Золотая гвардия. Александр Анпилогов: не надо было бить Евтушенко...

Александр АНПИЛОГОВ — олимпийский чемпион Монреаля-76, серебряный призер Москвы-80, чемпион мира-82 и серебряный призер ЧМ-78. Выдающийся бомбардир и человек широкой души, который предпочитал идти в жизни своим путем.
C удивлением обнаруживаю в истории его жизни целые куски из “Мимино” — невероятно смешной комедии о приключениях грузина в Москве. И, конечно, забываю спросить о его дружбе с Георгием Данелия. А все потому, что каждая новая история от Анпилогова насыщает нашу беседу сюжетными линиями настолько замысловатыми, что их хочется помечать в отдельном блокноте. Это именно тот случай, когда жизнь невозможно втащить в одно интервью, пусть даже и разбитое на части.
Cоветую ему написать книгу — и, не сомневаюсь, она будет лучшей из тех, что о гандболе. В моей домашней библиотеке лишь одна — за авторством многолетнего тренера сборной СССР Анатолия Евтушенко. Перечитывать которую теперь буду c усмешкой. Все было не так…

— Уже 26 лет вы живете в Германии — стране, которую главный тренер сборной СССР всегда ассоциировал с фашизмом. Особенно в канун важных матчей.
— Да, это было, причем без разницы, с ФРГ играли или с ГДР. Выходили как на Великую Отечественную. Во всяком случае я, потому что с немцами у меня свои счеты. Мой отец воевал. Начал войну в Брестской области. Был старшим лейтенантом, потом разжаловали до лейтенанта — за то, что застрелил милиционера, оскорбившего при нем Сталина. Сам он не любил рассказывать об этом факте своей биографии — я узнал от мамы. Когда началась война, он был начальником Особого отдела какого-то района. В начале войны получил две награды — редкость для того времени — за вывод из окружения более тысячи бойцов.
Когда мне исполнилось 18, он познакомил меня с мертвыми — и я понял, откуда у него этот стальной характер.

— ?
— Умерла бабушка, и мы с отцом поехали забирать ее из больницы. Он сказал: “Я знаю короткий путь”. И мы пошли запутанной дорогой, оказавшись затем среди стеллажей, откуда торчали босые ноги с бирками на них. Я был в шоке, но папа успокоил: “Не бойся, мертвые тебе уже ничего не сделают”. А когда мы вышли на свежий воздух, то рассказал, что на войне у него было убито много друзей.
“Вот ты с ним сидишь в окопе, пьешь чай, а потом он лежит рядом убитый. С этим ничего нельзя сделать, твоя жизнь продолжается. И вечером ты снова пьешь чай, как будто ничего не случилось. И понимаешь, что завтра тебя точно так же могут убить”.
Моего отца вынесли с поля боя на носилках, три пули засели возле сердца. Одну достали, а две остались на всю жизнь. Мне их после вскрытия передали. Отца лет восемь лечили от сердечной недостаточности, я в Москве ему клинику Чазова делал и все нужные лекарства привозил из-за границы. Он жил только за счет того, что двигался. Аорта сама толщиной с палец. А с двух сторон, где сидели пули, со временем образовались наросты — и кровь, как потом оказалось, циркулировала в диаметре, куда и иголка не вошла бы…
Он умер, когда ехал на мой матч. В нашем Дворце спорта у него всегда было свое место, и в тот день оно осталось пустым. Мне только после игры сказали, почему он не пришел…
Вообще-то моего папу забрали в НКВД с третьего курса института, где он учился на инженера-строителя. Но после войны надо было содержать семью, и он пошел на завод. Работал простым жестянщиком и мечтал, чтобы дети получили высшее образование. Поэтому я очень хотел исполнить его мечту.
До восьмого класса мне запрещали заниматься спортом. Был вечным больным, освобожденным от физкультуры и трудов. Причина? Дистрофия. При росте 196 сантиметров весил 48 килограммов. За одно лето вырос на 25 сантиметров, меня мама в аэропорту не узнала.

