Золотая гвардия. Владимир Парфенович. В стол заказов ходили, как на подпольную явку

И заставил начать текст с напрашивающейся параллели — о бренности отважных одиночек и их невозможности бороться с системой хотя и шаблонной, но все же утвержденной государственной застройки.
“Ну, это еще бабушка надвое сказала… — улыбается Владимир ПАРФЕНОВИЧ. — Когда я на месте старенького домишки строил новый дом, мне говорили, что нашу улочку снесут через три года. Прошло тридцать лет, и ничего не изменилось. Хотя, подозреваю, на карте города его уже нет. Но я-то есть, сижу перед вами и неплохо себя чувствую”.
Неплохо — очень точное определение. Солнце золотит верхушки деревьев, зимний сад под огромными окнами наливается урожаем наступающего лета. А город шумит нависающей через забор параллельной жизнью, ничуть, кажется, не касающейся моего героя.

— Раньше — это, конечно, не сейчас, тогда все дети спортом занимались. И я не был исключением. Походил два года на вольную борьбу, потом на самбо. Но затем заболел на месяц и бросил. Испугался, что будут ругать из-за пропусков тренировок. И когда друг предложил пойти на греблю, согласился без раздумий.
Я тогда жил на Червякова, совсем рядом с гребной базой “Красного знамени” на Комсомольском озере. Мечтаю, кстати, ее возродить — как дань памяти великолепным тренерам, которые там раньше работали. Знаете, сколько детей туда ходили тренироваться? Думаю, и городские власти должны проектом заинтересоваться. В наше-то время, когда стоит задача вытащить детей из-за компьютера.

— Уже не впервые замечаю, что будущие чемпионы практически сразу начинали показывать недюжинный талант и буквально через несколько лет оказывались в сборной СССР.
— На то, чтобы попасть в юношескую сборную страны, у меня ушло два года.

— Ну, вот еще одно подтверждение.
— Эх, если бы все одаренные ребята смогли показать то, чем их наделила природа… Руки бы поотбивать людям, которые руководят сегодня нашей греблей. Сколько отличных спортсменов похоронено — и каноистов, и байдарочников. Жалко ребят, становятся чемпионами мира по “молодежке”, а дальше…

— Однако вернемся в вашу юность.
— В 1975-м впервые отправился за границу, на первенство Европы — запасным. После чего дал себе слово, что никогда и никуда в таком качестве больше не по- еду. Потому что тебя гоняют как последнего “козлевича” — пойди, принеси… А это так неприятно…

— Какие тогда были плюсы от того, что человек попадал в сборную?
— Возможность качественно тренироваться круглый год. Одно дело два сбора в нашем Белозерске и совсем другое — восемь в Абхазии. Поверьте, что в мороз 10-15 градусов гоняться на байдарке не очень комфортно.
Минск — Сочи — Сухуми… По этому маршруту летал целый год, у меня была толстенная кипа билетов. Это сейчас у ребят Португалия, Испания, Италия, Франция… А тогда гостиница по четыре человека в номере, сухумская стекляшка — рабочая столовая, питаться в которой было невозможно. Мясо с нашего стола даешь собаке, а она не ест. Качества не самого высокого, к тому же еще и наперченное сверх всякой меры. От харчо из ушей дым шел. Хотя опять же все познается в сравнении. Когда послушаешь олимпийского чемпиона Сергея Лаврентьевича Макаренко, в каких условиях тренировались в 50-60-е, то у нас просто курорт был. Черную икру давали!
В 1976 году на юношеской “Дружбе” среди социалистических стран я выиграл три дистанции и меня включили в основной состав сборной.

— Это уже другой статус и, чего греха таить, другие деньги.
— В девятом классе я получал 180 рублей. Эта зарплата была выше, чем у любого моего школьного учителя. При том что примерно двадцать дней из тридцати я проводил на сборах.

— Вряд ли за это вас любили в школе…
— А вот и нет. Наоборот, и педагоги, и одноклассники относились ко мне благожелательно. Я же не выпендривался, учился по-честному. Из-за рубежа привезу блок жвачек — раздам.

