Золотая гвардия. Владимир Ловецкий. После второго рождения мы пересели на самокаты

Титулы, короткие биографии, в которых непременная строчка о времени начала занятий спортом и попадания в сборную СССР. Разница, как правило, в 10 лет. Начал в 1960-м, попал в 1970-м. Впрочем, есть и те, кто прошел этот путь почти экстерном — за пять или даже четыре года. У знаменитого прыгуна Тер- Ованесяна он и вовсе составил всего три года.
Но даже не он оказался главным вундеркиндом советской легкоатлетической сборной. Пальма первенства осталась за белорусом Владимиром ЛОВЕЦКИМ — участником будущего серебряного эстафетного квартета 4 по 100 метров. Он появился в команде СССР через полтора (!) года после того, как пробежал свою первую дистанцию…

— Все вышло случайно. В 10-м классе, перед самым выпуском, пробежал стометровку за 11,4. Мне не поверили — пришлось бежать еще раз. Так я установил рекорд Жлобинского района.
Бегать мне нравилось. И я предполагал, что если начать тренироваться профессионально, то из меня может выйти толк. Это был 1968 год. Летом смотрел по телевизору Олимпиаду в Мехико, переживал за наших спринтеров. Двое из них были моими земляками из Гомельской области — Владислав Сапея и Валентин Маслаков.
Школу окончил, пошел учиться в Светлогорск — на электрослесаря по ремонту электрооборудования. Затем как член общества “Трудовые резервы” поехал в Брест на чемпионат республики среди учреждений профтехобразования. И выиграл там 200 метров, пробежав их, по сути, по льду за 23,2. Меня заметили Борис Леонидович Мещерский и Валик Маслаков. Пригласили в Минск, и весной 1969-го я по- ехал на свой первый сбор в Ужгород. Не понравилось: режим, тренировки… Я-то дома к свободе привык.
Лето, понятное дело, пропустил, а осенью Мещерский приехал к моим родителям — убеждать, что у сына способности. В ноябре и начал тренироваться. В марте 1970-го было юношеское первенство СССР в Ленинграде — занял третье место, пробежав “сотню” за 10,7 секунды. В июле в Москве проходило лично-командное первенство Союза, и весь пьедестал на дистанции 200 метров состоял из белорусов: Жидких, Коровин, Ловецкий. Я тогда мастера спорта выполнил. Шиповки адидасовские подарили — до этого бегал в обыкновенных советских. Считай, небо и земля.
Так что ровно через восемь месяцев после начала тренировок я поехал в Париж. На молодежный чемпионат Европы.

— И выиграли золото в составе почти полностью белорусской эстафеты 4 по 100 метров. Все как в сказке.
— Да я толком с тем Парижем и не разобрался. Выступили и только в последний день походили немного по городу, по магазинам. Понятное дело, с открытым ртом.
Потом Минск, институт физкультуры. Весной 1971-го в Вильнюсе состоялась матчевая встреча Белоруссии и прибалтийских республик. У меня 200 метров за 21,0 — и место в основном составе на поездку в США. Тогда же и с Валерой Борзовым познакомился.
В Штатах травмировал спину, прямо в забеге. На носилках вынесли со стадиона. А через две недели Спартакиада народов СССР — в Стайках лечили блокадами. В Москве у нас эстафета хорошая подобралась: Валик Маслаков бежал первый этап, второй я, затем Саша Жидких и Коровин. Лидировали после трех этапов, метров шесть отрыва было, но за украинцев бежал Борзов. Такой мощный тогда был, что за ним никто угнаться не мог. Заняли второе место с рекордом республики.
Спину мою наобезболивали так, что на 200 метров я даже до финала добрался. Правда, вышел на старт уже без разминки и еле встал в колодки. Прибежал шестым, упал и меня сразу в институт травматологии к Зое Мироновой. Там и сказали: все, о спорте забудь. Смещения какие-то, нервы зажаты, короче, картину совсем не радужную нарисовали. В общем, спина моя не выдержала нагрузок в сборной, что по идее и было платой за форсированную подготовку.
А в сборной у нас был один старый массажист, эстонец, дал полезные советы. Мол, виси на турнике, плавай, ходи с отягощением — много, по лесам, по болотам. Я так и сделал, поехал домой и целый месяц выполнял все его рекомендации.
Осенью начал потихонечку бегать. И к ноябрю уже нормально себя чувствовал, начал готовиться к Олимпиаде в Мюнхене. В марте с результатом 10,4 выигрываю зимний чемпионат СССР и меня возвращают в сборную для подготовки к Олимпиаде.
Летом чемпионат СССР. В Москве жара 46 градусов — Борзов 200 метров пробежал за 21,0, я 21,2 — сразу за ним. Все, еду в Мюнхен. А Жидких с Коровиным не попали.
Серега Коровин — хороший парень, когда никого нет рядом. Здорово лупит, но как только возле него сильный соперник — все, очко начинает играть. Когда мы с Жидких попали в сборную, он сразу же начал сдуваться.
В сборной хорошо было. 250 рублей зарплата плюс на питание каждый день, рублей по восемь. Ощутимо. Стимул тренироваться хороший. И постоянные соревнования — то в Германии, то в Норвегии. В одной Италии за год были восемь раз.

