Герои спорта всегда вызывали неподдельный интерес у пишущей братии. Да вот незадача: кажется, за годы карьеры любой славный атлет рассказал все и даже больше о препятствиях и лишениях на ухабистом пути к наградам и почестям. Или в подробностях про оказию, помешавшую дотянуться до вожделенной планки. Или о созданной семье, приносящей счастье и вдохновение. Или о том, почему в личной жизни так и не задалось. Или…

Наверное, Леониду Тараненко всегда найдется что поведать на темы, вокруг которых бывалые журналисты ходили вдоль и поперек. Я еще не в их когорте, но, разумеется, тоже старался нажать на сентиментальную струну в стремлении повернуть беседу так, чтобы из уст прославленного штангиста прозвучали новые подробности. Выкристаллизовались рассуждения с умозаключениями, родившиеся не так давно или в момент разговора.

Признаюсь, слушать чемпиона Олимпийских игр-1980 можно было и до вечера, забыв о поводе для встречи, — ведь его повествование наверняка зацепит любого, кто хоть когда-нибудь слышал о Тараненко и его немыслимых рекордах. Заставит сопереживать и запоминать, ведь оно для нас, миллениалов, — слепок того времени, ставшего страницами истории советской и мировой тяжелой атлетики.

— Леонид Аркадьевич, как поживаете?

— На пенсии, так что никаких дел. Хотя до сих пор существует общественное объединение «Клуб олимпийских чемпионов», которое возглавляю. Вот только чтобы проводить значимую, нужную работу, денег нет. Средств хватает лишь на то, чтобы покрывать текущие расходы. Найти спонсора очень трудно. Когда работал директором минского отделения НОКа, была возможность уделять клубу должное внимание, выделять финансы на его деятельность. Ведь олимпийцы нуждаются в реабилитации, поддержке здоровья. В то время у нас были около шестидесяти чемпионов и призеров Игр, заслуженные тренеры. Никто не молодеет — и потому этот вопрос с каждым годом все актуальнее. Раньше в день рождения любой участник клуба получал подарок и большую порцию внимания. Человеку такое всегда приятно, тем более в праздник. Сегодня же звоним по телефону — поздравлять коллег получается только так.

— А как же горячо любимая охота?

— Интерес к ней никуда не делся. Честно говоря, долго не понимал, как я настолько сильно пристрастился к этому занятию. А потом покопался в родословной — и оказалось, что дед по материнской линии был заядлым охотником. В то время Малорита, откуда я родом, была польским местечком. В панском лесу холоп хозяйничать не имел права — и дед охотился ночью. Имел немецкое ружье Sauer, хотя не знаю, как оно ему досталось. А самое интересное, что стрелял мой родственник на звук. Бабушка говорила, что он был удачливый и добычливый. В семье четверо детей, немаленькое хозяйство, но и мясо с охоты всегда приходилось очень кстати. Как понимаю, дед стрелял дичь круглый год, но где хранили разделанные тушки? Значит, как-то ухитрялись находить решение проблемы — холодильников же тогда не было…

Видимо, гены охотника мне передались. Зимой при двадцатиградусном морозе без труда могу выжидать в так называемой засидке пять-шесть, а то и восемь часов.

— На кого ходите?

— Раньше часто — на кабана, это была самая распространенная цель. В связи с настигшей нас африканской чумой его стали повально истреблять — чтобы извести как вид. Нигде — в Европе, в России — так не поступили. Поэтому теперь с охотой на кабана в Беларуси все печально. Хотя к нам чуму завезли с комбикормами — дикие животные здесь ни при чем. Первый падеж был среди домашних свиней, и только потом эта зараза распространилась на дичь. В то же время сельскому хозяйству лесные кабаны наносили большой вред — может, еще и потому их популяцию пришлось сократить. Хотя этим не оправдываю людей, которые обошлись с дикой природой так негуманно. Сколько раз ни добывал кабана — больной не попался ни разу.

Сейчас в лес выбираюсь реже. Сколько надо того мяса? Я ведь трофейной охотой не занимаюсь. Зимой лося добыл — хватит на год вперед. Так что зачастую езжу, чтобы просто пообщаться с такими же увлеченными этим делом людьми. Конечно, очень интересно наблюдать за живой природой ночью — благодаря современным прибамбасам. Зверь человека не видит, а сам он перед тобой как на ладони.

— За нашей тяжелой атлетикой наверняка следите.

— Сегодня мы радуемся любой медали на Олимпиаде. Потому что возросла конкуренция, штангу стали культивировать в тех странах, где раньше от нее попросту отмахивались. Да и вообще в любом виде спорта оказаться на пьедестале Игр стоит немалых усилий и средств. В мою бытность в тяжелой атлетике за серебро журили, а за бронзу отчисляли из сборной. Спортсмены — те, что моложе меня, — с медалями этого достоинства, которые бывали на разных встречах, где рассказывал правду, порой на меня обижались. На что я им говорил: а чего вы так реагируете? Ведь сейчас другие реалии, все понимают, каким трудом завоевываются награды главных стартов четырехлетия. Сегодня отечественная тяжелая атлетика переживает временный спад — наверное, из-за всех современных проблем в мире и, в частности, в нашем регионе. Недопуск на международные старты, безусловно, бьет по мотивации атлетов — стимул достигать высочайших результатов невысок.

— Что за встречи такие вы упомянули?

— Раньше ведь было модно посещать трудовые коллективы. Я особенно любил общаться с работниками ГАИ. Если им сказали прийти — никогда не проигнорируют. Нравилось, что по итогам таких встреч сотрудники инспекции меня знали, хотя злостным нарушителем правил дорожного движения я никогда не был. Тем не менее, когда приходилось остановиться, узнавали — приятно. С течением времени уже молодые охранители порядка на дороге, глядя в водительское удостоверение, тоже показывали, что знают, кто такой Тараненко. Сегодня, конечно, все по-другому.

— За советскими мастерами «железной игры» было не угнаться…

— На помосте мы действительно доминировали. Это позже обратили внимание на наш вид спорта и стали его развивать турки, болгары. Сейчас и американцы подключились, азиаты…

— Вы и сами вырастили для Индии бронзового призера Олимпиады Карнам Маллешвари, которой первой среди женщин в своей стране покорилась медаль Игр в тяжелой атлетике.

— Надо сказать, тогда эта страна в спортивном отношении была отсталой. Однако при этом, когда я в 1994-м туда отправился, в Индии проводили уже шестой национальной чемпионат! Хотя всегда следил за соревнованиями мирового масштаба, но не знал, с чего начать, когда нужно было приступить к работе со штангистками. Мне объяснили, почему именно на них сделана ставка. Мужская тяжелая атлетика там совсем не блистала — наверное, в связи с тем, что физические особенности и строение тела представителей сильного пола не позволяют выдерживать запредельный вес снаряда. Мужики в Индии тонкокостные. Кстати, до сих пор поддерживаю отношения с Карнам. В 2000-м в Сиднее бронзой она вполне могла не ограничиться. Во время собраний спортивных активов за спиной индусы крутили пальцем у виска, считая, что Тараненко сошел с ума. Я же просто говорил, что у нас есть основания для медали. А для них верхом счастья были награды Азиатских игр. О подобном успехе на Олимпиаде даже не помышляли.

