Своими глазами. Красота по-олимпийски

Закрытие начинается не в девять на Олимпийском стадионе. Оно начинается в шесть на “Уэмбли Арене”. Только что здесь стояли на пьедестале наши групповички, а теперь нет уже не только пьедестала. Нет вообще ничего. Рабочие разбирают пол, снимают таблички со стен, телевизионщики сворачивают кабели. Солдатики на блокпосте уже сели на стульчики и не бегают как обычно, тихо отмечая свой олимпийский дембель. Ветер гоняет по парковке у большого “Уэмбли” обрывки бумаги. Последний олимпийский автобус до главного пресс-центра — в полвосьмого вечера. Завтра все подметут, снимут “военное положение” — и обычная жизнь хлынет и сюда.
И так будет на всех аренах. Только главный стадион Игр еще зальется синим и красным, еще попляшет под “The Who” и “Spice Girls”, еще потушат на нем огонь и запустят в небо птицу феникс. Но вообще это конец, пришедший неотвратимо, как и планировалось изначально. Лондон смоет с себя шутовской олимпийский грим и заживет своей бывшей чопорной жизнью. И это прекрасно.
Скорее всего, это была моя последняя Олимпиада в журналистском качестве. И вроде бы все я сделал, как говорили, но не покидает ощущение: что-то прошло не так. Шанс потерян. Портал закрылся и никогда больше не откроется. Я сижу на церемонии закрытия и думаю, слушая “Waterloo Sunset”, что я был очень близок к самому важному. Но увидел его только мельком, случайно. Повезло еще. Радоваться должен.
В общем-то расстраиваться тоже не понятно с чего. От меня ничего не зависело. Каждый день — новое задание. Читаешь, идешь и делаешь. Что может быть проще? Голова болеть не должна. Бережков пишет: “Пристально следи за всем белорусским, передай настроение, выражение лиц, как ведет себя начальство…” И я думаю: какой чудовищной формой параноидального маразма нужно страдать, чтобы приехать в величайший город планеты на величайшее спортивное событие планеты и потратить это волшебное время на разглядывание лиц руководства белорусской делегации. Интересно, если бы Бережков сам был в Лондоне, неужели он изводил бы свою жизнь на то, чтобы “передать настроение”? Что вообще может быть интересного в этом настроении? Кому?
Я смотрел на “The Times” каждое утро — и завидовал, как мертвый завидует жадности крови живых. Я завидовал первой полосе, на которой вообще ничего нет, кроме гигантской фотографии Усэйна Болта. Завидовал огромным изображениям какого-то кенийца в “The Guardian”, хотя совершенно непонятно, как они собирались втюхать британцам историю какого-то стайера-африканца. А вот, оказывается, втюхивают. И, оказывается, это всем интересно.
А Фелпс, а Мирс, а Серена, а Фосс, а Писториус, а сэр Крис Хой! Гении, титаны, герои на все времена. Им нужно ставить памятники, называть в их честь улицы, печатать их на банкнотах всех стран. Они и есть Олимпийские игры. И мне обидно, что все они, вместе взятые, в белорусских газетах никогда не получат столько внимания, сколько за эти Игры получили белорусские чиновники от спорта. Потому что истинные, космополитические герои нам почему-то менее интересны.
Нам интересно потешаться горячечным подсчетам недозавоеванных медалей и предвкушать: сейчас начнется! С кого “спустят шкуру” высочайшим указом? Чья голова полетит? Вот это — настоящий национальный вид спорта.
Нам пофиг, что сказал Джокович. Нам интереснее послушать другого теннисного гуру — Тетерина. У нас Заичков вместо Фелпса и Качан вместо сэра Криса Хоя. Чиновники замещают спортивных звезд. И это не к чиновникам претензия. Они в этом не виноваты. Они и сами, скорее всего, меньше всего хотят, чтобы их песочили. Но такие уж правила игры: спорт — это и есть политика. В Беларуси даже спортивная газета — политическая.
Ради интереса, я попытался проверить, знают ли англичане своего министра спорта, мистера Хью Робертсона. Где там! Оказывается, его во время Олимпиады вообще никто не вспоминает. Никто не ставит перед ним план по медалям, никто не потирает потные ладошки в предвкушении верховной головомойки. Невозможно представить, что во время Игр “The Times” вдруг ни с того ни с сего даст больше места под этого Робертсона, чем под Болта. Потому что Болт — уникальная форма жизни. А Робертсон — простой чиновник. До него кто-то был и после него кто-то будет. В него ткнули пальцем, его назначили, он стал министром. Для этого ему не понадобилось выдерживать конкуренцию со всем остальным миром.
Смешно и грустно, что у нас все по-другому, что Качан нам интереснее Маррея, что спортивная газета зарабатывает, продавая не материалы о великих спортсменах, а интервью с чиновниками, что в Министерстве спорта от Парамыгиной шарахаются, как вампиры от солнечных лучей.
Я мечтаю дожить до Олимпиады, во время которой мы не будем судорожно считать медали, ежечасно сверяя их количество с госплановым. Я мечтаю дожить до Олимпиады, по итогам которой хоть один мировой рекордсмен будет нам интереснее министра спорта. Я мечтаю дожить до Олимпиады, когда ни одному журналисту не скомандуют: “Нужно интервью с Заичковым!” Кто бы на тот момент ни был в роли условного Заичкова.
Я был на пресс-конференции Федерера после проигранного Маррею финала. Это была лучшая пресс-конференция, на которой я когда-либо присутствовал. Не знал бы, никогда в жизни не поверил, что этот человек только что упустил последний шанс выиграть золото Олимпиады в одиночном разряде. Сколько достоинства, сколько ума, сколько чувства юмора, какой блестящий, пусть и не родной, английский. От него только что сияние не исходит. Гении выглядят именно так.
“Нужен комментарий Тетерина!” — портит мне все настроение Бережков. Да зачем нужен? Кому? Знать бы, как отучить белорусов считать медали и научить считать впечатления. Как заставить нас всех понять, что Олимпиада — это прежде всего немотивированный акт красоты, а уж потом — вся остальная мишура. Вот как?
Это, Господи, зрячему видно. А для нас повтори…