— Серебряный олимпийский забег хорошо помните?
— В состав эстафетной четверки, кроме нас с Борзовым, входил еще Саша Корнелюк. Четвертый номер — Володя Атамась. Он, правда, сломался во время квалификации на стометровке, поэтому третий этап после Корнелюка и меня бежал запасной — Юра Силов. Борзов, выигравший к тому времени два золота на 100 и 200 метрах, понятно, завершал.
Бежали мы на пределе. Я передал эстафету Силову уже практически в падении — все-таки мы мало тренировались вместе. Думаю, при передаче палочки с третьего на четвертый этап Валера тоже подстраховался — он ждал Юру так терпеливо, что тот чуть в него не врезался. Кстати, тогда же Силов заднюю поверхность себе и порвал — на носилках со стадиона унесли. А Борзов тогда на таком коне был, что, мне кажется, мог бы и американцев достать. Хотя это спорт. Мы им три метра проиграли, немцы нам…
Руководство было радо — два золота в спринте, серебро в эстафете. Комитетчики тоже — никто в стране, где некогда зарождался фашизм, не остался. Меня самого западные немцы тогда удивили, ну настолько были доброжелательные, что хоть на хлеб намазывай.
Восточные — их противоположность. В 1973-м мы приехали в Берлин на фестиваль молодежи и студентов. Идешь по стадиону, а в тебя плюют. Думаешь, как засадил бы в скворечник за это хамство…
Западники почему-то нас всегда любили больше. Итальянские дети окружат, начинают читать буквы на наших мастерках — “Си-си-си-пи”. И смеются…. Но очень доброжелательны, автографы берут, фотографируются.
Мы как-то жили с итальянской сборной на их базе, по вечерам общались. Наблюдали за их образом жизни. У них три раза в день винцо. Бутылка на четверых. Нам тоже на столы накрывали, но тренеры все забирали. Разрешали только в субботу вечером.

— Как вы отметили свои медали?
— Мы же в последний день бежали. А до этого почти ничего не ели, напряжение, мандраж, я похудел до 83 кэгэ. После эстафеты оторвались, конечно. В заключительный день у спортсменов вообще братание происходит. Игры закончены, все понимают, что завтра уезжать. Поэтому веселятся как могут.
Немцы — молодцы, конечно. Умеют хорошее настроение поддержать. Они прямо в культурный центр, где все концерты и дискотеки проходили, бочки с пивом закатывали. Выбивают крышку, а спортсмены туда прямо с головой окунаются. Весело, все смеются…
Премию за Олимпиаду получили по 600 марок, а назавтра нас вывезли в магазины. Я себе дубленку купил. Посуду в квартиру, как раз перед Олимпиадой получил ее в Минске. Получил, правда, в мае, а заехал в октябре. Костюмы из общаги перевез, и они за это время слоем плесени покрылись. Полы-то сырые, лето жаркое, все закрыто. Короче, еще один ремонт пришлось делать.
В Москву прилетели, там эти 600 марок пересчитали по существовавшему курсу. Должны были получить 1500 рублей за второе место, а вышло 900. Да и то хорошо, что у меня студенческий билет был, а то еще и подоходный вычли бы.
Жалею о том, что нельзя было машину домой привезти. На “жуках” тогда каталась вся Германия. За 600 марок свободно можно было взять. Но нам пришлось бы такую пошлину заплатить, что никаких денег бы не хватило. Покупайте советские автомобили.