— Таких клиентов любят в игровых видах спорта, где в цене рост.
— Да мне ни один врач не давал медицинской справки! Однажды моя сестра, которая в то время уже играла за молодежную сборную, приехала на побывку домой и решила показать мне, что такое гандбол. Тогда же я в первый раз услышал о гандболисте Максимове. Мол, есть такой удивительный бомбардир, который имеет шикарный прыжок и невероятный бросок — с двумя замахами.

— Он вас и вдохновил?
— Тогда я мыслил другими категориями. По три-четыре месяца лежал дома. Врачи не разрешали вставать. Учился, по сути, сам, на одни пятерки.
Но двигаться, конечно, хотелось. И вот сестра провела со мной тренировку. Она закончилась тем, что мяч, ею брошенный, попал мне в голову, сбил с ног, и я чуть не потерял сознание. Следующим утром на зарядке она присела двадцать пять раз, а я — пять. И упал без сил. Потом начал каждый день приседать. И постепенно добрался до двухсот раз.
А затем пошел записываться в секцию. Меня, естественно, не приняли. Я сел на скамейку, наблюдая, как бегают друзья, и тренер наконец сжалился: “Ладно, переодевайся, пусть меня посадят!”
Тренировался я упорно, распрыгался так, что головой доставал в прыжке баскетбольное кольцо. Но броска не было — для гандбола очень серьезный минус. Баскетбольные тренеры ходили к моим родителям каждый день. Говорили, сделают из меня отличного игрока. Но я уперся рогом — хотелось состояться как гандболисту.
В 1970-м стал чемпионом СССР среди юношей, отыграв за сборную Грузии всего пять минут. Я был нескладный, неповоротливый, по-прежнему очень худой и по-прежнему не умел сильно бросать по воротам. В институте мне давали талоны на усиленное питание.
Туда, кстати, поступил в 16 лет. Экстерном сдавал экзамены, выигрывал городские олимпиады по химии и физике, а в восьмом классе к нам приехала комиссия из КГБ. Собирали талантливых мальчиков со всей страны. Я отлично прошел все тесты, но они брали детей с 14 лет, а мне было всего 13. Это меня и спасло для гандбола.
Время шло, я везде ездил с командой, таскал мячи, меня пробовали на всех местах — даже на краю и в воротах — и везде с одинаково нулевым эффектом. И вот в один прекрасный день стал невольным свидетелем разговора тренеров нашей и баскетбольной команд. Они договаривались, что осенью поменяют меня на двоих баскетболистов! Мол, уже понятно, что из Анпилогова ничего не получится, а мы вам дадим двух мощных двухметровых парней — те уж точно раскроются.
И стало мне очень грустно. Ну как так, продали, выходит? И вот в таком мрачном расположении духа поехал к двоюродному брату — бывшему боксеру. Он посоветовал наплевать на все и сказал, что теперь будет тренировать меня сам. Уехали на побережье — и 35 дней под его неусыпным контролем я с утра до вечера бросал камни разной величины в море. Пляж после меня остался даже без самого маленького камешка, один песочек.
Осенью пришел на тренировку, после которой меня должны были обменять на баскетболистов. Обычно у нас очень шумно, поэтому очень удивился, когда после моего броска по воротам в зале воцарилась оглушительная тишина. Второй тренер ГПИ каким-то сдавленным голосом сказал: “Саша, брось еще”. Я бросил. И он закричал: “Ну наконец-то!”
Круг замкнулся. После того лета я окончательно сформировался физически, и бросок обрел необходимую мощь. А учитывая, что в прыжке я взмывал вверх на 115 сантиметров, то…

— Оставалось добиться точности броска.
— Верно. Тренеры заставляли бросать в нижние углы — для вратарей они наиболее уязвимы. Если бросок шел в верхний, я возвращался на скамейку, делал там десять отжиманий и отправлялся обратно — исправлять ошибки. Видел, что тренеры в меня верили, и это придавало силы. Особенно после одного случая.
У нас был тур в Запорожье, все команды собрали в каком-то доме культуры и решали, кого делегировать в сборную. Тренеры клубов выдвигали своих кандидатов. Юрий Предеха предложил московского армейца Женю Чернышева — и зал его благосклонно принял. Да, молодой высокий парень, в нападении не блещет, зато защитник перспективный. Потом встает наш тренер Имедо Пхакадзе и выставляет мою кандидатуру. В зале громовой смех. Я весь красный оттуда выскакиваю, тренер за мной.
“Ты видел их реакцию?” — “Да…” — “Ты хочешь попасть в сборную? Ну вот и докажи, что все они ошибаются, а правы только мы с тобой”. — “Я готов, но как?!” — “Делай то, что буду говорить — и все получится”.

