Золотая гвардия. Александр Романьков: прыжок Беловой и земля Сталинграда

Все дело в Бахе. Нынешний президент Международного олимпийского комитета в свое время фехтовал вместе с Романьковым. И пусть немецкий Томас не стал таким же знаменитым, как белорусский Саша, но все же выиграл олимпийское золото — кстати, первым среди всех президентов МОКа. Так вот, Романьков и Бах ровесники, оба родились в 1953 году, первый в ноябре, второй в декабре. Бах сейчас наверняка в очередной деловой поездке по миру, окруженный толпой референтов и высокопоставленных встречающих особ. А Романьков — в минской квартире в доме на Танковой, где все неспешно. Кошка, спящий за стенкой после вчерашней поздней работы сын и кофе, который хозяин квартиры заваривает на протяжении нашего трехчасового разговора несколько раз.
Нам же ведь не только о Бахе надо поговорить. О всей жизни Романькова в спорте, 24 года из которой (оцените цифру!) отдано сборной СССР. Впрочем, Александр Анатольевич и сейчас не на пенсии. Он ведь и в Минск вернулся только на праздники, а скоро улетит обратно в Ташкент, где работает тренером-консультантом сборной солнечного Узбекистана.

— Хотите провести между мной и Бахом параллели? Ну что ж, давайте попробуем. Во-первых, у него есть юридическое образование. Он и по натуре всегда был человеком рассудительным, с аналитическим складом ума. И фехтовал так же: спокойно, не хватая, скажем прямо, звезд с небес. Это что касается личного турнира. Но вот в командном был сильнейшим бойцом.
У нас есть такое определение: ты или “личник”, который успешен в индивидуальном турнире, или “командник”, незаменимый, когда надо фехтовать за себя и того парня. Есть, конечно, и универсалы, которые успешны и там, и там, но их всегда можно было пересчитать по пальцам.
Больше всего ценятся бойцы командные — для этого тоже требуется дар. И вот Бах им обладал в полной мере. Он никогда не был в своей сборной первым или вторым и в личном турнире, с ним можно было разобраться легко. Но когда начинались матчи сборных, в этого корявого, казалось бы, парня попасть было просто невозможно. Так часто бывает — лидеры не могут фехтовать, а второй состав встает просто несокрушимой стеной. Первых, конечно, можно оправдать тем, что одну медаль они уже добыли и изрядно выложились в индивидуальном турнире. Но истоки этого парадокса, как мне кажется, лежат в характере.
Вообще все фехтовальщики делятся на три вида: пассивные, которые целиком полагаются на активность противника, пассивно-активные — те, кто опять же ничего не делает, но довольно явно это показывает. И есть активные — эти постоянно атакуют. Тех, кто может объединить в своем арсенале все три тактики, единицы. Это звезды, которые умеют менять тактику по ходу боя. Хотя чемпионами мира могут стать и те, кто исповедует только одну стратегию.
Что такое фехтование? Это умение правильно держать дистанцию. Владение клинком важно, но умение работать ногами все- таки важнее.

— Можно провести аналогию с боксом.
— Да, все время сравнивают. Разница в том, что у нас колющая рука впереди, а у них бьющая сзади. Ну и в боксе можно танцевать по всему рингу, как вздумается. На фехтовальной дорожке влево-вправо особенно не уйдешь — там ширина лишь 180 сантиметров.

— В начале 80-х ваш вид даже считался более опасным.
— Действительно, на чемпионате мира 1982 года на моих глазах погиб олимпийский чемпион Москвы Володя Смирнов, через год в похожую ситуацию попал французский фехтовальщик Касьянц, его жизнь, правда, удалось спасти.
И тогда Международная федерация фехтования существенно повысила безопасность. Куртки и шлемы теперь практически не пробиваются, а клинок если и ломается, то существенного вреда здоровью спортсмена не наносит. Трагические случаи сведены к нулю. Единственное, не защищена голень, но это все-таки не жизненно важная часть тела.

