НеПРОФИЛЬный актив. Юрий Голышак: Лобановский уважал “Правду”, а Тихонов любил карамельки

Красавицу приходится утешать — отклики на публикацию очень скоры и наполнены не только состраданием к уже не встающему мэтру, но и вполне конкретными материальными предложениями. Таков резонанс от “Разговоров по пятницам” — рубрике, ставшей в российском “Спорт-экс- прессе” практически культовой.
За 11 лет пара Юрий Голышак — Александр Кружков встретилась, наверное, со всем цветом советского спорта, и, если бы они выпускали книги о своих героях, те выстроились бы не в одну полку. Шутка ли, считай, больше трех с половиной сотен звезд большой и малой величины.
Готовясь к этому разговору, я просто растворяюсь в тех героях Юры и Саши, о которых еще не читал, и с удовольствием перечитываю старое, уже пройденное. Список вопросов, а вернее, фамилий, о которых хочется спросить, растет в арифметической прогрессии. И я понимаю, что наше “интервью об интервью” тоже получится большим и наверняка не влезет в газетный разворот “Прессбола”. Поэтому с легким сердцем делю его на две части, оставляя на вторую белорусов — Горлуковича и Малофеева, Алейникова и Пудышева, и всех тех, кто был и остается кумирами эпохи для страны, некогда занимавшей одну шестую часть суши.

— Уверен, твое интервью с Перетуриным зацепило многих.
— Сам не ожидал такого вала откликов. Буквально пару дней назад Пресняков-старший организовал благотворительный футбольный матч в помощь комментатору. И там наскидывались так, что, думаю, одних только телевизоров принесли Владимиру Ивановичу штук пять. Уверен, продолжение последует.
Знаешь, у меня была похожая история с хоккеистом Виктором Шуваловым — партнером Всеволода Боброва и Евгения Бабича по сборной СССР пятидесятых. Тогда абсолютно неожиданно для всех он, родившийся еще в 1923 году, оказался жив. Просто в течение долгого времени жена не подпускала к нему никого. Затем супруга внезапно скончалась, и он, как ни странно, после этого расцвел. Мы с Сашей Кружковым оказались первыми журналистами, которые его навестили. Шувалов встретил нас в спортивном костюме румынского производства — примерно сорокалетней выдержки, сохранившемся с тех времен, когда он тренировал сборную этой страны. Рассказывал совершенно потрясающие истории — про Боброва, Тарасова, Сологубова, Трегубова, разбившуюся команду ВВС, Василия Сталина… Причем всех действующих персонажей он знал очень хорошо и давал им оценку, которая, вернее всего, оказывалась отличной от той, к которой мы привыкли. Мол, Севка Бобров забивал много, но мы играли на него практически всей пятеркой. Потому что “если не отдашь, навешает на тебя столько, что не унесешь”. Считал Боброва и Харламова, говоря нынешним языком, слишком распиаренными. А Фирсова и Вениамина Александрова ставил выше.
В общем, для всех стало открытием, что в свои 90 он жив и довольно активен. Согласись, для советского хоккеиста из тех времен — они все довольно рано уходили из жизни — случай неординарный. Он, кстати, и сейчас в строю, и если зовут на какие-то мероприятия, то отзывается с удовольствием.
Похожий резонанс был и после интервью с Шабтаем Калмановичем. Там, правда, немного другая история. Неординарная личность, талантливый бизнесмен и вместе с тем человек, обожавший баскетбол, тративший на него уйму денег. С его именем связаны победы “Жальгириса”, женских УГМК и подмосковного “Спартака” на международной арене. Но больших интервью с ним почему-то не было.
Материал получился отличным, со множеством интереснейших подробностей. Например, как они с Высоцким полетели в Америку, где Калманович организовывал ему гастроли. Певец передает ему свой паспорт на таможне, Шабтай открывает, а там… Владимир Семенович Шуцман.

— Почему Шуцман?
— Не знаю, но вот так было написано. После нашего интервью к нему устремились всякие высоцковеды — выяснять этот факт с паспортом. А мы решили писать книжку.