— Ваш прославленный земляк Виктор Санеев, знаю, испытывал определенные неудобства из-за своей негрузинской фамилии.
— Меня тоже пытались заставить ее поменять — в 1974-м. Но я сказал, что этого не будет, потому что в гандбол играют не фамилии, а люди. Кроме того, вынуждали делать операцию на колене, а в Тбилиси тогда, мягко говоря, специалисты в этой области были еще те.
Улетел в Москву к Роману Сергеевичу Зубову, он устроил меня в больницу. И заодно переговорил с главным тренером “Кунцева” Борисом Залмановичем Акбашевым насчет намерения перейти в его команду. Договорились, что они мне делают однокомнатную квартиру в Москве и институт. Вернулся в Тбилиси и поставил своих перед фактом.
Решили, что не будем торопиться и съездим с командой на сбор в Леселидзе, где заодно и восстановлюсь после мениска. Скажу прямо, что особенной “физухи” у грузинских команд никогда не было. Поэтому я тренировался с Санеевым. Он уже был олимпийским чемпионом и учил меня правильно прыгать и регулировать нагрузки. Штангисты научили правильно приседать, толкать и качать пресс.
Вся команда тренировалась два раза в день, а я — три. Плюс к тому Пхакадзе давал задание: если кто-то на пляже захочет воды, я должен за ней сбегать к магазину, а это 500 метров по песку. А когда несешь в руках шесть бутылок лимонада, то, поверьте, это хорошая нагрузка.
В Леселидзе отдыхали в основном спортсмены и артисты — и все они знали друг друга. Так что когда носился с лимонадом, то весь пляж болел за меня. Все знали, что это идет мне только на пользу. Кстати, этот факт потом и использовали тренеры: мол, неужели ты уедешь из Грузии после того, как увидел, какой любовью пользуешься на родине? Делать было нечего — я извинился перед Акбашевым.
И вот в 1975-м начинается чемпионат Союза, на туре в Тбилиси становлюсь вторым по результативности. А потом сборная СССР приезжает на тренировки в Сухуми, и наш ГПИ едет к ней в качестве спарринг-партнера. В первой игре забрасываю тринадцать, во второй девять. Потом едем на турнир “Заря Востока”, где снова становлюсь вторым бомбардиром, уступаю только поляку Ежи Клемпелю. И вот после этого меня вызывают в сборную СССР — 21 декабря 1975 года. Мечта сбылась.

— Первую тренировку помните?
— Как сейчас. Максимов и главный тренер сборной Анатолий Евтушенко делали свои составы. А там все легенды: Климов, Ильин, Гассий, Ищенко… Макс заметил, что я робею и сказал: “Слушай, не парься и делай то, что и в клубе. Видишь дыру — лезь и бросай!” Ну, хорошо…
Первая игра в составе сборной в Австрии. Начали мы ее неудачно, минус три-четыре. Евтушенко оборачивается: “Анпилогов, давай!” Выхожу, забиваю несколько штук. Австрийцы, видимо, подумали, что я какая-то восходящая советская звезда. И начинают меня встречать кулаком в лицо. В первый раз было больно, во второй очень больно, а в третий сломали нос. Зубов вставил тампон, отлежался я на скамейке, но во втором тайме соперник снова выходит вперед. Подхожу к Евтушенко: “Выпустите, я их сейчас порву!” Но рвать собирался не только сетку на их воротах, но и того парня, который мне нос свернул.

— И как?
— Удачно. Забросил пару, а потом в одной из атак Климов удачно его на меня завернул. И я незаметным хуком чудака приземлил. Все-таки брат меня не только камни учил по берегу разбрасывать. Судьи даже не поняли ничего, удалили Климова.

— Как, кстати, вас приняли в сборной?
— Нормально. Но дело в том, что есть так называемая присяга, которую должен пройти каждый новобранец.

