Поиск
В конце февраля Athletics Integrity Unit (AIU) — независимый орган по «вопросам добросовестности» при международной федерации легкой атлетики (World Athletics, WA) — объявил о том, что белорусский тренер Юрий Моисевич дисквалифицирован на пять лет по причине оказанного давления на бегунью Кристину Тимановскую на Олимпиаде в Токио.
В пресс-релизе отмечается, что бывший главный тренер сборной Беларуси «совершил или, по крайней мере, содействовал совершению ложного представления о психическом и эмоциональном состоянии спортсменки, чтобы оправдать ее немедленное отстранение от Олимпийских игр на основании приказа Минспорта».
Sports.ru удалось дозвониться до белорусского тренера и задать ему несколько вопросов.
— Согласны ли вы с решением World Athletics и как воспринимаете вердикт?
— Конечно, я не согласен. А как по-другому? Это судилище по политическим мотивам, тут только политическая составляющая. Хотели меня дисквалифицировать на восемь лет, потом дали пять. Той стороне нужно было показать, что у нас [в Беларуси] идет вот такая политика, что мы притесняем спортсменов, не даем им свободно расти, развиваться, выступать. В общем, понятно, что они хотели сделать и показать.
Все признали, даже сторона обвинения, что это первый такой прецедент, никогда такого не было. И я сказал, что, считаю, делается показательный расстрел.
— Расскажите, как проходил весь процесс, слушания по делу.
— Сразу после Олимпиады началось расследование, МОК передал дело в комиссию по этике легкой атлетике. Вообще, ее [комиссии] основное занятие — выявление нарушений допингового контроля, но они взялись и за решение данного вопроса. Там считали, что я всех обманул, не то сказал, в том числе насчет состояния Кристины Тимановской. Но я даже на даче показаний говорил: «Как я мог обмануть, если на месте был председатель федерации легкой атлетики Беларуси, шеф миссии, вице-президент НОК, врач делегации, психолог. И они все с ней [Тимановской] контактировали, видели ее состояние, понимали, что она была на грани нервного срыва». Кто ж знал, что она будет записывать все это, разговоры, передавать куда-то. Это же нарушение моих прав, понимаете? Да и запись была извращенной.
Что имею в виду? Когда давались показания, на записи было многое стерто, что-то выставлено, что-то не слышно. На этих записях был слышно, что я говорил о суициде. Ну так это я сказал после того, как она сказала. Мол, боялась ехать на Родину, потому что там осуждение пошло, разговоры в прессе, на телевидении. И она говорила, что ей страшно возвращаться, что она из окна выбросится. И пошел потом с ней дальше разговор. Я не знал, как себя вести с ней. Представляете, человек живет один в комнате, заявляет о намерении совершить суицид. А я отвечаю за легкую атлетику, за спортсменку. Мы оставляем ее одну ночевать в комнате. Мало ли что может быть! Понимаете? Но все эти разговоры перевернули так, будто я ее [Тимановскую] подводил к суициду.
— Вы говорите, что вам не поверили. А объяснили, почему не верят?
— Там же знаете какая система на Западе: кто первый подал в суд, за тем и правда. Я так думаю. Тимановская подала первая — ей поверили. И даже несмотря на то, что за мной было 30 человек спортсменов, тренеры… Все равно мне не поверили.
Во-вторых, та сторона говорила, что мы заставляли Тимановскую бежать ту эстафету [4 по 400]. Да никто не заставлял! У нас был цейтнот, у нас случилось совершенно неожиданное отстранение нескольких девочек. Один человек, который вел спортсменок, ошибся в [бюрократических вопросах], и мы, уже поставленные перед фактом отсутствия спортсменок, приехали на Олимпиаду. Но посчитали, что будет очень несправедливо из-за этого снимать всю команду. Тем более мы завоевали право выступить в эстафете на Олимпиаде. Больше 50 стран проходили отбор, и мы попали в число 16 лучших. Поэтому мы вели разговоры о том, чтобы команда эстафету все-таки пробежала.
Не хватало четвертой девочки. Мы решили, что это будет Эльвира Герман. Переговорили с тренером, он дал согласие. Мы не стали Эльвире говорить об этом, потому что тренер сказал, что ей нужно сначала пробежать свой вид. А если сказать ей об эстафете, то начнутся дополнительные лишние мысли, это может помешать. Герман хотела в финал попасть в беге на 100 метрах с барьерами. Мы не сказали. А пятую спортсменку мы дописали, потому что так положено — подавать заявку из пяти спортсменок. Мол, одна запасная. И мы Тимановскую записали пятой.
Более того, флажок с заявкой уже к тому времени упал, мы и так на два дня задержали подачу заявки на эстафету. Но нам разрешили, мы подали состав чуть позже. А еще был нюанс в том, что я и начальник команды Артур Шумак какое-то время были изолированы от команды. Мы летели отдельно от команды, в самолете выявили у нескольких пассажиров ковид. У нас с Шумаком все было в порядке, отрицательные результаты тестов, но нас все равно поместили на 10 дней в карантин.
Повторюсь, мы были изолированы от команды, ничего не могли сделать. Даже в столовую ходили отдельно. В общем, ситуация патовая. Представляете, я – главный тренер, руководитель делегации легкой атлетики, а оказался в таком положении.
Отдельным автобусом меня и начальника команды везли на стадион. И Шумак получает смс от Тимановской: «А почему я бегу?» И тут связь пропадает, потому что мы выезжали с цокольного этажа гостиницы. Автобус находился под землей. Мы решили, что ответим чуть позже, через полчаса, когда приедем на стадион. Объясним, почему так получилось
Но мы приехали на стадион, а Тимановская, не дождавшись нашего ответа, запустила в эфир на весь мир, что мы такие-сякие, начальники все профукали, заставляют ее бежать, хотя сами во всем виноваты и ничего при этом не объяснили и так далее. Думаю, ей сразу все сообщили, как говорить и что писать. Это все понятно. Писала в своем Instagram. Мы, условно, в 12 часов подали состав, а меньше чем через час началось уже это от Тимановской. Но мы были в цейтноте, потому что и организаторы требовали уже срочно подавать заявку, иначе команду не допустят. И вот так все получилось.
А потом уже на Родине начали цитировать спортсменку, все запустилось в медиа. Тимановская увидела это, родственники начали звонить, спрашивать, что происходит. Мол, о спортсменке говорят, что она такая плохая.
Потом, когда вечером мы с ней поговорили, она даже, показалось, успокоилась. Но, извините, когда она сказала, что выбросится из окна, мне даже пришлось применять ненормативную лексику. Потом она успокоилась, сказала, что, может, на следующий день выступит на телевидении, извинится за свои слова и поведение. И все будет нормально. Но она так и не успокоилась. Когда люди, остальные члены делегации, побеседовали с ней, увидели ее, было принято коллективное решение, что ее все-таки нужно отправлять [в Беларусь], потому что… Вот коротко вам изложил.
А вообще, знаете, я вот тут говорю и понимаю, что нарушаю же правила общения со СМИ. Вы же должны были представиться руководству, и там уже должны были сказать, имею я с вами право говорить или нет. А так раздаю интервью направо и налево. Поэтому нет желания дальше говорить.
— Вы собираетесь подавать апелляцию на решение?
— Пока мы не приняли решение, советуемся еще. Не исключено, почему бы и нет.
Фото gettyimages.com.
Комментарии
Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь