Прощай, Рио! Дабл-виски, пожалуйста!

Кругом маячили медальные перспективы — кругом случались обломы. Талай больно ударилась о барьер, Холодович не совладала с копьем, Арзамасова не выдюжила трансгендерного давления… В диктофоны лились не только слова, но и слезы. Хотя иногда в белорусский мешок из-под картошки с приятным побрякиванием все же что-то падало и разбавляло радостью женские драмы.
Редакция из Минска все это время подгоняла и мотивировала: “Арчи, давай, жги! Последняя неделя — надо ударно отработать! А потом на свободу с чистой совестью, самолет ”Люфтганзы“ через океан с халявным дабл-виски на борту”. Потом до финиша оставались два олимпийских номера, потом один — и все под нескончаемое “Давай”, “Домой” и “Дабл-виски!”. Я и давал, как мог, до самой церемонии закрытия.
И вот сижу в самолете “Люфтганзы”, пробую дабл-виски, которым тушу свой внутренний олимпийский огонь, и комом сглатываю горечь от того, что в суете рабочих дней так и не нашлось времени, дабы взобраться на гору Корковаду. Лет через десять-пятнадцать мои дети спросят:
— Папа, а ты же был в Рио-де-Жанейро? И видел статую Христа?
— Нет, дети. Из всех достопримечательностей Рио я видел только Усэйна Болта.
Болт — великий. И все его величие прекрасно осознают. Это вам не типичный американец Фелпс, который будет в лучших звездно-полосатых традициях отвечать на все вопросы: “В плавании так бывает. Просто я оказался быстрее”. Ямаец из каждого появления на публике делает шоу, даже в микст-зоне. Однажды вдруг раздвинул толпу окружавших его журналистов и, уставившись в телевизор, где стартовал финал женской двухсотметровки, принялся истошно болеть за землячку Элейн Томпсон. Другой раз изобразил перед камерой несколько приемов каратэ. А как-то станцевал зажигательный танец.
В микст-зоне запрещено фотографировать, просить автографы и делать селфи. Но когда там появляется Болт, люди, которые бдят за соблюдением этих канонов, начинают фотографировать, просить автографы и делать селфи. Не думайте, что звезда всем позирует, но иногда в один из многочисленных телефонов может чего-нибудь отчебучить.
Конкретно “Прессболу” в журналистских зонах запрещалось много чего еще. Наша аккредитация, выхваченная на падающем флажке как последний шанс попасть на Игры, предназначалась для невещательной телекомпании, которая не могла записывать аудио и видео на олимпийских объектах — только за их пределами. По аналогичной ездили коллеги из ОНТ, и в шутку мы называли себя бомжами, ибо были отовсюду гонимы. Телевизионщикам приходилось сложнее — им требовалась картинка. Снимали втихаря, в сторонке, под прикрытием. Однажды пустили в эфир интервью на фоне таблички “No filming” .
Нам же хотелось всего лишь записывать разговоры на диктофон и потом превращать их в текст, что никоим образом не испортило бы малины официальным вещателям. Но разбираться никто не желал, и за первые три дня “ПБ” схлопотал два предупреждения. Играть с огнем становилось все опаснее, поэтому в дальнейшем диктофон приматывался скотчем к запястью, прикрывался рукавом олимпийки и под нос спортсмена подсовывался блокнот, куда якобы делались пометки — самые важные слова, предложения, обороты… Так родилось не одно интервью с нашими медалистами.
Это были приятные разговоры — честно. Ввиду удивительной душевной простоты собеседников. Нынешняя Олимпиада имеет для Беларуси слишком выраженный деревенский уклон. Призеры рождались в глубинках. Таких, что некоторые этнохронимы широкой публике неизвестны вовсе: Потока, Зябровка, Гловсевичи, Хойники… Даже привезенные кавказские борцы — выходцы из маленьких горных селений. С наградой на шее медалисты рассказывали: “У меня мама работает на птицефабрике”, “А у меня — поваром в больнице”, “А у меня родители держат мелкую скотину”. Ничего удивительного — чемпионами становятся голодные. Те, кому на шестой “айфон” надо набороться, нагрести, наподнимать. Это еще Слуцкий после французского провала российской футбольной сборной говорил: “Разве вы пойдете копать картошку, если у вас полный погреб?” Хотя, возможно, айфоны и призовые здесь ни при чем. Эти ребята просто привыкли натирать мозоли: в огороде, в сарае, на участке.