— Кедом по заднице?
— Да. Однажды открывается дверь, и в мой номер заходит делегация в составе шести человек, возглавляет которую, естественно, Максимов. Намерения понятны. Беру со стола графин: “Первый, кто подойдет, получит по голове”. Макс развернулся со словами: “Не-а, с этим дураком связываться не будем”. За ним ушли и остальные.

— Дурацкая традиция, следует признать.
— Тоже так думаю. Довольно унизительно. Как и дедовщина. Ты можешь высказать старшему уважение, и это нормально. Не проблема таскать мячи, например. А какое-то физическое наказание или выпить стакан водки с сахаром или с перцем — идиотизм.

— Вообще-то без спиртного было трудно представить любую сборную СССР.
— Вот смотрите. Предолимпийский сбор в Малаховке. В день три тренировки, работаешь на пульсе 200. Даже такие железные люди, как Володя Кравцов — не видел я организма мощнее, чем у него, забегал в туалет, его там рвало, а потом он выходил и тренировался дальше. На четвертый день тебя просто крутит в судорогах, не можешь заснуть. Массажисты уже не помогают, надо применять радикальные меры. Приходишь к врачу, Зубов дает совет: “Принимай на ночь пятьдесят граммов и будешь спать нормально”.

— Вина или водки?
— Водки или коньяка. Вино пить запретила главный спортивный хирург страны Зоя Сергеевна Миронова. Она мне мениск вырезала, на 16-й минуте сказала, все хорошо. А потом нашли какой-то осколок и еще полчаса удаляли его уже без анастезии. Молоденькая медсестра все это время держала меня за руки. На следующий день она пришла ко мне в палату с перебинтованными кистями рук. “Ты мне их так сдавил, что они все синие, в туалет не могу сходить!” — “Так могу помочь!” — настроение поначалу у меня было веселое. Но потом оно изменилось. Дело в том, что Миронова запретила другим врачам ко мне прикасаться, мол, с двухметровыми ребятами работает только она. А сама улетела на конгресс в Вену. Ногу мне завязали, и ее надо было пунктировать, чтобы не распухла.
Но ей никто не занимался, и я кричал от боли — никогда такой не испытывал, не помогало даже успокоительное. Наконец вернулась Миронова, сняла повязку. И заодно сказала, что пиво и вино пить нельзя, потому что они не так быстро выходят из организма, как водка. А это будет плохо сказываться на колене.

— Пятьдесят граммов перед сном — слабовато для атлета высокого класса.
— Но были же и выходные. Мы собирались компанией: я, Серега Кушнирюк, Саша Шипенко и Валера Гассий. Пойдем в ресторан, возьмем четыре бутылки водки, выпьем, покушаем и приходим к отбою. А утром как огурчики.

— Сборная СССР победила на Олимпиаде 1976 года в результате сложнейшей турнирной интриги. Уступив на старте югославам, вам необходимо было выигрывать все оставшиеся матчи.
— Мы эту победу трижды заслужили. Но, я заметил, как только включался тренерский диктат и мы начинали работать на площадке как машины, то ровным счетом ничего не получалось. Всегда было так — Евтушенко заканчивает установку и выходит из раздевалки. Потом поднимается Максимов: “Ребята, а теперь расскажу, как будем играть на самом деле…”

— Выходит, Максимову вы верили больше.
— Конечно, ведь вместе проливали кровь и пот. Макс тоже кавказец, и тоже не воспринимает казарму. Сложный характер, но прирожденный лидер.
У нас были люди, которые бойцы, когда все хорошо. Но как только борьба мяч в мяч, у них сразу же начинало что-то болеть. Максимов не из таких, его препятствия только заводили.

— В книге Евтушенко “С мячом в руке” раздевалка после поражения от “югов” описана весьма красочно. Показалось, лишь он один не потерял головы.
— Читайте книжки… Он нам устроил спектакль. Привел все руководство, закатил речь. Мол, государство все сделало для вас, а вы оказались таким говном. Это в основном касалось Максимова и меня. В самом патетическом месте — где про родину было — он разрыдался. Потом надел шапочку, вышел из раздевалки и вприпрыжку куда-то побежал.