— Борзов какой человек был?
— Для друзей нормальный, хороший парень. Мы вообще спринтерами вместе всегда держались, в кино ходили. Он выиграл все, что можно. Но заносчивости или какой-то звездной болезни в нем не было ни грамма.

— Действительно был вундеркиндом?
— Не знаю, время было такое, что о допинге никто не знал. Наверняка что-то принимал, потому что тренировался легко, не с таким напряжением, как мы. На него работала целая научная бригада во главе с тренером Петровским. Перед тренировкой его как космонавта исследовали, все показатели проверяли. Поэтому он никогда не перетруждался, однако бегал быстрее всех. Думаю, что-то было, но ведь не спросишь. У каждого свой тренер.

— А вы принимали?
— Разве что витамины. Допинг в сборной Союза централизованно появился после Монреаля. Посмотрите, какие тогда были установлены фантастические рекорды, ну разве можно это сделать без стимуляторов? Сейчас Болт бегает 200 метров за 19.19 секунды и борется против употребления допинга. Но объясните, как он развивает такую нечеловеческую скорость на дорожке? Я не верю, что он бежит исключительно на своем здоровье.

— Кто из спринтеров, на вашей памяти, щепетильнее других относился к своему здоровью?
— Владислав Сапея. До Борзова он был безоговорочным лидером сборной. Человек со сложным характером. Очень себя любил. Чтобы он пил какой-то напиток? Нет. “Я синтетику не пью!” Только минералку.
Мы в Америку как-то приехали на матч со сборной США. Заходим в обычное студенческое общежитие. Посредине стоит здоровенное деревянное корыто, в котором лежат банки с пепси-колой и фантой. На него никто даже внимания не обращает. Никто, кроме сборной СССР. Мы проходим мимо, не сбавляя темпа, и за считанные секунды вся эта гигантская емкость оказывается совершенно пустой. Только лед на дне. Кто в сумку эти банки, кто за пазуху…

— Матчи СССР — США реально превращались в битвы?
— Да. Я впервые участвовал в 1971-м в Беркли. Кажется, это был единственный матч в истории противостояния великих держав, который закончился вничью. Народу было, как у нас на “Динамо” в 1973-м. Биток. В Беркли на стадион пришло много русских эмигрантов. “Дайте за руку подержаться”. Хотя бы сквозь заградительную сетку. Автографы. “Расскажите, как там, в России?”

— Опасно.
— Ну да. “Все нормально, все хорошо”. Кто там будет болтать? Кругом особисты плюс завербованные спортсмены. То, что они среди нас были, — сто процентов. Цепляют человека на каком-нибудь проступке типа контрабанды — и все, становишься шестеркой.
Мы с Сашей Корнелюком приехали на Олимпиаду, ну и в магазин зашли. Идем обратно, навстречу особист: “О, еще суточные не выдали, а вы уже с пакетами”.
А у нас до этого был полуфинал Кубка Европы в Осло, и мы там ничего не покупали — дорого. Вот решили сэкономленные суточные на Олимпиаду оставить. Так особисту и объяснили. На всякий случай.
Хотя в Америку можно было лететь и с нашими червонцами. И легко поменять на доллары, причем практически один к одному. В некоторых других странах схема тоже работала. Но мы старались не злоупотреблять, особисты ведь глазастые ребята.
Вообще в те времена много ребят за валюту и “фарцу” погорело. Даже статья за это дело имелась в уголовном кодексе.