— Писать книгу о богатом человеке идея хорошая.
— Он нас привлек не этим, а своими абсолютно удивительными способностями. Например, умел легко умножать в голове большие числа, знал порядка десяти языков. А как он умел рассказывать!.. Калманович после выхода из тюрьмы находился под подпиской о неразглашении государственных израильских тайн (он вошел в тамошнее правительство, впоследствии оказавшись советским шпионом). Но он активно советовался со своим адвокатом Добровинским, как эту подписку можно сократить. Знаю, что Шабтай собирался рассказать в книге много сногсшибательных историй, но, возможно, секретным структурам не очень нужна реклама. Во всяком случае, его убийц не нашли по сегодняшний день. Через несколько месяцев после нашего интервью Калманович был расстрелян в самом центре Москвы.

— Ты ведь и сам раньше был военным журналистом и ездил по горячим точкам.
— Да, в Чечню в том числе, сидел там под обстрелами. Так что после этого уже ко всему готов. Помню свой первый выезд в Грозный на знаменитом 86-м поезде из Москвы. Первое, что меня поразило, еще на вокзале, это какие-то камни под ногами. Присмотрелся — стреляные гильзы.
Какие-то одичавшие кошки-инвалиды и собаки-инвалиды, ковылявшие на двух-трех ногах. Я еще спросил: “Ну что же вы не пристрелите этих несчастных животных, почему заставляете мучиться?” На что мне ответили: “Если собака не попадет на растяжку, то это за нее сделает человек”. И добавили, что в Грозном бояться надо не снайперов — ты их все равно не увидишь, а именно растяжек. После этого я года два ходил по Москве, уткнувшись глазами в асфальт. И на вяленую баранину смотреть не могу до сих пор, потому что в отсутствие электричества питаться приходилось только ей.
Помню, как-то пошел на интервью к священнику русской церкви, и он предложил мне, некрещеному, покреститься. А у меня были какие-то абсолютно нищенские командировочные, и даже было неудобно спросить, сколько это стоит. И я сказал, что пока не готов. На том и разошлись. А когда через две недели Дудаев отбил город, я узнал, что этому священнику отрезали голову.

— Сейчас в Грозный не тянет?
— С той поры там ни разу не был, и к мысли вернуться отношусь довольно спокойно. Как активного автопутешественника меня влекут иные маршруты. Только за этот год объехал Карелию, Крым и Абхазию.

— В Абхазии ты совместил отпуск с работой — написал отличный текст о Виталии Дараселия. Авторе победного гола финала Кубка кубков 1981 года, который выиграло тбилисское “Динамо”.
— Очамчира — родина Виталия и место, где он похоронен — находится очень близко к грузинской границе. Там кругом полумертвые города, сильно разбитые во время войны. Очамчира не исключение. Я поехал посмотреть на город и на могилу Дараселия. И уже там, на месте, узнал, что живы старенькая мама футболиста, его сестра. А поскольку весь город по площади, как один район моих Мытищ, то найти нужный дом было несложно. Вначале чувствовал себя неловко, но когда увидел, как обрадовалась мама, уверенность вернулась. Не знаю, удалось ли мне раскрыть тайны смерти Дараселия, но все предыдущие версии его гибели были совершенно другими.
Я условился поговорить с мамой на следующий день, но так сильно отравился накануне, что ехал к ней лишь с одной просьбой — перенести встречу. Но потом, когда обнаружил, что собралась вся родня, все одеты по-праздничному, подготовлены альбомы с фотографиями, понял, что уйти никак не нельзя. Сидел и буквально заклинал себя, чтобы — не дай бог — не начало тошнить, как весь предыдущий день.
Но за все эти полтора часа, которые мы проговорили, ни на секунды ничего не подступило. Чувствовал себя просто идеально, а когда вышел от нее, сел в машину и поехал обратно в Сухуми, снова начало крутить. Наверное, это была какая-то помощь свыше. Я в это верю.

— Напомни, как на самом деле погиб один из талантливейших советских футболистов 80-х.
— Раньше считалось, что он гонял на “Волге” со страшной скоростью — как и все нападающие. Но, как оказалось, ехал он на “Жигулях”, и не с инструктором, а с другом. Главное — он не сорвался в пропасть на обледенелой дороге. Дараселия не смог разминуться с другой машиной. Начал ее объезжать, они немного столкнулись. Не лоб в лоб, но хватило, чтобы обоих унесло в пропасть. Излишне говорить о том, что Виталий до сих пор любимец не только жителей города, но и всей Грузии. На его могилу часто приезжают ребята, с которыми он добывал в Европе футбольную славу тбилисскому “Динамо”.

