Золотая гвардия. Андрей Барбашинский: помогая людям, не оставляй обратного адреса

С улыбкой на губах. Матч должен быть рекламным, больше похожим на шоу, и мячишко надо будет запихнуть в ворота каким-нибудь изощренным способом — на усладу искушенной публике. Олимпийский чемпион 1992 года Андрей БАРБАШИНСКИЙ сделает это играючи и со вкусом.
И побежит к своим воротам, пусть и неспешно, с немного, скажем так, лишним весом. А тот назавтра прибьет его к чудодейственному матрацу, изготовленному на фабрике, директором которой Андрей и является. И это, конечно, несколько облегчит страдания моего героя. Но красавица-супруга все же не преминет заметить, что она все знала заранее — и за неуемное желание мужа бегать и прыгать на пятом десятке лет в очередной раз придется расплачиваться его позвоночнику и суставам.
Андрей и сам все это знает. Но куда деться, если друзья уговаривают, да и самому хочется. Ведь бывших гандболистов не бывает вне зависимости от того, сколько тебе лет. И если родной вид спорта позовет, то надо вписаться в любом случае.

— Тебя можно поздравить с должностью вице-председателя федерации гандбола.
— Спасибо. Чем планирую заниматься? Пока конкретно на эту тему не разговаривали, но думаю, что буду отвечать за Гродненскую и, возможно, еще какую-нибудь область. Еще за популяризацию гандбола, а также за ветеранский спорт.

— Последнее направление тебе должно быть особенно близко. Знаю, с удовольствием бегаешь в подобных матчах.
— Ветераны нужны, ветераны полезны. Все достигли в этой игре разных вершин, но остались одинаково ей преданны. И когда мы встречаемся на площадке, это не только желание погонять мяч, но еще и уникальная возможность вернуться в детство. Это дорогого стоит, согласись.

— На кого из ребят, с которыми раньше играл, сможешь опереться в своей будущей работе?
— Пока не знаю. Просто я слишком долго отсутствовал в этой спортивной жизни. Все-таки она часто уводит в сторону, заставляет менять привычный уклад. В конце концов, надо просто зарабатывать на жизнь, чтобы твоя семья чувствовала себя комфортно.

— Когда вы последний раз собирались армейской компанией?
— На юбилее СКА. Тогда от меня поступило креативное предложение — поехать на динамовскую базу в Раубичи, накрыть стол, попариться в бане, поиграть в бильярд и вспомнить былое. Но так получилось, что в итоге остался только Андрей Барбашинский. И “Пазик”, который всю жизнь нас возил в аэропорт. У всех дела… Ребята вроде и хотели, однако не имели возможности.

— Похоже, не сильно дружный коллектив у вас был.
— Не соглашусь. Даже борцы нам завидовали. Мы всегда открывали сезон на шашлыках, всегда там же его и закрывали. Обязательно помогали друг другу, если у кого-то возникали неприятности. Не было случая, чтобы кто-то позвонил, а другие не откликнулись бы. Мы на самом деле были семьей.

— Когда юный Барбашинский пришел в минский СКА, кто из старожилов произвел на него самое глубокое впечатление?
— Больше всего поразило, что на площадке и новички, и звезды советского и мирового гандбола были на равных. Да, тебе могли что-то подсказать, но и ты ведь тоже не молчал. И рот никто не закрывал только потому, что ты еще совсем зеленый парень. Ты мог вставить кому-то локоток, и тебе его вставляли. На баскетболе и до рукоприкладства доходило.

— Это с кем ты мог подраться?
— Да с кем угодно. Главное, что в любом случае после тренировки мы общались без всяких обид, как лучшие друзья. Самым заводным был Малина (Александр Малиновский. — “ПБ”.). Вот это был любитель исподтишка сотворить какое-нибудь чудо — не только на площадке, но и в жизни. Ему можно было заслуженного артиста давать. Саданет по ребрам и смотрит на тебя такими кристально чистыми глазами, что и сам начинаешь сомневаться: не возвожу ли напраслину на человека?

— Кто был неформальным лидером коллектива?
— Когда я пришел в команду, то, конечно, Саша Жиркевич. В следующем поколении таким лидером был уже я. Брал на себя организацию всех этих заварушек.

— Расшифруй.
— Приезжаем после турнира, и я говорю: “Вечером созвонимся, расскажу, где встретимся с женами и подругами”. И все собирались.