— Тогда вы должны были знать в лицо всех минских фарцовщиков.
— Это они меня знали. Однажды я из-за этого чуть из института не вылетел. Тогдашний ректор Константин Антонович Кулинкович меня спас. Секретарем комсомольской организации был Володя Рыженков, я с ним в хороших отношениях был.
А все началось с того, что попался один фарцовщик и назвал мою фамилию. Меня сразу в КГБ потащили. Сколько пластинок и кому продавал? Скоро и статья в “Вечернем Минске” вышла под заголовком “Бизнесмен от музыки”. Ну и пошло-поехало.
Дело было в 1975 году, я уже летом из института должен был выпускаться. Пришел к Кулинковичу, и он сказал, что надо каяться. Поэтому, когда вызвали в райком партии, я уже знал, что буду говорить. Ну и Рыженков мне характеристику написал положительную. Все это вкупе с моим решительным раскаянием сделало свое дело. Из института не исключили, разрешили сдать экзамены.
В советское время любили проводить всякого рода собеседования. Например, если едешь в западную страну, разрешение давали на год, в социалистическую — на два. Приходишь, там сидят старые закаленные бойцы, которые еще Смольный брали, и задают тебе всякие вопросы. Вроде кто и где первый секретарь коммунистической партии. Так накрепко в голове эти сведения засели, что, кажется, до сих пор их помню.

— Пластинками вы в самом деле приторговывали?
— В Америке распродажи на каждом углу — пластинку можно купить за доллар. Как пройти мимо? Мне списки давали, какие кому привезти. Припрешь штук двадцать под заказ — и сдаешь за 200 рублей каждую. Тем более “Адидас” такие сумки экипировочные выдавал — как раз под формат пластинок подходили, ни больше ни меньше. Набил полную — и пошел, никто ж не проверяет.
Вот “Адидас” тоже. На Олимпиаде только формы эта фирма давала два чемодана. Стоит их машина прямо в Олимпийской деревне и раздает спортсменам экипировку. Даешь бутылку водки и берешь, что нравится. Я всех своих друзей одел в их костюмы.
В Италию везли фотоаппараты. За один давали шесть тысяч лир, а туфли или джинсы стоили 500 лир. Я тогда с Сашей Демешко приятельствовал — и мы с ним все “Песняры” одели. Здесь фотоаппарат стоил 90 рублей, а обратно приезжало 2000. Вот и считайте выгоду. Столько денег по молодости было, куда только они все улетели?

— С Машеровым встречаться приходилось?
— Почетную грамоту вручал мне после Олимпиады в Мюнхене. Часы золотые с гравировкой. И все.

— Маловато.
— “Трудовые резервы” дали рублей сорок. Но для тех времен это была нормальная практика. Все так получали. Сейчас за первое место дают 150 тысяч долларов, да? Хорошие деньги. Нам такие, понятно, не светили, поэтому и возили все туда-сюда, не от хорошей же жизни.
Правда, западники нам тоже подарки хорошие делали. После того же Беркли летели домой, а до этого всю команду экипировала фирма “Леви Страус”: джинсы, рубашки, подтяжки. Разумеется, все это было на нас. 90 атлетически сложенных человек, одетые, как близнецы. Зашли в салон — все пялятся. В Париже на другой рейс пересели — снова в центре внимания. Правда, внимание это быстро переключилось на то, что происходило за бортом. А в иллюминаторы было видно, что дымит один из двигателей. На нас сразу спасательные жилеты надели. Объяснили, как ими пользоваться на случай приводнения. Все-таки сели — в Копенгагене.

— Второй раз родились.
— Ну да, стресс был немаленький. А знаете, как мы его снимали? Внутри местного аэропорта расстояния большие, обслуживающий персонал ездит на самокатах. Скажу сразу: несколько самокатов мы сломали. Во-первых, несколько метателей весили под 150 кило, во-вторых — в некоторых конкурсах, что мы придумали, очень многое зависело не только от ловкости участников, но и от надежности аппаратов.
Откуда же они знали, что попадут в руки советских атлетов, переодетых почему-то в американских ковбоев. Интересно, что о нас думали пассажиры, когда мы, взрослые люди, девять часов как бешеные гоняли на этих самокатах, крича, визжа и хохоча?