— Уважаемый человек!
— Тогда было три позиции: жвачки, пакеты и джинсы. Когда “Duty free” проезжаешь, стыришь там пару десятков пакетов, а потом дома раздаешь. Это было самым крутым подарком, люди были счастливы неимоверно.
Джинсы на презенты, конечно, не шли. Им прямая дорога была в спекуляцию. В Союзе они стоили от ста рублей за пару — считай, целую советскую зарплату. Но я не продавал, себе вез, а потом и любимой девушке.
Помню первую поездку в Италию. Суточных было тридцать долларов — хватило на джинсы, на красивые ручные часы, которые перестали ходить через полчаса, и еще десять долларов осталось. Конечно, высшим шиком считалось привезти на Запад фотоаппарат “Зенит” и продать за 100 долларов. Беда в том, что “Зенит” и дома было нелегко найти, у меня таких связей тогда не было. Всегда вез домой пластинки — “Deep Purple”, “Pink Floyd”… Дома народ уже в очереди стоял — переписывать на магнитофон.

— Кумиры в сборной?
— Саша Шапаренко, который выиграл одиночку в Мюнхене. Наш Володя Романовский, в 20 лет ставший чемпионом Монреаля в двойке. Умер четыре года назад от рака. Для меня он всегда был не только хорошим другом, но и ориентиром. Мне говорили, вон, Романовский на тренировке поднял 20 тонн. И я костьми ложился, чтобы перелопатить больше. Даешь 25!
Сегодня на воде он тренировался столько-то. А я буду больше! Вот и весь принцип — я тянулся за сильнейшими. Потому что мне самому хотелось быть сильнейшим. Первым. Но это было непросто — кругом олимпийские чемпионы.

— Салаге трудно в таком окружении.
— Ага. Принеси-подай, сбегай за вином. Конечно, мне это было тяжело принять в силу характера. И все же этот период требовалось пережить. Честно скажу, меня изумило, что советские спортсмены совсем не против нарушить режим. Помню, в 1976-м поехали на Золотые Пески в Болгарию на восстановительный сбор. Люди отдыхают, в море плавают, пьют вино по вечерам. Тренируются только Шапаренко, ставший на Олимпиаде пятым, и я. Напахался на этом сборе так, что по приезде в Москву у меня зафиксировали сильнейшее физическое перенапряжение.

— Неужели вы там спиртного так и не попробовали?
— Когда был чей-то день рождения, деться было некуда. Но пить вино я не мог — организм не принимал. А через несколько лет вообще зарекся и не позволял себе даже шампанского.
В 1977 году стал четвертым на чемпионате мира, в 1978-м — вторым. За год проиграл, по сути, один старт — олимпийскому чемпиону Василе Дыбе из Румынии. Это был еще один человек, на которого равнялся.
Впервые выиграл у него в 1977-м на мемориале Рябчинской в Москве. За победу тогда дали большую хрустальную чешскую вазу, и, помню, тогда поймал его удивленный взгляд. Мол, откуда этот салага взялся и отобрал мой законный приз?

— Вы общались с друзьями-соперниками из социалистического лагеря?
— Лично я — со всеми, даже с восточными немцами и венграми, которые всегда почему-то держались особняком. Скажу секрет: когда становишься чемпионом, к тебе все подходят, сразу всем интересен.

— Призер Москвы-80 Антонина Мельникова рассказывала, что Владимир Парфенович был единственным в сборной, кто самостоятельно выучил английский.
— Началось с того, что я не понимал смысла песен на английском. А потом захотелось общаться с иностранцами не шапочно типа “привет — привет”, а нормально. Поэтому со всеми и дружил. Когда знаешь язык, к тебе тянутся люди.

— Идеальный советский спортсмен.
— Ну пакеты-то на кассе за рубежом я прихватывал. Хотя продавцы были “ученые” и смотрели на советских граждан снисходительно. Мол, не знаем, зачем они вам так нужны, но берите… У нас один массажист привез в Союз четыре тысячи пакетов. Как умудрился, другое дело — но его задержали на таможне. Весь груз был конфискован в доход государства. А в сборной устроили грандиозное собрание. Дали ему в кость так, что мало не показалось.