Я вообще предложил бы скостить в несколько раз суммы вознаграждений за олимпийский драгметалл. Не потому, что жалко “народных грошай” — просто какой в этом толк? По идее столь серьезные деньги (а на фоне других стран белорусы платят немало) должны мотивировать, заставлять лезть из кожи. Но сколько было таких, которые могли, однако ничего не поимели или поимели не то, чего хотели? Кому-то не хватило десятых, кому-то — сотых, кому-то — одного гребка. И лишние пятьдесят-семьдесят-сто тысяч долларов не заставили превзойти себя. А на Олимпиаде мало сделать все возможное или повторить личный рекорд — здесь надо надорвать пятую точку. Если не надорвешь, сидишь на ней ровно и смотришь по телевизору церемонию награждения. Или с досадой косишься с нижней ступеньки пьедестала на верхнюю.
Правда, нынче мы судачим не только о своих спортсменах, но и о трансатлантических корпорациях, которые заправляют Играми и на Играх, трансгендерных вопросах, которые не вписываются в отечественное житие-бытие, даже о судьях, которые почему-то благоволят россиянам-изгоям. Короче, не только призеры у нас из глуши. Вся страна — маленькая деревня в далекой периферии большого мира, которую по эту сторону Атлантики мало кто найдет на карте. Глава нашей олимпийской делегации Максим Рыженков бодро и не без ядреного словца подвел итоги пребывания в Бразилии. Но, в сущности, разве не ординарно все прошло? Мы от Олимпиады многого не ждали — она нам многого и не дала. Брак по расчету.
Как все это смотрелось из Беларуси — расскажете. А здесь праздник пролетел в одно мгновение. Ты просыпаешься с рассветом, преодолеваешь огромные расстояния на медиа-шаттлах, бежишь за комментариями, возвращаешься, отписываешься, ложишься тоже почти с рассветом — и так по кругу. На второй неделе счет дням уже сбивается и ориентироваться во времени помогает только график выхода газеты. В такой центрифуге насладиться атмосферой сложно. Наверное, вкусно, но ты не распробовал. Чердачно-подвальная любовь. Маленький и быстрый секс.
…Честно говоря, в последний день бразильского путешествия я все же мог взобраться на гору Корковаду и побывать у статуи Христа. Однако Рио накрыло дождем. А когда сюда приходит непогода, Искупителя не видно даже из-под его ног. Тучи загадочно прячут великана, словно Гарри Гудини проворачивает трюк с исчезновением бога.
Смазливые девчонки в соцсетях написали бы, что дождь наутро после церемонии закрытия — это небо плачет, провожая Олимпиаду. Некоторые здесь действительно плакали, но в целом Рио вздохнул с облегчением. И без того шумный, перенасыщенный людьми город возвращается к более или менее обыденному ритму. Уже на надо дополнительных автобусов, развозящих прихмелевших болельщиков. Не нужны кордоны военных автоматчиков. Собирают без конца и края наставленные заборы ограждений.
Знаете, кое-что о здешнем мире за две с половиной недели сплошь без выходных понять все же удалось. Бразильцы — очень добрые люди (биндюжников из фавел оставим за скобками). Им не нужна была эта Олимпиада — своих бед по горло. Но коль уж гости приехали, то встретить хотелось достойно. Едва чужеземец делал непонимающий вид, как тотчас находились желающие помочь. Едва возникали трудности коммуникации, подбегал один из десяти, кто владеет английским. Если вы сворачивали не туда — вас разворачивали. Они желали оставить о себе добрую память, чтобы вы, возможно, вернулись. Уже в другой раз, когда здесь будет поспокойнее. Когда будет не одно утро, дабы увидеть Христа…