— Смирнов был ярким представителем агрессивного стиля ведения поединка и обладал завидной физической силой.
— Удивительно сильный человек. Помню, как-то сидели в ресторане и долго ждали, пока нам принесут поесть. Смирнов нетерпеливо вертел в руках пятак и вдруг: “Ой…”. Смотрю, монета переломана на две половинки.

— Невероятно.
— Все произошло на моих глазах. Но надо добавить: своей силой против кого-то он никогда не пользовался. Это качество по- настоящему сильных и добрых людей. Фехтование, конечно, другое дело. Выбить или забрать оружие я тоже могу, просто на классе. Но у Володи была своя “коронка”, повторить которую не мог никто.
Когда он брал одну из защит, дважды прокручивая рапиру соперника, тот испытывал ощущение человека, два пальца которого попадали в электрическую розетку — Володя просто вырывал руку.
Самой главной медалью у советской сборной всегда считалась командная, и здесь Смирнов показывал еще одно качество своей натуры. Мы всей командой буквально молились, чтобы судья хотя бы один раз допустил ошибку в сторону его противника. Те тоже знали об этой специфике Володи и, уверен, внутренне также посылали месседж арбитру: “Только не ошибись!”. Потому что в этом случае Смирнов наливался такими яростью и мощью, что буквально сносил соперника с дорожки. Даже если бы он проигрывал 0-4, то итоговый счет был бы 5-4 в его пользу.

— Трудно, наверное, когда в сборной сразу два лидера — Романьков и Смирнов.
— Володя был простой парень, абсолютно не склонный к зазнайству. У нас никогда не было зависти друг к другу или, как у девчат, соперничества, когда они готовы выцарапать глаза. Мы оба знали, что в личном турнире каждый выступит так, как получится, но в команде должны быть лидерами. И фехтуя с Володей, прекрасно понимали, что я нужен ему, а он нужен мне.

— О спаянности фехтовальщиков ходили легенды. Иван Едешко говорил, что лучшие мастера вашего вида могли перепить даже хоккеистов — признанных лидеров по этой части.
— Чего скрывать, Смирнов был чемпионом и по этой части. Его мощный организм переваривал любые нагрузки. Но он был добрый человек и в эти периоды просто исчезал из виду и не попадал ни в какие истории. Еще один плюс: расслабиться Володя мог только после соревнований, не помню случая, чтобы он подвел команду во время турнира. У Смирнова был мощный самоконтроль.
Вообще в Советском Союзе фехтование развивалось бурными темпами. Мы довольно быстро настигли родоначальников французов и итальянцев, а затем и вырвались вперед. Было очень хорошее финансирование, потому что спорт, как ни крути, все-таки политика. Возьмите ситуацию с допингом. Там же ничего нет. Сколько раз я сам сдавал эти анализы… Если в личных попадаешь в тройку (а, как правило, я там был практически всегда), автоматически отправляешься на допинг-контроль. В команде путем жребия из пятерых выбирали двоих. Ребята смеялись, имея в виду меня: “У нас одно место всегда занято”. Удивительным образом я постоянно оказывался в числе тех, кому надо было сдавать анализы. Так что эту процедуру знаю до мельчайших деталей, и ума не приложу, как можно было подменить пробы. Это просто нереально.

— Думаю, допинг в вашем виде и не нужен.
— Бесполезен. На моей памяти был только один случай. Сергей Голубицкий — серебряный призер Олимпиады 1992 года, неоднократный чемпион мира. Очень хороший рапирист, попавший в сборную Союза в 19 лет. Как-то его проверили, а у Сергея повышенный тестостерон, причем раза в полтора. Клянется-божится, что ничего не принимал. Положили на обследование в швейцарскую клинику и выяснили, что парень действительно феноменален — в экстремальных условиях соревнований уровень его собственного тестостерона резко увеличивается. Дали на этот счет специальный документ, с которым он потом и приходил на все допинг-тесты.