— Можно зачесть это за сильный психологический ход?
— Не думаю. Макс сказал: “Сидим, никуда не расходимся. Мы сами это заварили, сами и разгребем. Если все сделаем как надо, может, медаль будет”. Тогда никто не думал о чемпионстве.
Просто единодушно решили: отдадим все, что можем. Знаете, в чем суть игры? В умении предугадывать следующий шаг. Можно придумать комбинацию из двенадцати ходов, но она не сработает, если нарушится хоть одно условие. Противник не пойдет на финт, выставит руку, сдвинется дальше, чем надо, наконец, тебе муха может залететь в рот. Или в глаз. Поэтому играли сами — так, как знали и понимали гандбол, без схем, которые переставали работать.
Но я все равно хочу сказать Евтушенко спасибо. В конце концов, это был человек, который нас всех собрал. Он подтянул и доверился молодым высокорослым ребятам: Чернышеву, Кушнирюку, мне. Со сборной СССР он сделал то же самое, что затем Миронович с минским СКА. Нам тогда не нужен был большой специалист, требовался только психолог. Анатолий Николаевич этим навыком обладал. Иногда он угадывал, иногда нет.

— А у вас какие с ним были отношения?
— Очень разные. Иногда дело доходило и до драки. Однажды он, случайно, разумеется, оказался под кроватью.
Это было уже после московской Олимпиады, в 1981 году. Сборы в Сухуми. Лекция, на которой присутствуют еще и баскетболистки из московского “Динамо”. Лектор рассказывает о международном положении и, в частности, как в Средиземное море вошел пятый флот США. Просит задавать вопросы. Ну я и задаю, мол, каким боком они вообще там нарисовались и, главное, как мы ответили империалистам на их агрессивную политику? Евтушенко меня оборвал: “Какое право ты имеешь задавать такие вопросы? Ты что, умнее всех?” И понес на меня при всех девчонках. Обидно…
Лектор, наоборот, рад, что аудитория такая благодарная, начал отвечать, но Анатолий Николаевич уперся: “Анпилогов, покинь аудиторию”. Но здесь уже уперся я: “Анатолий Николаевич, а почему вы мне приказываете? Мы оба с вами коммунисты, граждане СССР. Если вам надо, то и выходите”. — “Ты мешаешь нам слушать!” Ну ладно, чтобы не создавать базар, решил уйти. На выходе слышу от Евтушенко: “Через два часа в моем номере собрание команды!”
Ну, хорошо, прихожу — там сидят Предеха, Кидяев, Климов и Белов. Евтушенко сразу с места в карьер: “Да… мать твою!” Прерываю его: “Анатолий Николаевич, у нас на Кавказе за такие слова морду вообще-то бьют…” Он — ноль внимания и снова про мать понес. Ну, пришлось его “случайно” задеть. И так же случайно он оказался под кроватью. Ребята на меня навалились, чтобы случайно еще чего-нибудь не сделал.
Вышел из номера, а внутри все клокочет. Неправильно поступил, надо было его оскорбить, но не бить. Иду по базе, смотрю, заезжает милицейская машина, выходят два милиционера. Понятно, они меня знают, здороваемся, как дела. “Мы одного хулигана приехали арестовывать, тренера побил”. — “Так это меня”. — “А что случилось?” Рассказал. “Ах, его маму… Да мы туда даже не пойдем”. Потом выходит Климов: “Тебе лучше уехать со сбора”. Хорошо, вернулся в Тбилиси, а там уже лежит телеграмма из Москвы о лишении меня звания заслуженного мастера спорта и дисквалификации на два года.

