Александр Прокопенко

Он и умер, когда не стало движения, а с ним дурманящего запаха травы и кожи, восторга голов, рвущих шипов подката, когда не стало востребованности в футболе — а значит, не стало и смысла. Того, для которого он был рожден…

Уникальность Прокопа заключалась в том, что он одинаково здорово играл с мячом и без оного. Голы же, не обладая сильным ударом, забивал какие-то невзрачные, как бы неубедительные: подрезкой в угол, сунув голову на опережение, из сутолоки, с протыка… Вряд ли болельщик сумеет выскрести из памяти и десяток из неполной сотни Прокоповых мячей, но показательно, что шедевральный гол в ворота киевлян (не принесший, к слову, минчанам победы, а все равно главный, единственный на все времена) из его видевших не забудет никто.

Все, что помню из того холодного октябрьского двадцатилетней давности вечера, — это сумасшедший, пронизывающий ветер на верхотуре динамовского “козырька”. Мы купили самые клевые, экзотические, нам казалось, билеты — два “гостя столицы”, приехавшие единственно ради полутора часов поединка (мы с другом Колькой ведать не ведали тогда о грядущей романтике фанатского движения — просто любили футбол и иногда позволяли себе его в хорошем исполнении вживую, покупая плацкарту в Минск или Москву вместо дня лекций в Брестском инженерно-строительном институте). Остальное очень смутно: тяжелое октябрьское поле, отсутствие моментов, вязкость борьбы… 36-я минута, Пудышев открывается вправо, за ним несется Буряк, но не успевает — пас бросают на ход вразрез. Пудик, с трудом настигая мяч, от самой лицевой линии стреляет вдоль — и дальше озарение гениальности, вспышка, чудо! — Прокоп, пропустив мяч под собой, вдруг делает движение пяткой, пуская легонького “свояка” в дальнюю лузу. Чанов, грамотно закрывавший ближний угол, сел на колени, реагируя на ожидаемый удар, которого не последовало, и лишь бессильным взглядом проводил вползающий рядом с другой штангой мяч. Эта находчивая пятка, ползущий мяч, изумленный Чанов — отпечаток счастья, который продолжаем нести в себе я, мой торгующий на базаре в заштатном Щучине заматеревший и отъевшийся Колька, и еще пятьдесят тысяч вскочивших тогда в едином порыве мальчишек, парней и мужчин.

Что же за чудо такое футбол, способный дарить мгновения, с которыми люди живут до самой смерти?

Автором такого мгновения для нас остался Прокоп, — не самый, казалось, образцовый экземпляр. Но глубоко не случайно, что и безмерная любовь людская, и вечный, временем проверенный гол выпали не кому-нибудь другому — ему.

Он не знал своего величия, и спускающаяся от виска струйка пота на снимке — его не оцененное до конца факсимиле. Стесняясь дефекта речи, Саша никогда не ходил на встречи с болельщиками, практически не отметился в жанре интервью, и не нам быть судьей, кого и в какой обстановке выбирал он в свои слушатели. Не расписанной в автографах ручкой, а без тени мученичества, с искрометной хитринкой выполняемой на поле каторжной работой вписал он свое имя в футбольную жизнь.

Он написал свою поэму, как ни коротка та оказалась. Теперь настал наш черед. В следующий четверг мы начинаем.