— Угу.
— Вот сейчас ты напишешь… Но пойми, что у каждого из нас есть не только свои плюсы, но и уйма дерьма внутри. Это правда, потому что стать олимпийским чемпионом непросто. Мало одного роста и веса, надо что-то еще иметь в характере — упертость, задиристость.

— И говнистость?
— Непременно. Скажем, все мы добрые люди, но на эмоциях можем сделать что-то такое, о чем потом будем переживать. Сказать что-то не то, короче, проявить эгоизм.

— На кого в команде нельзя было кричать?
— На меня. Так определили и тренеры, и наука, которая очень плотно работала со сборной СССР. Я ведь Телец. Вгрызался рогами в землю, и сдвинуть меня было невозможно. Да, на кого-то, чтобы разбудить, можно было рыкнуть, но только не на меня.
Единственным человеком, которому нельзя было что-то сказать, был Спартак Миронович. Ни у кого даже мысли не возникало, что в его сторону можно огрызнуться. Только безграничное уважение и железная дисциплина.

— Я так понимаю, что в сборной у нас была мощная комплексная научная группа.
— Да черт его знает. Приезжали люди из Киева и вешали на нас уйму всяких датчиков. Колокольчиков да бубенцов. И все это было смешно до безобразия, когда здоровые мужики с этим всем бегают, а потом старательно заполняют всякого рода анкеты…

— …по содержанию которых можно было определить, кто в будущем станет тренером.
— Вот здесь они в точку попали — Свириденко, Шевцов, Дуйшебаев, Бебешко… Мне, кстати, тоже прочили неплохое будущее на этой стезе.

— Ты сам тогда понимал, кто после карьеры останется в игре в качестве тренера?
— Нет, сколько лет мне тогда было?! Как у нас любят спрашивать: “Ты что, не отдавал себе отчета в происходящем?”. Да какой еще отчет? Покажите мне молодого человека в двадцать лет, который глобально задумывается о смысле жизни и тщательно анализирует все, что с ним происходит. Нет таких в природе.
Сейчас временные рамки еще сместились. Раньше в 25 лет уже был взрослый мужчина, а сегодня в 30 еще дети. Соображалка насчет семьи и всего остального и вовсе наступает в 35.
Сегодня говорят как? Девочка — это до 25, девушка — до 35, до 45 — ягодка, а в 55 уже женщина.

— Где были более суровые нагрузки — в сборной СССР или в минском СКА?
— В клубе. Мы были к ним адаптированы. А в сборной не все могли их выдержать. Для ребят из Астрахани, Волгограда и Москвы это было что-то ужасное. Они привыкли выполнять большую силовую нагрузку, а у нас к штанге добавлялись легкая атлетика, гимнастика и акробатика. Французы ведь сегодня делают все то же самое, что делал минский СКА 25 лет назад.
Но так как в сборную СССР отбирали лучших из лучших, то они довольно быстро адаптировались к тренировочному процессу Мироновича. Да и куда им было деваться? К тому же коллектив у нас был молодой.

— Сборную 1988 года — победителя сеульской Олимпиады — называли не иначе как команда мечты.
— А нас называли командой трудяг. Никто не верил, что мы сможем удачно выступить в Барселоне.

— Особенно после того, как туда в силу разного рода причин отказался ехать целый ряд ведущих игроков.
— Скажу честно, я не был посвящен в нюансы всех переговоров, но знаю, что на Тучкина, Атавина, Нестерова и Щепкина тренеры рассчитывали до последнего. Может, поэтому команда доукомплектовывалась буквально на ходу. Славу Горпишина сняли с самолета прямо в спортивных трусах — раньше шортов не было и считалось вполне приличным рассекать в них по городу. Типичный портрет молдаванина — с двумя канистрами местного вина спускается с трапа прямо на олимпийский рейс. “А что мне с вином делать?” — “Не волнуйся, не пропадет…”
Это было нормально, что ловили всех, у кого имелся паспорт и кто мог выехать за рубеж. Вот кого поймали, тот и поехал.

— Согласись, это было довольно странно…
— А что поделать? Страна распадалась на глазах.

— Знаю, в сборную легко мог попасть и твой одноклубник Гена Халепо.
— Его искали, а он прятался у жены в Бобруйске и ел, наверное, шкварку с луком. А нам некомплект грозил большим штрафом. Все прекрасно понимали, что играть будет один состав, но нужны были и запасные. Конечно, если бы отказники добавились, то это существенно усилило бы команду. Но получилось так, как получилось.