Сейчас тяжелая атлетика там в упадке, результатов нет — думаю, потому что перестали приглашать специалистов. Ведь и до меня работали белорусы — Рябоконь и Лобачев. Когда я приехал в Индию, главным тренером национальной команды был моряк, никогда не занимавшийся штангой. Он рано вышел на пенсию, просто закончил курсы — и стал руководить сборной. Ясно, что в таком случае о понимании методики и прочих важнейших нюансов не могло быть и речи. Впоследствии индусы приглашали экспертов из других стран. Карнам организовала в Дели за свои деньги школу-интернат — там занимаются по тридцать мальчиков и девочек. Ныне она ищет тренера, зовет меня — но в страну, где, грубо говоря, 60 градусов в тени, я уже не поеду. Впрочем, помогаю ей с поиском — может, достойный специалист и найдется, согласится отправиться работать в братскую Индию.

— А ведь когда-то вы были хулителем женской тяжелой атлетики.

— Вот и нет. Скептически к ней относилось наше руководство — в то время, когда я уже был главным тренером сборной Беларуси. Знаете, тогда так мыслили, говорили вслух то, что думали. Я и сам, будучи спортсменом, выступал на партийно-хозяйственных активах. Так вот, женскую штангу просто не развивали. Говорил: «А что, медаль женщины чем-то отличается от той, что выиграна мужчиной?» Ведь в Советском Союзе было плановое ведение хозяйства, в том числе в части завоевания наград. Если не выполнишь план — поедешь добывать драгоценный металл в другое место, буквально собственноручно. (Смеется.)

— Не встреться на пути Логвинович, добились бы таких выдающихся успехов на помосте?

— Иван Петрович — кандидат технических наук — стал профессиональным тренером, когда уже вышел на пенсию. В 72 года. До того — успешный инженер-конструктор. Зарплата была приличная, поэтому он не особенно рвался готовить штангистов. Это я понял уже потом. Логвинович добился высоких результатов в тренерском ремесле благодаря аналитическому складу ума. Все просчитывал, планировал. Научно-методического обеспечения в тяжелой атлетике в Беларуси никогда не было. Все пользовались российской теорией. К тому же Иван Петрович не имел специального образования — еще и поэтому его не подпускали к работе в спорте. Когда же он бросил на стол председателя комитета по физической культуре и спорту при Совете министров БССР диплом с отличием профильного минского института, тот протер очки и сказал, что подумает насчет разрешения тренировать. Впоследствии Логвинович подготовил более тридцати мастеров спорта, несколько из них — международного класса.

— Мечтал вырастить олимпийского чемпиона…

— И сделал это. Иван Петрович — эдакий массовик-затейник, пропагандист спорта. Всю жизнь занимался поднятием тяжестей. Сильный от природы, но вот данными для успехов в тяжелой атлетике не обладал — имею в виду строение скелета. Ведь, чтобы поднять штангу, должно сойтись много условий. Логвинович был спортсменом-перворазрядником. Я познакомился с ним во время учебы в Белорусском институте механизации сельского хозяйства. Кстати, он ведь гнал меня учиться в Институт физической культуры. Приговаривая, мол, Леня, придет время — условием для тренерской работы будет специальное образование. Я сказал, что когда ты пойдешь, тогда и я. Он без лишних слов сдал документы в приемную комиссию. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру. Вот так учитель и ученик одновременно стали грызть гранит науки. (Улыбается.)

— В Москве в 1980-м вы установили мировые рекорды в толчке (240) и двоеборье (422,5). Вы знали, что сильнее Валентина Христова? Считается, фаворитом турнира тяжелоатлетов были не вы, а болгарин.

— Знал, потому что ранее на чемпионате Европы установил мировые рекорды. На Играх-1976 в Монреале Христов был настолько уверен в непобедимости, что вослед своей дисквалификации из-за допинга и лишения золотой медали заявил в интервью: ну что ж, придется подождать до Олимпиады в Москве. Не сказал, что будет готовиться, тренироваться! И ведь такие слова не воспринимались как бравада — действительно, тогда на то, чтобы затмить болгарина, никто и посягнуть не мог. Казалось, ему хватит года или даже шести месяцев тренировок, чтобы подойти к олимпийскому турниру и выиграть его. Ведь в то время результаты в штанге не росли.