— Ситуация…
— А в этот день спортивный министр СССР Сергей Павлов вручал нашей республике переходящее Красное знамя за высокие достижения в области физкультуры и спорта в городском театре оперы и балета. Еду туда. Надо сказать, что первого секретаря ЦК Компартии Грузии Эдуарда Шеварднадзе я знал довольно неплохо — он был моим персональным болельщиком, вместе отдыхали и так далее. В Грузии такие отношения. Рассказал, в чем дело. В ответ: “Я его маму… Сейчас позвоню Брежневу, и мы твоего Евтушенко похороним!” Говорю: “Эдуард Амвросиевич, сам это дело заварил, сам и расхлебаю”. — “Хорошо, что тебе надо?” — “Только билет в Москву, туда и обратно”.
В тот же день отправляюсь в Москву. Команда заканчивает сбор и прилетает туда буквально следом за мной. Стою у дома Евтушенко, убеждаюсь, что он вернулся и звоню в дверь. Дальше все происходит, как в фильме “Мимино”. Тренер открывает дверь: “Антонина, звони в милицию, он меня убьет!” И закрывается в туалете. Супруга смотрит на меня в ужасе. Успокаиваю ее как могу. Говорю через дверь: “Анатолий Николаевич, выходите, даю слово, что бить вас не буду!” Уговорил. Евтушенко вышел и на всякий случай спрятался за спиной у жены. Рассказал ему ситуацию и о словах Шеварднадзе тоже. Он рухнул на стул, обхватил руками голову и застонал: “Я пропал!” Объяснил ему, что и сам против московско-грузинского конфликта на национальной почве и меня вполне удовлетворит не двухлетняя, а двухмесячная дисквалификация. Потому что тоже считаю себя виноватым. Хотя это и никак не изменит моего решения больше не выступать в сборной под началом тренера Евтушенко. Тогда он встрепенулся, закричал: “Ты мой спаситель!” И второй раз в жизни поцеловал мне руку.

— А что, был и первый?
— Когда летели из Монреаля, все в самолете ужасно напились, и тренеры, и игроки. Евтушенко подошел ко мне, взял за правую руку и сказал: “Вот эта золотая рука принесла нам победу!” И неожиданно ее поцеловал, я даже отдернуть не успел. Все опешили. Я тоже: “Анатолий Николаевич, да вы что, все нормально, это же наша общая победа!”

— Следует полагать, это была ваша вторая общая победа.
— Вернулся в Тбилиси, вопрос о снятии заслуженного заморозили, дисквалификацию тоже переложили. А я бросил курить и начал тренироваться самостоятельно. Только чтобы доказать Евтушенко, что я — номер один в советском гандболе. Весь сезон меня не брали в сборную, но на каждом туре чемпионата становился лучшим бомбардиром. А на последнем в Челябинске и вовсе получил звание лучшего игрока. Снова собрание — теперь уже тренеров клубов. В один голос говорят, что я должен играть в сборной. А я наотрез — или меняйте главного, или меня там не будет. И делайте, что хотите. У меня же с Евтушенко была стычка и на Олимпиаде в Москве.

— Там-то что случилось?
— Я оказался единственным в команде, кто не был удостоен правительственной награды. Заключительный банкет состоялся в Новогорске. Первый тост, естественно, поднимает Анатолий Николаевич. И говорит в своем привычном стиле. Мол, я сделал для вас все, все предугадал, и мы должны были выиграть домашнюю Олимпиаду… Но “благодаря” некоторым игрокам (идет перечисление фамилий) нам этого сделать не удалось. “Но ничего, серебро тоже медаль, и потому давайте за это и выпьем!” Ни один человек не поднял бокал. И вот тогда встал я и сказал: “Такой команды в мире еще не было, нет и, возможно, не будет никогда. Поэтому давайте выпьем за нашу дружбу, кровь и пот, который мы вместе пролили на тренировках”. Все молча встали и выпили. Банкет закончился в течение шести минут.

— Кажется, вы были на заметке у тренера еще до этого тоста.
— Само собой. Однажды Евтушенко пришла в голову идея: каждый игрок должен привозить на сбор три новые комбинации. Все этот зачет сдают, доходит очередь до меня. Говорю: комбинация номер один. Девять метров, мне дают пас, бросаю и забиваю. Евтушенко кисло на меня посмотрел: “Ну ладно…” Комбинация номер два. Девять метров, мне дают пас, толкаюсь двумя ногами. Бросаю — гол! Комбинация номер три. Девять метров, мне дают пас, и я…

— …бросаете с опоры — и мяч в воротах?
— Верно! Евтушенко в бешенстве. Саша Каршакевич и украинские ребята сползают от смеха на пол. Обсуждение новых комбинаций, понятное дело, на этом заканчивается.
В другой раз Предеха ловит меня с сигаретой. Зарплату снижают с 350 рублей до 280. Через пару недель история повторяется — и оклад падает до 180. Еще через два дня снова залет — “дадим тебе 80”. И здесь у меня заканчивается терпение: “Какая вам разница, курю я или нет? Мое дело играть и забивать. Это я делаю хорошо”. Отказался играть, пока не вернут 350.