— За сколько можно было продать один пакет?
— Хороший за три рубля.

— Нехитрая арифметика гласит, что массажист с нуля чуть было не поднял двое “Жигулей” первой модели.
— У него на трешку не тянули — дешевые. Но подъем, конечно, был бы немаленький. То ли дело пакеты из “Duty free” — их можно было целый месяц использовать, пока не сотрется название. Их берегли, носили в отдельной таре. Люди из тех времен прекрасно понимают, о чем я говорю.

— Собраний в сборной было много?
— Это было притчей во языцех. Когда минское “Динамо” после чемпионского сезона поехало в турне в США, то во время одной игры, на пике напряжения, с трибун раздался крик: “Русские, давайте уже открывайте собрание!”

— С вашим положительным имиджем можно было бы сделать карьеру по комсомольской линии.
— Не, для активиста я не годился. Кто будет двигать человека, который в 1982 году устроил голодовку?

— ?
— На сборах в той же Абхазии нас кормили очень дурно. Воровали продукты — можно было догадаться кто. Все возмущались, но без толку. Если кто-то выступит, то его как самого умного сразу же выгонят. Со мной это было сделать труднее, поэтому именно я и объявил голодовку. Просто ушел с обеда и сказал, что, если ничего не поменяется, к пище больше не притронусь.

— И?
— У моего тренера к тому времени волос на голове уже не было, иначе они бы поднялись дыбом. Такого в истории советской сборной еще не было! Он тут же к главному, там, судя по всему, состоялся совет. На следующее утро все изменилось, как по мановению волшебной палочки. На столах даже икра появилась…

— Если не ошибаюсь, вы стали первым советским олимпийцем, которого заявили сразу на три дистанции.
— Другого выхода не было. Я уже был чемпионом мира 1979 года в одиночке и в двойке на дистанции 500 метров. В двойке на 1000 метров мы с Сергеем Чухраем все старты выигрывали у Тайникова и Махнева — самых сильных конкурентов. Хотя, если откровенно, идти на Олимпиаде три дистанции, с предварительными, полуфинальными и финальными заездами, чертовски изнурительно. Однако даже те три золота — не самое мое большое достижение. Куда больше ценю, что за четыре года, с 1979-го по 1983-й, я не проиграл ни одного старта.

— Спортсмены советской школы любят говорить, что главным стимулом для них всегда был родной флаг, но отнюдь не деньги.
— Это правда. Я о премиях не думал. От меня ждали золотых медалей, и это вызывало сильнейшее волнение. Опасная штука. Мне рассказывали, как в Рио один деятель подошел к нашей девушке перед финалом одиночки и снабдил ее комментарием типа: “Ты там дай им за родину от начала и до конца”. Ну она и дала, от начала. А к концу “умерла”.

— Зря Марина советчика послушала.
— Вот таких некомпетентных людей у нас посылают на Олимпиаду. А меня в Москве настраивать не надо было. Я все загодя во сне увидел, еще на сборах. Никому об этом не сказал, но в Москву приехал уже уверенным, что стану трехкратным чемпионом.
За пять минут до старта снялось все психологическое напряжение. Будто какой-то приятной волной накрыло. Все стало ясным, четким и понятным. Выиграл одиночку, а через час и двойку.

— Какой прекрасный вечер, когда две золотые медали уже есть, а третья в перспективе и тоже, скорее всего, станет твоей.
— Думаете, я лежал и любовался ими? Сергей Пострехин выиграл золото, повесил медаль на люстру, а назавтра добыл только серебро. А я просто завалился спать. И награды всю жизнь у меня в полке пролежали. Один раз достал, когда пригласили на парад чемпионов. Супруга говорит: “Ты что, как собака на выставку, идешь с медалями-то?” И я понял, что Таня права. Снял всю эту почетную ленту и с тех пор никуда ее не надеваю.
Назавтра мы с Чухраем выиграли еще одно золото, и в тот же день нас пригласили в Кремль. Там впервые увидел французский коньяк “Наполеон”. Екарный бабай… Но тогдашний председатель Совмина БССР Александр Аксенов заметил: “Володя, ну что ты тянешься ко всякой ерунде? Ты попробуй молдавский, вот это вещь!” Никуда не деться, попробовал. И в самом деле — вещь!