— Получилось здорово. То, что аксакалы не приехали, сплотило молодежь?
— Нас сплотило скорее то, что последние два года мы постоянно были вместе. Хорошо если проводили дома два месяца из двенадцати. Остальные десять находились на турнирах или на сборах. Иногда получалось так, что с армейцами на туре чемпионата Союза встречались только в аэропорту.

— Сборной тогда руководил тандем двух совершенно разных тренеров — Спартак Миронович и Владимир Максимов. С кем из них тебе было комфортнее работать?
— С обоими. Миронович — это глыба, тренер, как я уже говорил, опередивший время. Максимов — тоже глыба, но со своей системой. А еще большой хохмач. Он всегда умел снять напряжение, выдав какую-нибудь шутку. Совсем как наш покойный Аркадий Гургенович Мовсесов.
Максимов пришел на первую игру в Барселоне в джинсах, рубашке и с большой тяжелой сумкой — это в 35-градусную жару. И всю Олимпиаду ему пришлось проходить в этой одежде, таская за собой сумку.

— Это почему?
— А на фарт. Мы ведь тогда победили. На вторую игру он явился в спортивном костюме, но его развернули. И он, ни слова не говоря, пошел переодеваться.

— Что было в сумке?
— Вино, кино и домино. Ее содержимое Владимир Салманович извлек на свет после финального свистка, когда сыграли гимн. Хотя, признаться, и так догадывались, что там находилось…
В Барселону мы даже без формы летели. Нам ее уже на месте выдавали. Игровая подошла, а в парадной больше были похожи на клоунов. У меня, например, брюки превратились в бриджи, и если бы я в таком виде вышел на парад открытия Игр, то, безусловно, это стало бы одним из хитов церемонии. Там, конечно, дизайнеры потрудились. Рубашки васильковые, шляпы ковбойские, увидишь — не забудешь. Кому костюмы подошли, те и пошли на церемонию. Остальные остались в деревне.

— Какую цель перед командой ставили в Москве?
— Ее не было. Все понимали, что большая страна распадается и это наши последние Игры, когда мы участвуем единой командой. Была задача просто сыграть хорошо. Хотя все турниры перед Олимпиадой мы проиграли.
Хорст Бредемайер — тренер немецкой сборной — накануне игры с нами не скрывал радужного настроения. Улыбался: дескать, мои парни сделают свое дело. А у них хорошая тогда банда была. Ну и сделали — мы им “плюс 10” привезли. После этого он как-то поник, а потом прибежал к нам в раздевалку с красным лицом. Мол, гуд, парни, я в вас верю!

— Такая уверенная победа в первом матче должна была ребят приободрить.
— Не знаю, приободрила или нет, но когда летели в Барселону, то о третьем месте говорили как о самом желанном. У меня была примета: если дождик идет — к удаче. А когда сели в самолет, будто божья роса окропила фюзеляж. Меленький такой дождик вдруг прошел. Я сказал: “Мы выиграем!” — на меня со всех сторон смотрели удивленные глаза.

— Миронович обронил в одном из интервью, что главными творцами победы в Барселоне стали Дуйшебаев и Якимович.
— Да, но не надо забывать, что в воротах у нас стоял Андрей Лавров. Который, куря сигареты, ночами смотрел видео матчей соперников. Вклад каждого неописуем. Тогда на звание лучшего игрока года номинировался Талант, но, на мой взгляд, им был Якимович. Ибо после того, что творил Миша, любому — Дуйшебаеву, Бебешко или Васильеву — можно было приезжать к чужим воротам на тракторе. Потому что он как махнет своим веслом, половина соперников просто сбивалась в кучу и в полученную дыру можно было лезть и забивать.

— Миша — природный талант?
— Да, трудягой до мозга костей его назвать было трудно. Хороший, крепко сбитый паренек, которого несколько раз пытались отчислить из спортивного интерната. Не знали, куда его поставить, с правой рукой бегал на правом краю. Натуральный мужик — рост средний, три раза в день бреется, живот будь здоров, ну куда его еще?
А попав в команду СКА, его поставили на рельсы — тот же Шевцов, Каршакевич, Свириденко, Тучкин. И, понятное дело, Миронович. И Миша стал красавцем.
В Барселоне от него зависело очень многое. В сборной это была единственная ударная сила, которая могла с 10-11 метров забивать голы. При том что он 183 сантиметра в кроссовках, хотя и рассказывает всем, что его рост 187. Ну, это на роликах, я так думаю.
Талант — очень сильный индивидуалист. Он мог играть с командой, но это не его тема. Его стихия — обыгрыш, один в один, один в два. Ему нравилось перепрыгивать, уворачиваться и импровизировать.
Сергей Бебешко в этом плане более командный человек. То есть как: встали, пошли влево, потом вправо, сделали это, потом то… Когда вправо-влево не получается, всегда есть Талант. А рядом еще одно талантище. Но опять же, повторюсь, мы все были хороши. Гопин, что ли, не красавец? Да он все семиметровые забивал, вообще не промахивался. А сколько с отрывов забросил?!