— Этим и хороша журналистика — можно прекрасно выучить историю советского футбола, общаясь непосредственно с ее героями.
— Ой, когда я начинал, был такой нулевой… Удивляюсь, как меня еще куда-то брали, в какие-то газеты. Помню, пришел к своему ровеснику Саше Мостовому. Уселся напротив него и сказал, как заправский следователь: “Ну, рассказывай”. Он очень удивился: “А что рассказывать?”. Неловкий момент, пауза, но я как-то выкрутился, коря себя за то, что не удосужился даже составить вопросов к интервью.
Помню, как купил китайский диктофон и пришел с ним на пресс-конференцию мэра Афин в Москве. И вдруг мой диктофон начинает говорить голосом Виктора Тихонова, записанного накануне. Охрана переглядывается, затем смахивает этот диктофон в оркестровую яму и та еще какое-то время вещает тихоновским голосом.
А вообще то время, начало 90-х, вспоминаю с упоением. С какими людьми приходилось общаться — Гавриил Качалин, Михаил Якушин, Николай Латышев… Латышев даже дал мне подудеть в свой “Золотой свисток”. А сейчас думаю — какой же я был мудак…
О какой ерунде тогда с ними говорил, ведь можно было узнать у них, тогда еще живых, тьму всего интересного. К тем ногам да приделать бы сегодняшнюю голову… Причем к ним никто не ходил — на моей памяти Латышев ни одного действительно большого интервью и не дал.

— Из твоего разговора с киевским динамовцем Виктором Серебрянниковым узнал, что еще один “Золотой свисток” советскому судье Тофику Бахрамову дали по блату. Из-за того, что он приятельствовал с тогдашним президентом ФИФА Стэнли Роузом и регулярно возил тому чемоданы с коньяком и икрой.
— Как для журналиста для меня это стало открытием. Но Серебрянников говорил и о более не- ожиданном. О том, как киевлян в полном составе пригласили перед матчем на посиделки жены футболистов команды, в гости к которой они прилетели играть. Разумеется, под утро они вернулись в гостиницу обессиленные. И это происходило регулярно — практически со всеми командами, приезжавшими в этот город. Таким образом жены боролись за премиальные для своих мужей, которые в этот день — разумеется, ни о чем не подозревая — ночевали на базе и к завтрашней игре подходили куда более собранными, нежели их соперники.

— Не сомневаюсь, что ты спросил, как называется этот волшебный город.
— Да. Но он уперся — при всей своей откровенности. Я все равно потом узнал. В комментариях к статье люди задались этим же вопросом и довольно быстро вычислили, где все это происходило.

— И где же?
— Не скажу.

— Украина, Россия?
— Ни то, ни другое.

— Знаю, ты умудрился взять интервью у Лобановского, когда он их не давал в принципе.
— Это случилось вскоре после его возвращения из Эмиратов. Он провел довольно сухую пресс-конференцию для украинских журналистов в Киеве, а затем приехал в Москву на “Кубок Содружества”. А я тогда одновременно работал в “Правде” и в газете “Футбол-Ревю”.
Звоню в гостиницу “Украина” и прошу соединить меня с номером Лобановского. “Валерий Васильевич, дайте, пожалуйста, интервью газете “Футбол-Ревю”. — “Я интервью не даю”. Ладно. Через полчаса набираю снова. И совсем другим голосом (меня “правдисты” этому учили) представляюсь уже журналистом газеты “Правда”. Валерий Васильевич: “Газета “Правда”? Ну, конечно, я готов!” Откуда ему, только вернувшемуся из ОАЭ, знать, что некогда могущественная советская газета к тому времени скатилась до какого-то микроскопического тиража? Что в ней работали несколько международников с сизыми носами — и такие же салаги, как я?
Приезжаю на тренировку в манеж, и Валерий Васильевич, по- моему, отстранив того же Перетурина (“Потом, Володя, потом, тут ко мне пришли”), чрезвычайно подробно отвечает на все мои вопросы где-то в течение часа. Потом это огромное интервью выходит, становится достоянием гласности и коллеги в Киеве всплескивают руками: “Ну как же так, Валерий Васильевич. Своим не дали, а Москве!..” На что он отвечает: “Но это же газета “Правда”!”

