Сергей Домашевич. В горах Афгани

Во время Великой Отечественной мастеров мяча берегли от передовой как генофонд — отправляли пылить на полях Подмосковья. А этого молодого человека в восемьдесят четвертом запёрли в Афган как раз за то, что футболист.
Лунинецкий парень играл на “Хрустальный мяч” за пинскую СДЮШОР. Парой лет раньше, в восьмидесятом, в составе команды Брестской области стал чемпионом Молодежных игр — с Герасимуком, Кудеем, Хлебосоловым, Шмоликом… А на “Хрустальном” покатило у пинчан, здорово тогда шли, конкурировали с минскими фаворитами в юношеском чемпионате. Домашевич был мотором, организатором, бил с обеих ног. Но в апреле полсостава забирали на срочную, а турнир по системе “осень-весна” заканчивался летом. Тренер и попросил призывных ребят написать заявления в военные училища: получите отсрочку, а там разберемся.
Человек шесть-семь таких набралось — кто в артиллерийское, кто в танковое… Домашевич — в военно-политическое: все равно куда писать. Как дошло до экзаменов, не поехал.
Параллельно с “Хрустальным мячом” он уже играл во взрослом чемпионате за “Машиностроитель” (Пинск). Забил солигорскому “Шахтеру” и глянулся его тренеру. У горняков серьезно было поставлено, обещали отмазать от армии. Но не сработала двойная страховка, не решили вопрос ни одни, ни другие. Военкомат встал на дыбы: пойдешь, …, на душманов!
Мать в слезы, отец за курево, а Сергей ничего: Афган так Афган. Беспечная глупость молодости, когда не верится, что с тобой может случиться необратимое.
Здоровья вагон — в учебке начал с того, что заехал в пятак ретивому сержанту. Сошло как-то с рук, спустили на тормозах и стали готовить. Кто похитрее, сдерживался, не блистал в боевой и политической, приволакивал ногу на кроссах, а этот на свою голову везде в первых. И попал в “список 22” — столько отбирали в афганскую команду. На последней комиссии перед генералами было не отказаться.
— Готов, сынок, выполнить интернациональный долг?
— Так точно…

В самолете хорохорились: “Эй, душманы, идите сюда!” — а после посадки шуток не стало. Жара до невозможности дышать, ноги проваливались в размякший асфальт, как в кашу. Здесь предстояло жить полтора года.
Или умереть, что вернее. Еще не было обстрела, но кожей чувствовал дыхание смерти. Как в воду глядел: из двадцати двух семнадцать вернутся домой “грузом 200”. Удел саперов — везде первыми, хоть в горы, хоть в кишлак. Смертники: на любом марше их бэтээр впереди разведки, от основной колонны километра за два-три. Саперам доставалась любая засада, но главное — мины. Ехали верхом на броне, чтоб сбросило в случае подрыва — хоть какой-то шанс. Обшаривали глазами дорогу, выискивая дуру или растяжку. Чуть сомнение — “Стоп! К работе!”
Саперный расчет восемь человек, на задание выезжали фактически отделением, на палатке оставались двое дежурных и пекарь, который страх так и не одолел. После первого боя затрясся: куда угодно — под суд, в дисбат… И сделали его пекарем, остальные воевали.
Перед колонной главное не зевать. Знали опасные места. Едут по колее, не понравилась ямка — остановились, проверили. Свежая мина чем-то да проявлялась, опыт и интуиция срабатывали.
Попадались напичканные цацки, магнитофоны. Раз обнаружили 350-килограммовую авиабомбу, аккуратно с ней поработали. Расчищали минные поля.
Особая статья — необезвреживаемые, на смертях научились определять. Итальянскую станешь раскручивать, а она замыкает контакт, взрывается в руках — много саперов так полегло.