— Глядя на него, казалось, что он двужильный.
— Про меня тоже так говорили: мол, у Барбашинского два сердца. Играет и в защите, и в нападении. Если Таланта или Мишу могли подменить, то мне пауз не давали.
Вообще интересно, что мы в защите творили. Обычно играли 6-0 и 5-1. И всем проигрывали. А потом, где-то турнира за два до Олимпиады, начали играть в черт знает что. Не то 5-1, не то 1-5. Гребнева поставили в центр, сказали: “Весла подними и дальше семиметровой черты не двигайся, иначе умрешь”. И все. Лавров скорректировал задачу: “Вы ближе, чем на восемь метров, никого не пускайте, а дальше мои проблемы”. И посмотри, какие счета были: в четырех матчах мы пропустили меньше 20 мячей и ни разу больше чем 25.
Мы были очень сильны физически. Расставляли руки в стороны, на них вешался противник, и ты его тащил за собой. И только когда становилось тяжело, кричал: “Киса, подсоби!” И Олег Киселев выставлял свое весло. И пусть говорят, что русские играли жестко. Но ведь в пределах правил…

— Нас тогда не советскими называли?
— Да мы для них и сегодня русские. Они не разбираются, что все мы из разных стран — белорусы, украинцы и русские. Европейское сообщество, как оказывается, весьма трудно в чем-то переубедить.

— Только не говори, что в сборной не было хохм насчет бульбашей, хохлов и молдаван.
— Все беззлобно было. Ну вот, например, Калараш стоит на девяти метрах, идет атака на ворота. Владимир Салманыч в стороне, у стенки. И вот здесь Калараш делает какой-то особенно хитрый бросок, который по удивительной траектории и со страшной силой летит прямо в Максимова — то есть в сторону, прямо противоположную воротам. Салманыч едва успевает увернуться. Немая сцена. И вдруг его прорывает: “Молдаванин, да ты что, попутал? Ты во мне Лаврова увидел, что ли?”
С исландцами играем в полуфинале. До перерыва остается десять секунд, пропускаем мяч. Я с центра отдаю мяч Олегу Киселеву, он делает два шага и с опоры валит в ворота. Никто ничего не понял — ни мы, ни исландцы. Ни их вратарь. Мяч, пущенный со всей дури, влетает в ворота, как ракета. И свисток на перерыв. Максимов: “Ну, еще одного переклинило… Киселев, ты совсем ох… на Олимпиаде голы с центра поля забивать?”
В команде были два человека, которые могли порвать новые мячи о штангу — это Киселев и Якимович. Так что у Олега, если разобраться, имелись все основания сандалить по чужим воротам с двадцати метров.

— Могучая какая-то у вас команда подобралась. У одного два сердца, другие мячи рвут, как Тузик тряпку.
— Чтобы выдержать все нагрузки, надо было иметь или два сердца, или пропеллер, как у Карлсона. Может, поэтому у меня в 25 лет начали рваться все мышцы и кости отваливаться. Ты же все отдаешь любимому виду спорта и не думаешь, что будет потом.

— Когда на Олимпиаде понял, что все может получиться?
— Только в финале со шведами. Когда играли с французами, то, если честно, мне казалось, что от них мы не отвалимся. Неудобная команда для нас. Как и исландцы.
Шведы были чемпионами мира и все время нас обыгрывали. Но мы у них выиграли на турнире во Франции — кстати, где-то с 1988 года началась там эта программа инвестиций в гандбол. Они много турниров организовывали, учились у сильных, налаживали систему, вливали деньги… Так что взлет французского гандбола совсем не случайно произошел. Плюс надо понимать, что французы, у которых смешано много кровей, — игровая нация, как и португальцы.

— Вечер перед финалом со шведами помнишь?
— Я спал, хоть и было жарко. Чертовски устал. Через три матча вся первая семерка не могла самостоятельно подниматься по ступенькам. Массажист работал над нашими ногами всю ночь, чтобы мы хоть как-то могли передвигаться. Поэтому не видел ничего, что происходило вокруг.

