Вадим Синявский. Вольный сын эфира

Он умер в 1972-м — в год, когда отец впервые взял меня на футбол, — и я мог его слышать. Но Синявский уже не комментировал, его стиль и манера ушли в прошлое.
Мне представляется, Вадим Святославович мог быть вновь уместен в наше время, когда канул в Лету могучий многонациональностью, пусть и собравший не так много трофеев советский футбол. Пришедшее на смену — хоть у нас, хоть в Грузии, хоть даже в России — никак не вырастет во что-то сопоставимое, и фантазии футбольного сказочника могли подсластить пилюлю, подменяя унылую реальность.

Его мысли рождались в репортаже, и заготовки-наброски, умещавшиеся на коробке папирос “Казбек”, как правило, оставались невостребованными. “То, что родилось мгновенно, под свежим впечатлением, искренней и правдивей”, — он вообще избегал изложения мыслей на бумаге, слыша тонким своим нутром, что лишенные тембра и стадионных шумов слова потеряют магию. Скороговорка Синявского возникала из гула трибун и была плоть от плоти последнего. Но главное, комментатору нужен был лишь абрис игры — не детали, которые он расцвечивал на свой вкус. При этом, как утверждают очевидцы, чувство меры не покидало его, Синявский не переигрывал. Художник микрофона, он просто отбирал слова, воздействовавшие на воображение слушателей.

Юный тапер московских кинотеатров, он в восемнадцать пришел на Всесоюзное радио, а пять лет спустя провел первый репортаж с футбольного матча сборных Москвы и Украины и был принят в штат радиокомитета на должность инструктора по физкультурному вещанию.
Музыкальное и спортивное — Синявский окончил физкультурный институт — слилось в нем неожиданным образом и создало футбольный радиорепортаж.
Найти себя — не поле перейти. Синявский вел на радио уроки гимнастики в паре со столь же молоденькой Ольгой Высоцкой, впоследствии знаменитым диктором, народной артисткой СССР. В разных темах себя пробовал, пока не пришло время произнести в эфир знаменитое, ставшее его визитной футбольной карточкой “Внимание! Говорит Москва!” — 26 мая 1929 года. Так в двадцать два он неожиданно для себя стал родоначальником спортивного радиорепортажа.
Как подавать футбол, чтобы понятно доносить происходящее до радиослушателя, еще не знали: “Сидели и рассуждали. Кто-то предложил разбить футбольное поле на квадраты по типу шахматной доски и рассказывать примерно так: “Мяч у Федора Селина. Он передает из квадрата борис-два на федор-семь…”
К счастью, этот способ отвергли, и молодой комментатор сумел отыскать собственные логические и лексические принципы.
Популярность росла как на дрожжах, имя Вадима Синявского встало в один ряд с Федотовым и Бобровым. А он упивался не славой — профессией. Раскованно импровизировал, легко обыгрывал собственные ошибки, мог вести репортаж с высокой ели, как было в Сокольниках, где Синявский сорвался вниз, а микрофон остался привязанным к сучку. Взобравшись обратно, продолжил: “Дорогие друзья, не волнуйтесь, мы с вами, кажется, упали с дерева…” Мог превратить в событие даже ловлю выбежавшей на поле кошки, из-за которой пришлось остановить матч — а репортаж не остановишь.