— Поймет ли эту ремарку нынешнее поколение?
— Чтобы нас понять, надо было жить в то время. А оно было удивительным: чистым, трепетным и вместе с тем грязным. Какой девиз был в 1984-м? Победа любой ценой!

— Предстояло опередить американцев. И не только их. Потому допингу был зеленая улица.
— Перед “Дружбой-84” к нам приехали на сбор и сказали, что надо колоться. Я отказался, никогда же этого не делал. С какой стати? Греб тогда в одиночке и в четверке. Ребята приходят ко мне: “А что нам делать?” Возьмут ведь других. Ладно, лег на эти два укола ретаболила. В первый и последний раз в жизни.

— На московской Олимпиаде допинг-контроля для советских спортсменов и их коллег из соцстран тоже не было.
— Ко мне никто не приставал. Тогда широко использовался кровяной допинг. Я в первый раз сдал 200 граммов крови и понял, что надо оттуда валить. Потому что сдать следовало всего 1,2 кило. Каждый раз мотаться для этого в Москву… Да и потом черт знает, какие последствия будут. Хорошие люди подсказали, что если у тебя повышенное давление, то кровь брать не будут. А как его сделать? А так: во время измерения сжать ягодичные мышцы что есть сил. Я так и поступил. 150 сверху — и уже не берут.

— С другой стороны, помощь красных кровяных телец, вскормленных на высоте, существенно повышала шансы на победу.
— Мы с Чухраем и без этого корпус лодки выиграли на чемпионате мира. В одиночке я тоже, по сути, победил на расслабоне.

— А вот если не на расслабоне?
— Ну тогда, наверное, заставили бы… Но могу абсолютно честно признаться: все медали выиграл на собственном здоровье, без допинга. Один только грех был — на “Дружбе-84”. Перед этим прошла большая регата в Дании, куда приехали все сильнейшие. И там я выиграл одиночку. А потом одна половина поехала на Олимпиаду, а другая — на “Дружбу”.

— Обидно было?
— Не то слово. Я уже говорил, что перед Играми обычно собрания еще с осени начинаются. Мол, надо упереться, ребята, и так далее. Тогда 1983-й уже заканчивался, а о накачках и слышно не было. Вот мы и поняли, что надвигается большая ж…па. Руководители наши, как потом выяснилось, уже знали, что ни в какой Лос-Анджелес мы не поедем. Просто делали вид, что ничего не происходит.

— Вернемся на четыре года назад, когда поезд вез счастливого Володю Парфеновича в Минск, где его ждала молодая и красивая супруга Таня.
— Не хотел задерживаться в Москве ни секунды. Жутко тянуло домой. Кстати, мы с Чухраем выиграли в 1980-м последнее золото советской сборной на Олимпиаде. Но по телевизору почему-то сказали, что его принесла Кетеван Лосаберидзе в стрельбе из лука. Хотя уже в ходе финального заезда мы явственно слышали объявление о ее победе по громкоговорителю. Может, потому что она девушка?

— Девушкам дорогу.
— Согласен. После приема в Кремле поехали на радио, потом на телевидение. Пообщались по телемосту с космонавтами… К тому времени некоторые из нас уже еле языками ворочали, потому что на всех встречах победителей непременно желали угостить. Было полное ощущение, что люди радовались нашей победе больше, чем мы сами. А у нас было одно чувство — опустошение и желание остаться наедине с самыми близкими людьми.

— Как родина отметила ваши заслуги на Играх?
— Наградила орденом Трудового Красного Знамени и выдала премию три с половиной тысячи рублей за каждую золотую медаль. “Волга” тогда стоила 15 тысяч.

— Четыре тысячи надо было одалживать.
— Я так и сделал.

— “Волгу” трудно было назвать слишком уж комфортной машиной.
— Ломалась постоянно, это верно. Вечно гайки крутил. Бензина тоже потребляла неимоверное количество. Зато цвет молочный, приятный глазу. Ну и опять-таки — мечта любого советского гражданина. Да что там говорить, мы с Таней на ней в Болгарию ездили! Без навигатора, по карте. Сейчас задумаешься: как решились? Но тогда и в голову не приходило, что можно не доехать.