— И вот через четыре года вызов непревзойденному Христову бросил молодой белорус Тараненко.

— Как там поется у Высоцкого: «Подняться по крутой спортивной лестнице мне помогли мой тренер и моя семья». Да, я подрос, но на чемпионате мира 1979 года в Греции «благодаря» одному белорусу, который работал в штабе сборной СССР, проиграл россиянину Сергею Аракелову. Так вышло потому, что он был подопечным главного тренера национальной команды. Заканчивается второе упражнение. У меня оставался один подход, Аракелов же свои попытки использовал. И вот этот белорус спрашивает: «Сколько тебе заявить?» Отвечаю: «На выигрыш». Число не назвал, потому что в толчке у меня был запас. Они с главкомом перемигнулись — и все. В итоге у меня на штанге перед тем заключительным подходом оказался вес, который позволял лишь догнать Аракелова. Что я и сделал, но противник был легче меня. Вот так мне соотечественник «удружил».

Это было за год до Игр в Москве. Я за то время очень добавил. Христова боялись все. И Тараненко никогда не выставили бы, потому что у меня, скажем так, особенный характер. Ведь в СССР тоже была коррупция, как и сейчас в любой стране. Даже в тех, где за нее расстреливают. Однако для советского человека слова «раньше думай о родине, а потом — о себе» были не пустыми. Среди советских атлетов первого тяжелого веса я был главным претендентом на золотую медаль. А руководство знало: если ее упустить — по головке не погладят. Пришлось закрыть глаза на мой скверный характер и отправить меня бороться с болгарином. И я победил, чем заставил Христова заплакать.

— Еще бы — ведь болгарин не мог допустить мысли о поражении.

— В рывке проиграл ему два с половиной килограмма. Из-за того, что мой вес был больше, в толчке требовалось отыграть пять. Все в панике. Даже Логвинович в тот момент оказался ей подвержен — немного опасался, что не получится взять золото. Хотя тренер во мне был уверен. Я на тренировках поднимал больше, чем нужно было. Тактикой занимался только Иван Петрович. Решили начать со скромных 220 кэгэ, а, надо сказать, жеребьевка была не в мою пользу — начинал первым. Беру этот вес. Сразу же Логвинович заявляет 235.

Смотрю, Христов сидит на стуле, расслабился. И тут его вызывают на помост — будто не слышит. Тренер подбегает: «Валентин, пора!» Соперник недоумевает, резонно полагая, что мне нужно толкать второй раз подряд. Ведь заявку такого веса он от нас просто не ожидал. И, как оказалось, допустил ошибку. Вышел остывший, не взял на грудь эти 235 килограммов. Его вызывают вновь. Очень тяжело берет штангу, встает… и не толкает с груди. Сел и заплакал, думая, что упустил золото. Замечу: в том подходе ему не хватило совсем немного с учетом его удивительно коротких рук.

Логвинович заявляет 240 при мировом рекорде 237,5, установленном как раз Христовым. И когда я уверенно справился с этим весом, слезы у болгарина пропали — он понял: в этот раз ему ловить нечего. Любопытно, что Юрий Власов в перерыве между упражнениями уже поздравил Христова с победой, не сомневаясь, что в коронном толчке Валентин спокойно покажет класс. Подозреваю, наш легендарный спортсмен импонировал болгарину потому, что тот написал: мой кумир — Юрий Власов.

— Что тренер вам сказал после триумфа?

— Написал стихотворение, которое я помню:

О двадцатый наш век,

О двадцатый наш век!

Двести сорок на штанге,

А ты — человек. Где предел?

Свою волю и мышцы сожми.

Вздрогнул зал!

Слышишь, Леня, возьми!

Подошел. Взял. Толкнул!

Зажигайся скорее, табло!

Есть рекорд — а иначе и быть не могло!

Тараненко, ведь ты Белоруссии сын,

И тебе помогали и Брест, и Хатынь.