— Счастливое обаяние молодости.
— Это да. Когда молодой, вокруг друзей много. Сходил поужинал, туда-сюда, деньги и ушли. Но я, правда, маме отдавал. А она их на сберкнижку. Я в Спорткомитете на очереди на машину стоял. А когда Леша Никанчиков в 1973-м в машине в своем гараже задохнулся, то нам это дело прижали. Сказали, потом будете “Волги” покупать, когда закончите. Ничего я потом, конечно, не увидел. Перед павловской денежной реформой у меня лежало на книжке почти 40 тысяч рублей. Сгорели в один день.
Больше всего стране ты нужен тогда, когда приносишь ей медали. Помню, когда нас с Олимпиады встречали, каждому призеру машину выделили, чтобы домой его отвезти. На все парады приглашали, особенно в первое время.

— Победителей любили во все времена.
— За Валерой Борзовым всегда девушки бегали, а он никуда не торопился. Его спрашивали: “Когда вы женитесь?” — “Когда встречу девушку особенную, с изюминкой внутри”. Наши девчонки-спринтерши как прочитали это в газете — тут же на почту. Отправили ему посылку — десять килограммов изюма. Но он потом все равно женился на девушке из другого вида спорта. Ее все знали — Людмила Турищева. До сих пор живут. Я, кстати, Валеру регулярно поздравляю с днем рождения.

— Чем сейчас занимаются ваши партнеры по олимпийской четверке?
— Юра Силов в Юрмале, свой ресторан там у него. Сосед туда ездил и привет от него передавал. Корнелюк не знаю где, под Минском вроде живет в своем доме. Жидких тоже где-то в Минске. Спился, кажется, жена его бросила. Давно о нем ничего не слышал.
Саша хороший спринтер был, вполне мог в олимпийскую четверку попасть, но из-за своей головы и пропал. Карты, нарушения режима. То выстрелит, то бац — пропал.

— Вы тоже после Мюнхена не такую уж и большую жизнь в спорте прожили.
— Травмы замучили. В 1975-м перед Спартакиадой решили попробовать допинг. Ретаболил. Стал вторым на 200 метрах. Вроде тебя прет, но когда ноги не готовы, жди травмы. Так затем и вышло. На Олимпиаду-76 уже не отобрался.
Потом много чего было, а сейчас вот с детьми работаю. Но с оглядкой на здоровье уже. Мне же коронарное шунтирование делали, 98 процентов сосудов было забито. Разрезали, три сосуда поменяли. Сколько даст еще бог — столько и даст. Как мне сказал профессор — это ваши нагрузки и переживания. Это по молодости все класс. А после 50 начинается. Все вылазит: сосуды, ноги. И все болит.

— У Борзова тоже болит?
— Даже не сомневаюсь. По комплекции он еще полнее меня. Это структура спортсменов, прошедших спринтерскую школу. Вот я бросил — и сразу вес пошел. Что я только не делал: утром зарядка, вечером полтора часа в футбол гоняешь. И хоть бы что.

— Начальство помнит вас?
— Не забывает, зовет на все чествования. Однако я разве что на новогодние балы езжу, чтобы с друзьями встретиться. Но трудно. Весь день на ногах. А когда тебе там много всего повырезали, то они отекают, много не походишь.

— Где ваши 20 лет…
— Раньше бегом это расстояние пробежал бы. Я, может, и не типичный спринтер, но очень любил кроссы. Да, все-таки молодость — прекрасная штука.

— В этом году будет 45 лет вашему серебряному успеху. Можно встретиться.
— При желании можно, конечно. Только агитатора нет, который бросил бы клич.

Вот так всегда. Мне, признаюсь, нравится идея сбора этой великолепной четверки в Юрмале. Почему там? Это обсуждению не подлежит. Не в каждой команде имеется владелец собственного ресторана, да еще на море. Потом, после банкета, можно будет снять ботинки и пройтись натруженными ногами по песку. Как в молодости, которую все же можно вернуть — хотя бы на один летний прибалтийский вечер.