— Четыре года подряд, с 1979-го по 1983-й, Владимир Парфенович признавался спортсменом года в Белоруссии — рекорд, не побитый до сих пор. Чувствовали дивиденды?
— А что это могло дать? В ресторан без очереди зайти? Так мы с женой друзей предпочитали принимать дома. Сейчас я, пожалуй, популярнее буду. Вот буквально вчера на базаре покупал картошку. И одна бабушка сказала: “Володе надо самую хорошую выбрать. Мы его уважаем”.
Если в 80-е надо было что-то достать, то помогали друзья. Я же не был футболистом минского “Динамо”. Квартиру нам дали на Кузнечной, напротив Дворца железнодорожников. Очень хорошую, с большими окнами и потолками три метра. Кстати, она изначально кому-то из футболистов и предназначалась.

— В то время одной квартиры для устроенной жизни было мало.
— Мы отоваривались в столе заказов — два раза в месяц. Две палки колбасы сухой, две банки икры, всякие там шинки, шейки, финские конфеты, томаты, кофе, ликеры… Все эти поставки были еще к Олимпиаде, и, прикрепившись к такому распределителю, чувствовали себя счастливыми людьми. Ради этого, безусловно, стоило выигрывать Олимпийские игры.
Единственное правило: все отоваривания происходили в условиях полной конспирации. Во-первых, не дай бог, кому-то об этом рассказать. Во-вторых, не дай бог, кто-то увидит. Процесс совершался на улице Харьковской, в абсолютно неприметном здании, главным ориентиром которого была находившаяся поблизости баня. У меня было полное ощущение, что в оккупированном Минске я иду на подпольную явку. И надо постоянно оглядываться по сторонам, чтобы не спалиться.
Правда, лакомиться нам пришлось где-то года два, не больше. Затем “досвидос”. Продуктов, наверное, на всех уже не хватало.

— Но жить как-то надо.
— Друзья. Я бы с удовольствием выразил им признательность — тем директорам минских магазинов, которые нам помогали. Сколько через них прошло наших белорусских спортсменов…

— Карьеру вы закончили в 1984-м, практически сразу после “Дружбы”.
— Мне, конечно, хотелось бы сделать это после Олимпиады в Лос-Анджелесе. Я устал. Перестал волноваться на старте. Раньше колотился, сердце стучало, мандраж… Когда пропадает это чувство, надо заканчивать.

— И все же странно — в 26 лет, в самом расцвете… Вас уговаривали остаться? Мол, отдохни, Володя, съезди куда-нибудь, вот тебе путевочка на море…
— Не было такого. Закончил? Ну и вали. У нас и без тебя своих спортсменов хватает. Но только что-то потом я не увидел этих своих на пьедесталах. Думали, скамейка в сборной Союза аж до горизонта. На поверку оказалось, что это не так.
Как сказал, что ухожу, — через месяц сняли зарплату. Наши выдающиеся спортивные функционеры дали понять: все, дверь, которая еще вчера была гостеприимно распахнута в любое время, уже закрыта.
Вернуться в спорт я не мог по семейным обстоятельствам. У нас родился больной ребенок, и надо было помогать Тане. Она уже устала от моего вечного отсутствия дома. Надо было искать себя в новой жизни…

— Однако удалось. Бизнесмен, затем депутат парламента — из тех, о существовании которых знаешь. Председатель Белорусской федерации гребли, наконец, главный тренер сборной России. Послужной список неплохой.
— А сейчас я снова в положении того 26-летнего парня, который закончил карьеру и перевернул лист, чтобы все начать с нуля. По идее так не должно быть. Не здорово, когда карьера взрослого и не самого глупого мужика движется такими зигзагами, то вверх, то вниз. Поверьте, можно было отлично отсидеться в парламенте. Что называется, не жужжать. Но это как-то не в моем характере. Я ведь спортсмен. И если ты настоящий, то идешь вперед, пробуешь что-то изменить.