— Вернули?
— А куда они денутся? На следующий же день.
Так вот, вернемся к челябинскому туру. Иду по Дворцу спорта и сталкиваюсь с Евтушенко. Он останавливается: “Анпилогов, говорить с тобой не хочу, но надо. Тренерский совет решил, что ты будешь играть за сборную Советского Союза”. — “Но так пусть совет и играет, я же сказал, что с вами работать не буду и слово назад не заберу”. И пошел дальше.
Через неделю вызвали в Москву, посадили в машину и повезли в Новогорск, где тренируется сборная. Там собрание. Ребята встают, и каждый что-то говорит, но лейтмотив таков: “Да, Саша совершил проступок, но он нужен сборной. Команда будет ослаблена, если он не поедет на чемпионат мира”. Слушать это было невозможно. Поэтому сказал: “Ребята, с вами пойду куда угодно, хоть в разведку, хоть в бой. Поэтому согласен!”

— Сборная СССР выиграла чемпионат мира-82. Но почему все-таки не удалось достичь такого же успеха двумя годами ранее, в родной олимпийской Москве? Туда даже не приехали чемпионы мира-78 западные немцы.
— В финале московской Олимпиады играли с немцами восточными. Все шло по нашему сценарию, первый тайм закончился вничью, но меня не покидало ощущение, что все будет хорошо. Играли спокойно, уверенно и контролировали ситуацию. А потом в раздевалку заявляются товарищ из ЦК партии и Анатолий Николаевич. И начинается шоу одного человека. “Если не будете играть так, как я говорил, вот здесь товарищи подтвердят, сошлю вас туда, куда Макар телят не гонял! Играем строго по плану!”
Вышли на второй тайм. Начинаем крутить комбинации, которых требовал главный тренер. Но немцы знают нас как облупленных, а заготовки хороши либо против детей, либо против тех, кто ниже тебя классом на два порядка. А немцы не дети — рушат наши комбинации на корню. Здесь бы сыграть индивидуально, но каждый, помня накачку в перерыве, боится ошибиться. Но это я виноват. Надо было сказать ребятам в перерыве, как это делал Максимов. “Все, забудем о схемах и идем драться за родину”. Индивидуального класса у каждого хватало, чтобы в экстремальной ситуации принять правильное решение. Не хватило только правильных слов.
Не надо было приглашать никаких гостей, их присутствие никогда не помогает. Оно только давит. Для спортсменов все большие начальники — небожители, и если они кивают головой в такт словам главного тренера, может, так оно и надо? Мы уже начинаем сомневаться в себе, в своем понимании игры, а когда начинаешь жить чужой головой, то все, пиши пропало. И ведь, что парадоксально, команда московской Олимпиады по характеру была сильнее монреальской. Но со стопроцентных позиций не забрасывали, как это объяснить? Есть еще такое понятие, как фарт.

— На этот счет имеется ремарка из интервью с нашим Владимиром Михутой: мол, если бы его взяли в Москву, то команде он определенно помог бы. Что думаете на этот счет?
— Володя был очень сильный игрок, но мы с ним действовали на одной позиции… Моим дублером был Виктор Махорин, он из Москвы. А Михута все-таки минчанин.

— Махорин был сильнее нашего армейца?
— По технике он был намного сильнее нас обоих. Но для лучшей игры ему всегда требовалось вдохновение, а там надо было играть в любом состоянии.
Из Минска тогда взяли только одного игрока — Сашу Каршакевича. Угловика лучше, чем он, в жизни не встречал. Он какой-то воздушный, что ли… Саша тогда не забросил решающий мяч и разрыдался прямо на площадке. Мне очень хотелось его утешить, и я сказал, что именно этим броском он останется в истории. Ну, забил бы, и все об этом забыли бы. А здесь такая драма на глазах всего мира… “Саша, хотел бы быть на твоем месте…” — и он улыбнулся. Другое дело, что он потом вошел в число лучших игроков планеты, проведя немало выдающихся матчей. Но это уже совсем другая история…

Продолжение следует