За ровесников тех,что остались в земле

Это право бороться досталось тебе!

Продолжается жизнь, продолжается бой,

Но победа останется вечно с тобой!

Правда, Ивану Петровичу сказали, что в таком контексте заострять внимание на республике не стоит, поэтому ту строку он скорректировал так: «Тараненко, ведь ты нашей Родины сын». Логвинович тогда был, наверное, счастливее меня. Все-таки Олимпиада далась очень тяжело. Напряженная подготовка, я постоянно на нервах. К тому же видел: руководство лоббирует интересы «своих». С Шарием ведь так и случилось — тогда, в 1980-м, его отцепили, а протянули Никитина, хотя знали, что тот травмирован и за золото в весе до 100 килограммов бороться не сможет. Ригерта и вовсе загнали в категорию 90 кэгэ — чтобы выступили два россиянина. Хотя тот был уникальным штангистом: весил 98 килограммов, не имея ни грамма жира! Настоящий Аполлон! При этом странный парень. Он и Шарий были не разлей вода. Дружбу им можно было легко сохранить. Разошлись бы по разным категориям — и дело с концом. Однако в итоге Ригерт подыграл руководству и стал сгонять вес, ну а Никитин выступил в более тяжелом. Шария же отправили домой.

— О скверном характере. Понимаю, что при прочих равных из-за него вы часто довольствовались ролью второго плана.

— Вот пример. Очень болезненно реагировал, если рядом не оказывалось моего тренера. У нас сложились великолепные отношения. Были с Логвиновичем, как нитка с иголкой: он отвечает за план работы, я — за ее выполнение. Иван Петрович следил за каждым движением, подсказывал, если что не так. И в его отсутствие я чувствовал себя некомфортно. Тренироваться было невмоготу.

Приехал в юниорскую сборную. Смотрю: все тренеры — «блатные». А спортсмены — их протеже, почти все. Спрашиваю у главного: почему не вызвали Логвиновича? Ответ: здесь только тренеры сборной. Мой следующий вопрос: а кого они подготовили, коль получили право здесь трудиться? Еще раз: это спрашивал я, кому не было и двадцати лет, у наставника, отвечавшего за сборную юниоров Советского Союза. К слову, тот чемпионат мира в сумме двоеборья я выиграл, хотя в каждом упражнении стал вторым.

На год мы расстались, а в 1980-м вновь встретились: этот тренер стал главным в национальной команде. И тех своих «блатных» друзей снова потащил за собой. Понятно, он чувствовал себя некомфортно. Пытался строить в отношении меня козни, но безуспешно. Уверен, все те «кореша» прожили благодаря этой дружбе удивительно безбедную жизнь, впрочем, на местах так никого выдающегося и не воспитав. Только Олег Глебович Писаревский, которого в то время я как следует бичевал, подготовил отпрыска — он стал чемпионом мира. Глебыч как тренер вырос вместе с сыном.

Еще недавно Писаревский возглавлял сборную России. Все обиды ушли в прошлое, могу с ним созвониться, пообщаться. Сейчас считаю, что тогда я был не прав. И не только тогда. Резануть правду-матку о человеке мне ничего не стоило, всегда был категоричен. Не мог назвать черное белым. Думаю, эта моя прямота — от Логвиновича. Как уже сказал, его в сборную не вызывали. Перед Олимпиадой-1980 мы готовились в Феодосии, а он жил за забором — во время тренировок на базу не пускали. Мы с ним встречались на нейтральной территории — тогда и докладывал все касаемо занятий.

— За словом в карман не лезли и при упоминании руководства Белорусской федерации тяжелой атлетики — могли хлестко пройтись, критикуя принимаемые решения и текущие результаты.

