонором, с таким нельзя ударить в грязь лицом. И Севидова назначили в партнеры Федотову, Гринину, Николаеву, Дементьеву, Демину. Левый полусредний забил два мяча югославскому чемпиону “Црвене Звезде” и сезон 1946 года начал уже в “Торпедо”, взятый в напарники грозному Пономарю.
Аркадьев писал о набиравшем силу форварде, что Севидов отлично взаимодействует с партнерами и при этом весьма искусен в индивидуальных усилиях, чувствует себя хозяином в любой точке поля, а еще про его физическую мощь.
Но проявить себя в футболистах Севидов-старший не успел. В пятом и шестом турах торпедовцы играли в Ленин- граде. С “Зенитом” скатали “по нулям”, а с динамовцами вышла бойня. На четвертой минуте второго тайма защитник Аркадий Алов — будущий судья всесоюзной категории — сыграл инсайду в кость. Прыгнул в колено и разворотил на 180 градусов! Питерцам в том поединке тоже досталось, гости сломали им двух вратарей, и когда следом за Набутовым вынесли Василенко, перчатки и кепку надел защитник…
Виктор Набутов вернулся на поле через два тура, Александр Севидов — уже никогда…

Четырехлетний Юрка играл во дворе, когда отца доставили с вокзала.
“Я отлично помню то утро, отца несла вся торпедовская команда, — расскажет мне Юрий Александрович много-много лет спустя. — Олег только родился, и мама с ним была дома. А я во дворе — смотрю, в арку входит толпа с носилками. Когда поравнялись, вдруг слышу с носилок: “Юра! Юра!” Поднимаю глаза — отец. Я испугался, расплакался, а он меня успокаивал”.
Так свалился на Юрку весь этот ужас вперемешку с гордостью. А потом показалось — свалилось счастье.
Сын футболиста — что капитана или геолога. На треть сирота. У него игрушки чуть лучше и импортные ботиночки, но нет главного — каждодневного общения.
Впрочем, с ботиночками я загнул, забежал вперед лет на десять — год всего после войны, сверстников почти нет — 1942 года рождения! — а кто есть, половина отцов не помнят и ждать перестали. У Юрки он был, хоть и ездил по матчам да по сборам. А тут — благодаря колену — целиком в его распоряжение! И как бонус — футбол.
Отцу было двадцать пять, и он, конечно, рассчитывал играть. Два года боролся за возвращение: грелки, уколы, скальпель хирурга, покой, чуть нагрузился — и снова нож… Отцом занимался знаменитый Ландау, оперировавший всех крупных спортсменов и балерунов, три раза к нему ложился.
Отец продолжал жить футболом. Юрка ходил с ним на тренировки, знал дядю Гришу и дядю Севу, сидел с ними на трибуне, не понимая, что это кумиры и корифеи — Федотов, Борбов! После игры заходили, бывало, взять по сто грамм, а Юрке отец покупал пирожное и стакан чаю.
После операций отец пытался восстановиться, войти в форму. Делал приседания, а Юрку заставлял считать число раз, и тот приседал тоже.
Грустная история проходила у всех на виду, “Торпедо” сколько могло не выводило отца из штата, пока он не понял, что все впустую. Семья в эти годы дошла до нищеты, отец носил ботинки от хоккейных коньков, отклепав ножи, тренировал где-то юношей, подрабатывал. Мама нанялась в артель, где изготовляли галоши. После смен у нее страшно болела голова — считали, от токсичности клея. В конце жизни мама потеряет память…
Жили вчетвером в двенадцатиметровой комнате у метро “Бауманская”, перспектив никаких, отец уже понял после трех операций, что ничего не добьется, нога так и не стала гнуться — в то время с “крестами” ничего было сделать нельзя.

Отец поступил в школу тренеров, и денег не стало совсем. Но, наверное, это была написанная ему колея — иначе за что судьба ободрила? В сорок девятом вдруг свалилась удача: отец выиграл огромную для них сумму по облигациям госзайма.
“Мама была на рынке, а отец проверял билет, — вспоминал Юрий. — Зовет меня изменившимся голосом: подойди… посмотри номер. Я в первом классе учился, цифры знал. Продиктовал, и отец нервно так засмеялся: знаешь, мы выиграли пятьдесят тысяч…”
Эти деньги помогли здорово. Отец смог закончить учебу, а мама перестала работать в артели.
Первая команда, которую Сан Саныч стал тренировать, не считая юношей, — города Ступино в ста километрах от Москвы. Там дали квартиру — в 1955-м переехали всей семьей.
Ступинцы играли на область, но при Севидове вошли в класс “Б”. В пятидесятые годы в союзном чемпионате участников было немного: 12 в классе “А” и 32 в “Б”, где были представлены даже столицы республик — Ереван, Баку, Вильнюс…
И вот среди них команда маленького Ступина занимала в своей зоне хорошие места. Играли всего пару ступинских, а так — москвичи. Три хоккеиста из сборной СССР — Гурышев, Хлыстов и Митин. Искусственных катков тогда не было, и все теплое время года “зимники” простаивали. Многие переключались на футбол — как эта знаменитая тройка из “Крыльев Советов”, так подрабатывали. Гурышев держал центр обороны, Митин играл в полузащите, Хлыстов — с правого края.

Через три года, в пятьдесят восьмом, Сан Санычу предложили возглавить “Молдову”. Кишиневская команда едва удерживалась в классе “А”, но это была элитная дюжина — Севидов вошел в число двенадцати тренеров Союза.
А Юрка тем временем подрастал. Несколько лет тренировался в школе “Спартака”, ездил туда из Ступина. Спартаковские мальчишки были чемпионами Москвы, в центре нападения стоял Вячеслав Старшинов, а справа носился Юра Севидов — небольшого росточка, но ловкий забивала. 28 мячей наколотил, лучший бомбардир.
Его взяли в Футбольную школу молодежи, но пробыл недолго, лето всего: мать побоялась пускать одного. Отец в Кишиневе, семья оставалась в Ступине. Юра ездил в Москву на субботу и воскресенье, пока мать не воспротивилась, и он стал играть за ступинскую команду юношей: всем по восемнадцать, Юре — четырнадцать.
Через год заиграл так, что о нем заговорили, московское “Торпедо” стало приглашать, но отец запретил: это пьяная команда. И взял Юру к себе в Кишинев.
В дубле “Молдовы” у него поперло, и когда в шестидесятом им заинтересовался “Спартак”, отец сказал, это то что надо.
Сам Сан Саныч еще через пару лет, в шестьдесят втором, оказался в минском “Динамо” и на второй год привел к бронзовым медалям.
Отец и сын были в разных командах, но играли друг против друга только на поле. В счастливом для отца шестьдесят третьем Юркин “Спартак” занял второе место, отстав от московского “Динамо” на три золотых очка, и ровно столько у них отобрали минчане. В матче второго круга Юрий не забил белорусам пенальти (штанга) и был обвинен спартаковским бомондом в подыгрыше отцу, но об этом — другим разом.