— Были люди, за которыми вы с Кружковым охотились, а они годами уходили от разговора?
— Миша Татаринов. Удивительного таланта хоккеист. Мы слышали о нем много всего: невероятные похождения, какие-то тюремные истории… Находили его номер, дозванивались, и он назначал нам цену. “Пять тысяч долларов!” — “Миша, ну ты что, какие пять тысяч?” — “Хорошо, тогда две”. Последняя его ставка, как сейчас помню, пятьсот. Через два года мы созвонились снова. На сей раз в разговор все время вступала женщина, которая говорила, что ему и так ничего не надо, он — олимпийский чемпион. А это звание навечно. Затем прошло еще года два или три, и Миша нашелся сам. И это интервью было нужно скорее ему, чем нам, и он начисто не помнил наших предыдущих телефонных разговоров.
Мы уже, признаться, остыли и не ждали от него ничего экстраординарного, Сашка Кружков даже не хотел идти на интервью. А Татаринов пришел чистый, выбритый, надушенный — и рассказывал совершенно потрясающее. О том, как он своим мощнейшим броском разбивал вратарям маски. О том, что считал Валерия Первухина лучшим хоккеистом в мире. О том, как пил, а его зашивали, как в тюрьму попал. Сам предложил, такое редко бывает, назвать наше интервью “20 лет ада”. Надеюсь, он их действительно прошел и возврата к старой жизни уже не будет.

— Как вы с Кружковым распределяете роли в разговоре со спортсменом?
— Это нам тафгай Александр Юдин сказал: “Я вас расколол, вам меня не обмануть — ты злой следователь, а ты хороший!” Причем хорошим оказался почему-то я, к изумлению Кружкова — интеллигентнейшего молодого человека в очках. Его очки сразу же запотели.
Юдин почему-то не очень доброжелательно нас воспринял, но тоже рассказал немало интересного. Леонид Слуцкий, который следит за всеми нашими “пятницами”, как-то сказал, что у нас было два совершенно фантастических интервью. И одно из них с Юдиным — со всеми его драками на протяжении жизни, байками про погнавшуюся за ним и собственноручно утопленную овчарку и пересечение канадской границы в чьем-то хоккейном бауле.

— А второе?
— С Федором Конюховым. Слуцкий даже зачитывал его команде в автобусе. Кстати, Конюхов действительно чрезвычайно любопытный человек. Я тогда повадился в Челябинск ездить, друзья там завелись. А он как раз там на хоккее оказался. Сидит в вип-ложе в фирменном свитере “Трактора”. Договорились о встрече в Москве.
У него свой особнячок в самом центре. Вокруг бронзовые фигуры каких-то флотоводцев, и все это выглядит как музей при жизни. А внутри все оформлено как кельи — очень необычно. И сам он рассказывает то, что с трудом укладывается в сознании. Про мумифицированные трупы на вершине Эвереста, потому что погода там колеблется от минус 20 до минус 40 градусов. Про свои многочисленные приключения и экспедиции, без которых он просто не может жить. Иногда кажется, врет, а потом понимаешь, вряд ли.
Человек прошел если не через все, то через многое, но даже у него какие-то вопросы вызывают просто мистический страх. Зная, что у него было несколько встреч с сомалийскими пиратами, спрашиваем: “А сколько раз на вас наставляли оружие?” И он осекается вдруг: “Зачем вы задаете такие вопросы? Так ведь и беду накликать можно”.
Интересно, что Юдин — человек, ничуть не похожий на Конюхова — ответил так же, когда мы изучили его пальцы. “Они у вас все сломаны?” — “А вам голову никогда не отрывали?” Мол, о чем говоришь, потом обязательно и случается.
Еще у нас было абсолютно изумительное интервью бывшего волейболиста сборной СССР Паши Шишкина. Теперь он серьезный бизнесмен и, помимо этого, очень интересный человек, безмерно увлеченный восточными практиками и глубоко познавший их суть. У него диагностировали рак сердца — довольно случайно: после того как сходил покидать мяч через сетку со своим другом Лешей Кортневым. Хирургическое вмешательство оперативно делали в Швейцарии, и Паша рассказывал, как у него расширяли грудную клетку, вынимали сердце, клали его на какую-то тарелочку, вырезали опухоль, а потом вставляли сердце обратно. Все это есть на видео, потому что там операции записываются. Он это рассказывал самым будничным голосом — как и о том, как усердно учился за рубежом после спорта, как ездил во все свои многочисленные путешествия в Тибет, каких удивительных людей там встретил и чему у них научился.
Мы сидели напротив, и нас (потом обменялись мнениями) не покидало чувство, что разговариваем с необычайно просветленным человеком, гением.