— Знаешь, я уже спокоен. Не хочу никого костерить. Хотя мог бы высказаться, но, полагаю, сейчас это делать неправильно. Тем более наша тяжелая атлетика переживает явный спад. Что называется, доруководились. Глава наблюдательного совета федерации — председатель Государственного таможенного комитета Владимир Орловский — умный, интеллигентный человек. Понятно, его задача обеспечить материальную часть. А кто разберется с теорией, научно-методическим обеспечением? Назначили главой федерации сына Лобачева — а за какие заслуги? Разве он разбирается в тяжелой атлетике?

Я предлагал свои услуги раньше — получил отказ. Теперь же в таком возрасте, что биться в закрытую дверь не стану. Не такой задорный и глупый, как был в молодости.

Толя Лобачев — большой организатор, создал в Могилеве классную школу. Он в силу того, что занимался улучшением условий, проводил селекцию, сам не тренировал — это делали другие люди. И появился у них там Андрей Рыбаков, у которого было все, что нужно тяжелоатлету. Вот только толкать он не мог. И это в стране, где живет обладатель продержавшегося 33 года мирового рекорда в этом упражнении.

— Ну и почему к вам не обращались за помощью?

— Потому что они считали себя великими тренерами, способными научить, — Гончаров, Балахонов. Надо же образовываться — узнать хотя бы строение человека, в анатомии разобраться, посмотреть на позвоночник, суставы. По книге редко кто может освоить навыки и умения. Все надо пропустить через себя.

Иван Петрович не мог научить меня толкать, хотя сам со стоек делал это великолепно. Объяснял, как нужно, но я не понимал. То ли мне интеллекта не хватало, то ли он излагал недоходчиво… В итоге я самостоятельно постиг эту науку. Тебе кажется, что толкаешь штангу вверх, однако это невозможно сделать строго перпендикулярно полу. Потому что мешает подбородок — надо выносить снаряд вверх и чуть-чуть вперед. Соответственно, он толкает тебя точно так же назад. Это механика. А они все талдычили: надо уходить вниз. Да не надо! Необходимо заложить программу, что тебе нужно проходить вперед. И тебя будет толкать назад. Идешь вниз — но остаешься на месте. Сила действия равна силе противодействия. Они этого не понимали и не довели до ума Рыбакова. По потенциалу Андрей мог стать неоднократным олимпийским чемпионом. Очень жаль…

Логвинович победителя Игр подготовил, а сильная могилевская школа — нет. Много чемпионов мира, мастеров спорта международного класса там появилось, но Олимпиада не покорилась никому… Знаю, это очень раздражало Лобачева-старшего. И поэтому к младшему с предложением использовать мой опыт я не пошел. Оставил эту идею. Если люди не хотят использовать то, что дано богом, ничего не поделаешь… Олимпийские чемпионы не виноваты, что в жизни им повезло, что они максимально использовали свой потенциал. Я ведь пробовал себя в вольной борьбе, самбо. Боролся очень неплохо, но у меня не было силовой выносливости. Помню, через две недели после первых тренировок поборол всех ребят, кто занимался год. (Улыбается.)

— Тяжелейшую болезнь, настигшую в 1983-м, вы преодолели. Мало кто ожидал, что после такого Тараненко вернется на большой помост. Чудо?

— Я сказал бы, чудо глупости. Судьба будто говорила: ну хватит, остановись! Ведь выиграны все титулы: стал чемпионом Европы, мира, Олимпийских игр. Установил множество рекордов. Что еще нужно? Однако, во-первых, если тренер — фанат, каким был Логвинович, ничего не попишешь. Во-вторых, тогда сам не сообразил, что нужно уходить из спорта, как раньше говорили, на стройки народного хозяйства. Короче, попробовать себя в чем-то другом. Так и вышло: жизнь отдал спорту, а в итоге — ничего. И здоровья нет. Вот недавно пришлось сделать операцию на шейном отделе позвоночника. Уже надоела эта грыжа, которая появилась как раз тогда, в восьмидесятые.