Самое поганое на войне — страх. “Висит на подсознательном уровне, его надо куда-то девать. Ты идешь первым, назад дороги нет. Потом привыкаешь ко всем этим обстрелам, минным полям…”
Справишься ли и как скоро — во многом определяет первый бой. Домашевича по приезде откомандировали в Лашкаргах. В горячих местах не до адаптации, сразу отправили “на войну”. Группа шла на задание, требовалось обеспечить проход и отход. Искать и обезвреживать — обычное саперское дело, знакомое по учебке, только вместо муляжей — мины, и пули свистят.
В том бою осколочной подорвало взводного, выбило глаза. И не нюхавший пороху младший сержант принял взвод. Через неделю дали сержанта и назначили на должность замкомвзвода.
Ответственность еще та, от тебя зависят жизни. При обнаружении мин командир взвода с брони не спускается, остается на связи, на нем общее руководство. Оперативное — на сержанте, старшем расчета. Сергей сам разминировал, и подсказывал, и принимал решения.
В подозрительных местах спешивались и вперед: двое с “кошками”, двое со щупами… Главное, не попасть на управляемую, здесь уже кому как написано: “дух” из укрытия видит, что нашли, и нажимает кнопку.
После щупов шли миноискатели, на крупные операции подбрасывали кинологов, собаки безошибочно определяли.

Мир сузился до войны. Не верилось, что где-то нет взрывов и сверстники играют в футбол, и есть клубы, девушки, концерты. Здесь — только кровь, смерть и столько мин, что о шансах дотянуть не задумывались. Отправляясь в “командировку”, которая могла длиться и месяц, оставлял штук пять заранее приготовленных писем. “Нормально, мама, почти курорт”, — и дневальный раз в несколько дней брал с тумбочки и отдавал почтальону.
Желание выжить пришло перед дембелем, но задачи надо выполнять. Ведя колонну, потеряли взводного — взрывом вскрыло череп. Врачи говорили, умрет через час, но вертушка доставила в Кандагар, потом самолет в Союз — и вроде выжил. Он из Ивано-Франковска, фамилия значилась в соцсетях, но никому из взвода связаться не удалось, не хотел общаться.
Комбат сказал Домашевичу взять колонну на себя: проведешь без подрыва — дембельнешься первым. Он провел.
Батя слово сдержал, подписал документы на первую партию.
На вокзале в Ташкенте раздали деньги — и всё. Свобода! Поехали к другу на Урал, праздновали возвращение. Отмечали долго, домой добирался месяц. В форме, с медалью “За отвагу”. Представлен был ко всему, к чему только можно: орден Красной Звезды, “За боевые заслуги”, “За воинскую доблесть”. А пришла только “Отвага” и то под самый дембель, остальное затерялось где-то или затерлось. Может, найдется еще, хотя… Никто из спецназовцев, добывших переносные зенитные “Стингеры”, за которыми охотились и за которые сулили звезду Героя Советского Союза, обещанного не получил.
Наградой Сергея Домашевича было то, что вернулся живым.

Куда себя деть на гражданке, не представлял. Становясь на учет, мысли не было найти гадского того майора: сдал документы в окошко и ушел. Помаялся три положенных месяца и собирался возвращаться к родителям в Лунинец. Но встретил ребят, с которыми играл: “Давай к нам на завод, у нас освобождают”.
Он сомневался, 120 килограммов, два года не видел мяча. Но уговорили: потренируешься, там видно будет.
За службу играл всего один раз. Срочно поставили за советников против команды Афганистана. Бутс не было, кеды на два размера меньше. В середине первого тайма порвались. Сел на скамейку к привычным сапогам, на том армейский его футбол и кончился. Советники проиграли.
Чтоб держаться в форме, по утрам бегал кроссы, два круга по пустыне вокруг расположения части вдоль постов внутренней охраны. Не толстый был — плотный, и жара ведь, отсутствие воды, но вес пёр. Килограммов тридцать набрал за службу.
Устроился на завод, стал тренироваться — ноги помнили. Вес помалу сошел, команда получила лидера.
А потом его увидел Румбутис. Брестское “Динамо” играло в Пинске товарищеский матч, и могучий хав изрядно помял его среднюю линию.
После матча главный тренер брестчан подошел к Сергею: “Давай к нам!”
(Окончание следует.)