— Такой одаренный для второй жизни спортсмен скорее исключение из правил.
— Волейболисты все очень толковые. Я никогда не встречал глупого боксера, они тоже все в порядке. Могут быть даже немного боязливыми. По-моему, Роман Кармазин сказал, что среди боксеров очень много трусов. Но умницы практически все, начиная с того же Кармазина, который нас буквально потряс трезвостью и тонкостью жизненных суждений. Вот сейчас напрягаюсь, но не могу вспомнить ни одного, кто бы разочаровал. Это действительно вид спорта, который заставляет много думать.
Очень умные баскетболисты. Даже слишком. Заоблачная глубина проникновения в природу предметов у Сергея Базаревича. Иван Едешко, твой земляк, тоже человек интересный. Но с ним нам трудно было.

— Почему?
— Попросил интервью на вычитку, просмотрел, мол, нормально, хорошо написали, никаких проблем. “Только ничего публиковать не надо”. И это после шестичасовой беседы, и еще бог знает какого времени ее снятия с диктофона.

— Сочувствую.
— Долго мы с ним торговались. За это время вышло его интервью в “Прессболе”, потом еще какое-то время прошло — и он, видимо, устав с нами общаться, махнул рукой: “Ладно, публикуйте”. С Маратом Измайловым была аналогичная история. Я долго зачитывал ему материал по телефону, он был со всем согласен: “Все хорошо, все правильно, но печатать не надо”. И тогда на разговор с ним отправился Кружков, они долго общались. Какие-то куски, понятно, пришлось выкинуть, и оно вышло довольно исковерканным, но все- таки увидело свет.

— Вам удобно общаться с собеседником вдвоем. Аналогов этому в современной журналистике я не встречал.
— Началось с того, что Илью Цымбаларя выгнали из “Спартака”. Какое-то время поболтался без дела, а потом внезапно позвали обратно. И вот он обрадованный летит на сбор в Турцию, выходит на занятие… А Олег Иванович Романцев, который накануне, судя по всему, был в состоянии эйфории, отчего и потребовал Цымбаларя обратно, хмурится: “А ты чего здесь делаешь?” И Илюша тут же пулей следует обратно в Москву.
А там его уже жду я. И Саша Кружков, который тоже хочет сделать с ним интервью. Как поступить? Ну, пошли вместе — затерзали мы как-то Цымбаларя с двух сторон, и вроде получилось неплохо. Потом начали совместно делать футбольное приложение к “СЭ”.
Затем главный редактор “Спорт-экспресса” Владимир Михайлович Кучмий предложил распространить наши интервью и на другие виды спорта. Сам же и предложил название рубрики “Разговор по пятницам”. Мы согласились с восторгом. Потому что футболисты — народ специфичный. У них всегда ряд условностей. Очень тяжело трясти, а говорливые, как правило, закончились довольно быстро.

— Самое продолжительное интервью с футболистом?
— Ну, если брать из последних, то с Сергеем Ольшанским. Игроком сборной Союза 70-х, капитаном “Спартака” и ЦСКА. Сели в двенадцать, вышли в шесть. До нас он дал огромное количество похожих друг на друга интервью, а нам хотелось раскрыть его, потому что чувствовали недосказанность в каждом из них. Понятно, мы хорошо готовимся к разговору. Читаем и понимаем, что в этом месте есть белое пятно, здесь он мог ответить иначе, но выбрал самый простой путь, уйдя от ответа. Здесь пробел, там — так и скапливается значительное количество абсолютно конкретных вопросов, на которые хочется получить такой же неуклончивый ответ. Примерно минуты до пятидесятой Сергей Петрович ломался, но мы не отступали, и постепенно он разговорился — и рассказал наконец то, что никто еще не слышал.
Знаешь, я занимаюсь еще и кладоискательством. Довольно серьезно, и даже специально для этого купил джип. Так вот принцип поиска клада очень похож на план хорошего интервью. Берешь старую карту и накладываешь ее на новую — смотришь, где была исчезнувшая деревня и едешь туда. Понятно, что твои коллеги поступили именно так, и в этой деревне ты уже ничего не найдешь, ее перерыли от одной околицы до другой. Но если твой глаз наметан, то замечаешь все тропы, дорогу к кладбищу, к церкви, лесу и так далее. И вот там можно что-то найти. Но должно быть чутье, то же самое касается и интервью.
Никогда ничего так просто не происходит, ведь что-то вынудило человека принять решение. Какой-то поступок. Чей? Наверняка был еще и разговор. Был? Подробности. Иногда весь драматизм заложен именно там — в одной фразе, реплике. Но ее надо найти. Никогда не надо стесняться узнавать подробности.