— Казавшийся вечным ваш рекорд в толчке — 266 килограммов, установленный в Канберре в 1988 году, в 2021-м все же побил тяжеловес из Грузии Лаша Талахадзе. Знакомы с ним?

— Нет, ведь это атлет другого поколения, новой Грузии, которая не говорит на русском языке. А так позвонил бы ему и пообщался — с большим удовольствием! Я ждал, чтобы наконец побили этот десятилетиями державшийся рекорд, но в мою искренность никто не верил. Многие были от его покорения на расстоянии вытянутой руки, но вот все не удавалось. Лаша — выдающийся спортсмен, мог с легкостью взять и больше 267 кэгэ — он будто не видел предела своим силам. Интересно, что поднял больше, чем я — и теперь это пиковое число килограммов в толчке. Вот только ремарка: весовая категория у Талахадзе была другой. Получается, у меня свой рекорд, у него — свой. (Улыбается.)

Я не однажды говорил, что у нас с Логвиновичем была мечта опровергнуть слова писателя-фантаста Герберта Уэллса, некогда заявившего, что человеку никогда не поднять вес 600 английских футов, а это 272,5 килограмма. Ей не суждено было сбыться — травмировал локоть. В общем, упустил время. Да и не только поэтому. Стали приглашать на всевозможные коммерческие турниры. Хотелось заработать — тогда в спорте появились деньги, начинали оплачивать заграничные поездки. Правда, с организаторами турниров приходилось договариваться о гонорарах — в случае если ставился рекорд. Искал спонсора, чтобы сделать былью невозможное, но увы…

Наверняка у Талахадзе не было цели постоянно обновлять свои же рекорды — ушел в депутаты, оставив тяжелую атлетику. И правильно сделал. Умный парень — вовремя закончил карьеру. Гигант, рост больше двух метров! Я со своими 180 сантиметрами вообще случайно стал супертяжеловесом — только из-за того, что случилась травма спины. Пытался вернуться в категорию 110 кэгэ, но здоровье не позволяло тренироваться. Решил попробовать набрать вес. К тому же тогда дисквалифицировали и Курловича, и Писаренко, а мне чуть ли не приказали перейти во второй тяжелый вес.

— Травма локтя не позволила стать двукратным чемпионом Игр-1992 — уже в составе сборной суверенной Беларуси…

— С Курловичем бороться за золото не мог. Повредил локоть за год до поездки в Барселону. Если бы был умнее, то вылечился бы, а затем начал готовиться. Но эти коммерческие старты, наверное, вскружили голову — участвовал в них, по чуть-чуть увеличивая вес штанги…

— О ваших отношениях с Курловичем можно говорить долго…

— Дружбе пришел конец, когда я перешел в супертяжи, где выступал и Саша. Он понял, что физически я сильнее. А я ему помогал по жизни так, как не делали это родные братья. Его супруга Ольга не даст соврать. Говорила про меня мужу: «Саша, он же к тебе нормально относится!» А Курлович, щипая ус и закусывая губу, выдавливал из себя улыбку. По отношению ко мне поступили подло и он, и Захаревич, и Храпатый. Хотя я им всегда делал только добро. Юру спас от кулаков тренера сборной Алексеева. Он его просто убил бы. Захаревич, пусть и был среди «стариков» самым молодым в национальной команде, ко всем обращался на «ты», задирался. Ну и случился конфликт. Тогда я понял, что жизни нам, четырем аксакалам сборной, не будет. Тренера Храпатого в нее не брали, а я этого добился. Все трое мне обязаны.

— Как думаете, они с этим согласны?

— Конечно — если не все забыли и не потеряли совесть. С Захаром я, кстати, встречусь — пригласили в Москву на какой-то молодежный турнир. Переговорю с ним, хотя, может, сделает вид, что всего этого не помнит.

Андрей ИЛЬЕНЯ

Фото Бориса САМКОВИЧА и из открытых источников.