— Возвращаясь к Баху: в 1992-м он уже был членом МОКа.
— От всех остальных Баха отличала уверенность в себе. Если говорил, то исключительно по делу. Думаю, эта целеустремленность вкупе со знанием языков (а он, помимо немецкого, владеет еще английским, французским и испанским) и дали результат.
И с годами он не поменялся. Разве что погрузнел. Мы виделись в Узбекистане во время его ознакомительного визита по азиатским странам бывшего СССР. Я стоял в общей группе встречающих и когда он к нам подошел, поздоровался: “Здравствуй, Томас!”. Он отреагировал мгновенно: “Саша?!” На Западе меня всегда называли именно так — не Александр Романьков, а Саша.
Томас бросился ко мне, начали обниматься, целоваться у всех на виду. Потом забрал меня с собой и всю дорогу я его сопровождал. Еще с одним моим другом — Сабиром Рузиевым, бывшим министром спорта Узбекистана, с которым я попал в сборную СССР в одном и том же году.
И вот Бах держит речь: “Вы не представляете, как я счастлив увидеть тех людей, с которыми когда-то вместе фехтовал! С Сабиржаном мы дружим и переписываемся до сих пор, а вот с Сашей я не виделся давно. Он тоже мой друг, но дело в том, что за всю жизнь я ни разу у него так и не выиграл”. Вот елки… Я даже и не знал этого, потому что не помнил всех поединков с Бахом. В отличие от него самого. И скажу откровенно: мое уважение к Томасу возросло еще больше, когда он во всеуслышание в этом признался. Согласитесь, это сделал бы не каждый руководитель.

— В полуфинале Олимпиады-76 сборная ФРГ с Бахом в составе обыграла сборную СССР 9-7.
— Фехтовали четыре на четыре. По составу наша команда была намного сильнее, обязаны были побеждать. Но опять же командные соревнования — это совсем другая история. Я был в хорошей форме, в личном турнире завоевал серебро. В том матче провел с каждым из немцев по бою — одержал четыре победы с общей разницей уколов 20-4. А мы все равно проиграли. Это была такая трагедия для меня…