— Ольшанский здорово пострадал от Анатолия Тарасова, которого он, по-моему, искренне ненавидит до сих пор.
— Да, тот здорово испортил ему жизнь. Но ведь посмотри, как причудливо потом распорядилась судьба, хотя поначалу ему было предначертано много испытаний. Начиналось все очень хорошо — он должен был стать для родного “Спартака” такой же легендой, как и Игорь Нетто. Потом, возможно, тренировать — не знаю, с какой уже долей успеха. Все должно было катиться по рельсам, а вместо этого образовалась какая-то кутерьма, которая закончилась полковничьими погонами и хорошей пенсией. Ольшанский руководил всем футболом и хоккеем в ЦСКА, а это, сам понимаешь, огромная должность, просто гигантская.

— Знаменитого Виктора Тихонова тоже увольнял он.
— Подпись под приказом поставил, решение было принято министром обороны.

— Ты общался со многими знаменитыми хоккеистами. Кто все-таки был более великим тренером: Тарасов или Тихонов?
— Мне кажется, Тихонов. Что такое Виктор Васильевич в представлении любого советского человека? Железобетонная глыба, которая руководствуется исключительно понятиями “Надо!” и “Победа любой ценой!”. И я думал о нем ровно так же. Но когда познакомился ближе, то увидел совсем другого человека. Какого-то размякшего, что ли.

— Это хорошо?
— Это очень хорошо, когда человек не скрывается за чеканными и обтекаемыми ответами на практически любой вопрос. Он отставляет в сторону образ сурового и непоколебимого и становится нормальным. Человеком, который точно так же может страдать, сопереживать и мучиться, как и другие.
Тихонов в тот день разговаривал с нами четыре часа и все это время подсовывал карамельки. Он безумно любит сладкое и просто не может без него обходиться. Говорил: “Если я люблю сладкое, значит, еще не постарел”. И этот размякший Тихонов, который всегда ложился спать с блокнотом на тумбочке — на тот случай, если приснится что-то дельное — оставил неизгладимое впечатление. И он мне гораздо роднее, чем Тарасов, который постоянно с кем-то конфликтовал.

— Тихонов тоже не ангел: вся страна была в курсе, как он в конце 80-х обменивался отрытыми письмами через газеты с игроками своей любимой первой пятерки. В частности, с Фетисовым и Ларионовым, которых не отпускали в НХЛ. Ты наверняка им сопереживал.
— А чего было сопереживать-то? Ребята проявили себя со всех сторон довольно героически. И в борьбе этой, и потом на хоккейных площадках в НХЛ. Все у них было хорошо.
Когда интервью со спортивными звездами идут просто косяком, хочется вынырнуть из этого мира и пообщаться с какими-нибудь чудаками из других сфер. Иначе ты сам через некоторое время становишься похожим на своих героев — просто набитый информацией, кто, где, когда, как и с кем. Я не сильно уверен, что это та информация, которую полезно с собой таскать. Тем более когда в мире существует еще много всего интересного.
Мне нравится гулять по Переделкино в компании писателя Нилина, который рассказывает, что в этом доме жил Катаев, на том балкончике застрелился Фадеев и так далее. Или поехать в город Тутаев к лучшему в Европе мастеру, отливающему изумительные колокола. Ты понимаешь, о чем я?

— Конечно, в одном только спорте можно закиснуть. Все- таки спортсмены и тренеры — люди, довольно ограниченные своей профессией. Или все-таки есть те, кто этот миф разрушал?
— Ходила же история, что Кипиани отлично знает английский, читает Шекспира в оригинале, что очень круто. Потому как в те времена выехать в Европу можно было разве что на матчи сборной СССР или еврокубки с участием тбилисского “Динамо”. Однако это считанные дни, толком с иностранцами не пообщаешься. Да, наверное, это сильно и не поощрялось. Но ведь смог как-то… А потом выясняется: по-английски говорит и Шекспира читает вовсе не Давид, а его сын…
Но опять же есть люди, с которыми интересно общаться. И все равно они в основном тонут в вале абсолютно ненужных и пустых интервью, которыми заполнены многие наши СМИ. Ну просто сплошная микст-зона. Одни спрашивают, хотя не хотят. Другие отвечают, хотя тоже отвечать у них нет желания. И в результате свет видят тысячи серых и бесцветных интервью, которые мог бы дать абсолютно любой человек. Кому это надо?
Продолжение следует.