— Кто был самым опасным в составе шведов?
— Они все опасные были. Раньше Краснодар собирал ребят в интернате где-то с 5-го класса — и они могли играть друг с другом с завязанными глазами. Так вот у меня было чувство, что и шведов так же собирали. Вроде бы они играли классическую защиту “шесть в линию”, вроде бы и бросить с десяти метров у них было некому, но они бежали от обороны и возили, возили, возили… Чуть поддашься — и они тебя разбирают по винтикам. Но мы тоже были ребятами не самыми простыми. Да, они приготовились, досконально нас изучили, однако у нас было тайное оружие по имени Вася Кудинов. Два метра ростом, легкоатлет, ноги, как пружины. Ему не надо было бросать, ему кричали: “Прыгай с мячом прямо в ворота!”. И он прыгал. На руках висели двое, а он ничего не чувствовал. Забил, когда было надо, свои три, и все.
Уникум. Еще и человек очень хороший. Царство ему небесное, умер три месяца назад. Не знаю причины. Последний раз видел его в Перми на юбилее Тучкина. Выглядел он неважно, такое чувство, будто как-то разом постарел.

— Тогда, говорят, одновременно собрались пятьдесят олимпийских чемпионов.
— Да, в том числе и из других видов спорта. Но многие не приехали, сославшись на занятость. Но знаешь, что меня задело — почему-то все собираются, когда человека уже нет. А когда у него праздник, который он заслужил, то нужно внутреннее дерьмо, о котором я говорил, куда-то загнать. Забыть какие-то еще спортивные обиды и приехать к человеку, с которым вместе проливал пот на тренировках. Ну мы же живем одну жизнь. И она очень короткая.

— Кто из наших армейцев-ветеранов вышел в Перми на площадку?
— Я один. Якимович отказался, Каршак тоже.

— Ну, у одного лишний вес, другому больно.
— А у меня нет и не больно? Я, кстати, надорвал там мышцу, дыра в несколько сантиметров была. Сел потом на скамейку и не на один месяц вышел из строя.
Нестеров бегал, Рыманов. За нас Саша Попов играл — пловец, четырехкратный олимпийский чемпион. Там же шоу делали, с прямой трансляцией по “НТВ-плюс”. Мы-то поначалу думали — два тайма по 15 минут, а потом отбегали два по 30, как положено.
А знаешь, что самое интересное? Не видели друг друга двадцать лет, а вышли на площадку — и наша механическая память включилась, будто расстались только вчера. И это был кайф. Еще и оттого, что пару тысяч человек на трибуне каждый твой финт и бросок встречали овациями. Это дорогого стоит.

— Жаль, Талант не приехал. Судя по всему, он и сейчас в великолепной спортивной форме.
— Не смог из-за занятости по работе. Дуйшебаев, конечно, отдельная история. Блестящая игроцкая карьера и такая же тренерская. Ну а что он за собой следит — это чисто его стиль. Талант и в 70 лет будет в форме. Так уж устроен. Думаешь, у него болячек нет? Есть, но он на них не обращает внимания. Это и есть характер.

— Давай вернемся к победному финалу 1992-го. Эмоции после него помнишь?
— Было чудовищное опустошение. Мы не знали, что сделали. Миронович был в своем репертуаре: “Все равно вы, мужики, играть не умеете”. Максимов гоготал, а потом мы выпили содержимое его сумки и поехали в деревню. А по ней уже шли “немецкой свиньей”, радостные и довольные собой. Отличная команда была.
Уже в московском аэропорту мне предлагали взять российский паспорт и выбрать любую российскую команду, где бы хотел играть. Я отказался. Мишка тоже. Хотя Ельцин тогда издал указ, по которому олимпийские чемпионы могли получить квартиру в любом городе.

— А в Минске что?
— Шушкевич грамоту вручил, и, к сожалению, даже чарку не налили. “Дзякуй, хлопцы!”

— Обиделись?
— Нет такого понятия — обиделись. В жизни всегда что-то расстраивает, что-то разочаровывает, но самое главное в том, что она продолжается.

— Потом не жалел, что отказался от московской квартиры?
— Нет. Как не пожалел, что отказался от 7-летнего контракта в Венгрии и что не стал испанцем или немцем. Где родился, там и пригодился. Я — белорус.
Слушай, почему ты меня еще не спросил об алкоголе?