А дальше случилась война. 22 июня Синявский приехал в Киев, где динамовцы принимали ЦДКА — матч приурочили к открытию нового республиканского стадиона. Лишь за час до начала собравшиеся узнали, что футбола не будет. Наставник киевлян Михаил Бутусов велел быть завтра на тренировке, но, оказалось, война не на неделю, и многие игроки ушли на фронт.
Синявский превратился в военного корреспондента и стал в этой роли знаменит, почти как в футбольную пору. 7 ноября 41-го вел репортаж с парада на Красной площади, откуда бойцы отправлялись на передовую. В 42-м выходил в эфир из осажденного Севастополя. Их накрыло взрывом на Малаховом кургане — звукооператора насмерть, а Синявского тяжело, выбило левый глаз. После трехмесячного лечения он вернулся в Севастополь и оставался здесь до последних дней обороны.
Пустую глазницу закрывал повязкой. В одной из аптек военной Москвы ему предложили карий стеклянный глаз — в пару к живому серому: “Берите, пока есть!” Не взял, дождался нужного…
С ноября 42-го был уже в Сталинграде и рассказывал про битву на Волге, а в конце января дал сенсационный репортаж с места о пленении командующего 6-й армией фельдмаршала Паулюса. Побывал и на Курской дуге, где умудрился вещать прямо из боя, находясь на борту бронемашины. И никого не удивило, что среди журналистов, ведших репортаж с Парада Победы на Красной площади, был футбольный комментатор — кавалер орденов Красной Звезды и Красного Знамени.

В том же 45-м вернувшегося на футбольную стезю Вадима Синявского ждал главный триумф. Ноябрьское турне московского “Динамо” в Великобританию наиболее полно раскрыло его дарование.
Туман, мешавший рассмотреть подробности игры, Синявский обратил в художественный образ — и воображение дорисовало картины куда ярче, чем то, чему были свидетелями очевидцы. Миллионы слушателей словно вживую увидели туман — и футбол в нем.
“Стадион бурлит, но я со своего комментаторского места ничего не вижу, — вспоминал Синявский, — хотя по реакции трибун понимаю: что-то происходит. Прикрыв микрофон, спрашиваю у пробегавшего у кромки поля Якушина: Михей, что там? Он крикнул в ответ: Хома взял!”
И Синявский зарядил слушателям: “В красивом акробатическом броске Алексей Хомич парирует сильнейший удар и спасает ворота от верного гола!”
А Хома, обретший в Англии славу Тигра, на заключительном банкете обратится к достопочтенному обществу: “Уважаемые леди и Гамильтоны!” — под впечатлением от популярного фильма “Леди Гамильтон” с Вивьен Ли…
На следующий год комментатор настропалит завсегдатая всех московских матчей Матвея Блантера написать футбольный марш.

В 1951 году Синявский проведет первый в стране футбольный телерепортаж: на стадионе “Динамо” ЦДКА принимал минчан. Никто и предположить не мог, что по зловещей усмешке судьбы исторический этот репортаж станет началом его конца.
Не почувствовать этот миг Синявский не мог. Теперь зритель сам видел происходящее, и фантазии комментатора становились ему ни к чему. Новая техническая ситуация требовала новых людей и подходов. В изобразительной реальности Вадим Святославович какое-то время оставался фигурой знаковой, почитаемой властью и болельщиками, но перестал быть волшебником.
Его продолжали назначать на центральные матчи, но становилось очевидным, что не отягощенная грузом прежних умений молодежь начинает обходить на поворотах. Синявский упирался, искал новую экспрессию, старался не отставать. Стали случаться казусы. Комментируя важный международный поединок — кажется, с англичанами — он в запале допустил ненормативную лексику:
— Удар, еще удар, го-о-ол! Х…, штанга!
Репортаж прервали и продолжили из Москвы, но по возвращении применять жестких мер не стали. Как многим засидевшимся в профессии знаменитостям, ему и без того доставалось. Несоответствие между увиденным и услышанным раздражало, и на мэтра писали письма, сочиняли эпиграммы, иронизировали в справочнике. “Синявский вольный сын эфира”, — невинное в молодости теперь звучало издевательски.
“Сик транзит глория мунди” — так уходила его земная слава. Телерепортажи пришлось оставить. Вадим Святославович пробовал себя в других видах, но ничто не могло сравниться с футболом, в котором первенство уже принадлежало другим голосам. Никто не вспоминал, что это за Синявским, по его стопам шли Николай Озеров, Котэ Махарадзе, Владимир Перетурин, Владимир Маслаченко…
Последний раз Вадим Святославович вышел в эфир 2 мая 1971 года, ведя репортаж с Садового кольца о легкоатлетической эстафете на призы “Вечерней Москвы”. Жить без профессии ему оставалось чуть больше года.