— Словно в стену головой, да?
— Похожая ассоциация. У меня телефоны друзей были записаны на трех страницах тетрадки — в каждом поле. Примерно, думаю, сотни полторы-две. Знаете сколько осталось не вычеркнутых? Три фамилии.

— Три друга — это не так уж мало.
— Один уже умер, тот самый друг детства, который меня привел в греблю. Сгорел за два месяца — рак легких. Юрка меня никогда не предавал. А были и такие, кто трубку не снимал и, завидев в городе, спешил перейти на другую сторону улицы.

— С другой стороны, почему нельзя быть нормальным олимпийским чемпионом? Ходить на чествования, на собрания, в кулуарах резать правду-матку, а на трибуне говорить то, что надо. Делов-то.
— Конечно, можно. Никакого труда не составляет, я правила игры знаю. Следуя им, можно было бы давно сделать карьеру в том же Министерстве спорта. Но это буду уже не я, понимаете?

— А то. Когда у человека есть свои мысли, управлять им довольно сложно.
— Зато я народный олимпийский чемпион — так сказал как-то из знакомых ребят. Я попросил расшифровать — что значит “народный”? Он сказал, что в сознании народа олимпийские чемпионы — это люди особенного склада, не похожие на остальных. Они могут больше поднять, быстрее пробежать и вообще удивить многообразием и безграничностью физических возможностей.
И вот эти возможности, безграничные в массовом сознании, переносятся на обычную жизнь. Мол, и там эти люди не будут слабыми — такими как мы. Они в нужный момент скажут, заступятся, сделают, как следует, не оглядываясь на авторитет какого-нибудь чиновника. Потому что они чемпионы!

— В российской Думе чемпионы дружно нагнулись при голосовании за “закон Димы Яковлева”. В интересах родного блока, который дал им нехилую зарплату и депутатский статус.
— Вот и я о том же, нагибаться не приучен.

— Но такова жизнь, за убеждения надо страдать.
— Когда уже все забрали и денег не хватало даже на еду, обратился к друзьям. Приехал в Москву, вначале стал помощником президента федерации гребли. Потом старшим тренером по байдарке, затем главным всей сборной.

— Тем не менее вы вернулись на родину.
— Это не в силу спортивных обстоятельств. Здесь чисто семейные дела, рассказывать о которых не могу, уж простите.

— Я, признаться, не знаю ни одного другого неоднократного олимпийского чемпиона, кто отправился бы в глубинку работать рядовым тренером в обычную ДЮСШ. А вы поехали в Мосты…
— А что, нормальная работа. Мне нравится. Жилье дали, в Мостах меня все знают. Там весь город прошел через греблю — это, считай, национальный вид спорта, как и баскетбол. Есть еще бассейн, но сейчас на ремонте.

— Комфортный городок для жизни?
— Сейчас лучше стал. Раньше “Мостодрев” сильно экологию портил. Но в него вложили денег, видимо, с пользой для окружающей среды. Пыхтит себе потихоньку.

— Ну а что со спортивным резервом?
— Помогаю всем тренерам, кому могу. А так, в нашей ДЮСШ есть директор, делаю то, что он скажет. Но так как мы давно дружим, то от работы я получаю только удовольствие.

— Сегодняшние Мосты — это затишье перед большим подъемом наверх?
— Посмотрим. Ведь то, что сегодня происходит в нашей гребле, и то, что о ней говорят, — две большие разницы. Недавно был на чемпионате страны в Бресте. Так на дистанции 1000 метров стартуют всего пять лодок. Это те, которым через три года ехать на Олимпиаду в Токио. То есть то, с чего я начинал свое председательство в федерации, туда обратно и пришел. Только тогда их было четыре. А уходил — ребята гонялись в двух полуфиналах. Это нормально? Кому очки втираем?

— Желание есть впрягаться по- крупному? Или к 60 годам человек устает и физически, и эмоционально?
— Так мне нельзя останавливаться. Иначе умру. Хочется идти вперед. Готовить спортсменов, которые будут выигрывать. Я им так и говорю: “Если проигрываете, в первую очередь в этом виноват я. А так как я проигрывать не люблю, то вы на тренировках будете делать все, что скажу. И пусть кто-нибудь попробует сачкануть…”