— А что, должен был?
— Это же любимая тема твоих коллег. Обязательно заметят где-нибудь в начале или в конце беседы: дескать, знаем, были проблемы у вас… Отвечаю вопросом на вопрос: скажите, пожалуйста, кто-нибудь из репортеров видел меня выпившим? Кто сидел со мной за одним столом? Даже если был, как они говорят, “горьким пьяницей”, я что, пропустил какой-то турнир?
В книге про гродненских олимпийских чемпионов обо мне тоже написали… Не знаю кто, ни разу в жизни не видел этих людей, но память обо мне оставили. Только почему никто не сказал, что уже бог знает сколько лет Барбашинский бокала в руки не берет?
Но, наверное, Сережа, это никому неинтересно, да?

— Коллег можно понять: иной раз они умышленно гипертрофируют поступки своих героев, ибо тоже находятся под влиянием магии спортсменов как людей, умеющих намного больше, чем обычный человек. И пьют они больше всех, и бегают потом быстрее всех, и мячи сплющивают о штанги играючи…
— Здесь ты прав, конечно. Но богатыри и сегодня остались богатырями. Другое дело, что сор из избы выносить уже не хочется. А если о тебе пишут, значит, ты и теперь делаешь что-то полезное.

— Сегодня ты выпускаешь матрацы. И являешься одним из редких олимпийских чемпионов, которые занимаются бизнесом. Другие большей частью живут лишь воспоминаниями.
— Мне тоже часто бывает приятно вспомнить былое, но это не сможет накормить семью. Кроме того, я отношусь к числу тех людей, которые не считают, что родина нам чего-то недодала. Не дала — значит, не заслужили. Но ходить по кабинетам и размахивать своими регалиями не буду. Останусь человеком. Обычным человеком, которому тоже неприятно, когда его предают.

— А предают?
— Естественно. Время, может, и лечит, но рубцы-то остаются. Предательство дела, предательство духа. Когда помогаешь, люди спрашивают: “Зачем ты это делаешь?”. Не знаю, наверное, это нормальное желание помочь другому человеку. А что делать с мужской дружбой или просто с симпатией? Иногда надо сделать нечто такое, что перевернет жизнь другого человека, даст ей другой вектор. Да, скорее всего, он это забудет. Но ты и сам об этом забываешь, потому что не ждешь благодарности. Просто делаешь то, что должен. Скажу больше: не надо говорить мне спасибо или где-то об этом писать. Вот вы помните — ну и хорошо, пусть это останется между нами.
Давай возьмем нашего председателя федерации. Я уверен, что он не помнит и половины того хорошего, что сделал людям. Он скорее помнит о том, чего не смог сделать. Он не ждет, что кто-то придет и скажет ему слова благодарности.
И это не лесть. Бывает, внутренние энергетические потоки пересекаются. Да, возможно, ты не знаешь подоплеки, глубины, механики всех процессов. Но видишь, что происходит — и потому идешь за ним. Владимир Николаевич мне нравится как человек и как руководитель.
Для меня Коноплев — это глыба. У меня нет перед ним трепета и ноги, поверь, не трясутся. Но лишний раз мне не хочется беспокоить его каким-то вопросом. Потому что таких просителей вокруг него огромное количество. И все считают, что он должен им помочь.

— Какие у тебя сейчас трудности с бизнесом?
— Как у всех — рынок просел. И мы пытаемся выжить. Но всегда есть кто-то, кто пользуется моментом. И воруют, и обманывают.

— Белорусы — хорошие работники?
— Как нация мы очень интересные люди. Я обожаю с ними общаться, обсуждать, спорить. Иной раз диву даешься, какие идеи приходят людям в голову, а главное, как они их воплощают в жизнь.
Но опять же креативных и энергичных не так много, как хотелось бы. Иных приходится толкать в спину. Есть те, которые любой ценой хотят избежать ответственности.

— А есть такие, кто приходит к тебе как к директору производства и что-то просит. Даже уверен, что таких посетителей большинство.
— Это да, но, согласно нашему учредительному договору, мне сложно всем помогать. Поэтому довольно часто приходится доставать из собственного кармана.

— Меценат.
— Не люблю этого слова. Я гандболист и олимпийский чемпион. Лучше так.

— Ну а как решаешь, кому давать, а кому нет?
— Какую-то информацию в любом случае собираешь, это понятно. Часто полагаешься на мнение близких людей, свое чутье. Когда принимаешь решение, то отправляешь помощника, и он делает перевод. Зная при этом наше главное правило: никогда не указывать обратный адрес. Не нужно это. Если ты помогаешь по зову сердца и души, надо быть анонимным. И точка.