— Трагедия была в 1973-м, когда вас не взяли на юниорский чемпионат мира, посчитав, что “ветеран” молодежной сборной Романьков бесперспективен. А в следующем году вы стали чемпионом мира уже среди взрослых.
— Тогда сложилась интересная ситуация. Я вышел в финальную шестерку вместе с еще двумя молодыми спортсменами — это француз Петрушка (сейчас генсек Международной федерации фехтования. — “ПБ”.) и итальянец Карло Монтано. Нам чуть за 20 — остальным за 30. В итоге первые три места заняла молодежь, что было абсолютно нетипично для фехтования.
Мой финальный бой был с Монтано — представителем знаменитой фехтовальной семьи. А руководителем советской делегации тогда являлся Герман Бокун, зампред Спорткомитета Белоруссии. Фронтовик, суровый и жесткий человек. “Пошли со мной,” — мне нехорошо стало только от его тона. Отошли, Бокун очки на лоб поднял: “Ты вообще помнишь, откуда приехал? Сколько нас в войну полегло, знаешь? А как мама твоя за тебя сейчас переживает, представляешь?…” В общем, от него я стартанул в состоянии сильнейшего нервного возбуждения и готов был разорвать этого Монтано на месте.
Мое попадание в финал руководство уже расценило как успех. Действительно, дебютант чемпионата мира пробился в шестерку! Но у Бокуна, видимо, на меня были другие планы.
Мы с Монтано оба левши. Он чуть выше, но круглый, как мячик, весом килограммов сто, не меньше. Я после напутствия Бокуна сразу повел 3-0. И тут соперник захромал. За ногу схватился: “Ай, ой, ай-яй-яй!” Пригласили доктора, тот внимательно осматривает Карло: “Симуляция!”. Судья на дорожке ему выписывает желтую карточку. И если он еще раз допустит нарушение, то тут же получит не красную, как обычно, а сразу черную. И это не штрафной укол, а сразу билет домой. У итальянца мигом улетучились все болевые симптомы. Прыгает, рвется в бой, но меня уже не удержать — внутри ведь танки идут, самолеты, партизаны огонь ведут. Все для победы. Короче, побеждаю 5-1.
Все в шоке. Бокун расцеловывает, молодец, Саня, знай наших! А в это время в зал едут наши фехтовальщицы. И у них в автобусе слух прошел, что вроде выиграл кто-то из советских, но кто именно, неизвестно. У меня уже берет интервью журналист “Советского спорта”, как в дверях появляется Елена Белова. Корреспондент просчитывает ситуацию: “Давай ее разыграем?” — “Ну давай”…
А Лена меня всегда Шуриком называла. Мы как-то поехали в Таллинн на взрослый турнир, и меня по возрасту к нему не допустили, мол, маленький еще. И вот тогда ко мне это имя и прицепилось. После турнира Белова с девчонками пригласила меня на импровизированный банкет, где все пили шампанское с вином, а я только сок, как Шурик.
Кстати, до сих пор у Елены Дмитриевны Шуриком и остался, есть у нее привилегия меня так называть. Она всегда была для меня богом. Когда я 16-летним пацаном первый раз у нее выиграл, ночь не спал, счастье так и распирало.
И вот Лена подбегает ко мне тогда: “Шурик, правда, что кто-то из наших выиграл?!” Я так неопределенно, мол, да уж, а журналист, матерый уже человечище, начинает рассказывать, что и Саша Романьков тоже молодцом оказался, пробился в финал и сражался просто героически. Но Лена тоже непростая, понимает, что давить надо на самое слабое звено: “Шурик, смотри мне в глаза… Кто выиграл?”. Ну, деваться некуда: “Лен, я…” И тут она как завопит на весь зал, как прыгнет на меня…
Вот нравятся мне эти наши белорусские отношения. У нас всегда была хорошая школа, начиная с Павловского. Чернушевич, Смоляков, Никанчиков, Самусенко. А вы знаете, что у Татьяны Дмитриевны папа был Героем Советского Союза?

— Никогда об этом не говорила.
— Вот такой она человек. Может, не посчитала нужным. Она очень интересная была, большой души женщина. Я ведь, по сути, на всех этих личностях рос. В республике были хорошие рапиристы, но по титулам с женской командой, они, конечно, сравниться не могли. Когда Белова и компания приезжали, для нас, 16-17-летних пацанов, это праздник был.

— В чем специфика женского фехтования?
— Не в обиду будет сказано, но скорость у нас, конечно, повыше. Второе, опять же не в обиду — доказано наукой, — из одной условной ситуации у женщины- фехтовальщицы до пяти вариантов ответа, а у мужчины до семи. Наша вариативность шире.
Но это не говорит, что с ними нам было легко. Лена Белова опережала свое время, она разыгрывала ногами. Двигалась очень хорошо, и ты не успевал опомниться, как получал укол.
Вообще нам, белорусам, было здорово друг с другом. Не знаю почему, может, генетическая память о войне объединяла, когда погиб каждый четвертый житель, но похожи на нас по своему внутреннему строению были только ленинградцы. Люди, пережившие блокаду и тоже потерявшие в войну много родных и близких. И в нас до сих пор это осталось. Все, кто сюда приезжает, потом говорят, что отношение белорусов друг к друг просто уникальное. Мне так приятно это слышать… И я бы хотел, чтобы это наше золотое качество никуда не делось и всегда оставалось нашим национальным достоянием.
Главное, чтобы не было войны. У моей мамы погибли все четыре брата. Один остался жив, трижды ранен, но все-таки выжил. На него пришла похоронка как о пропавшем без вести. Деревню сожгли, и семья переехала в другую. А сын, вернувшись, никого не застал и тоже уехал. И вот он искал-искал их и нашел, когда маминой маме было уже под 80. И тогда он сказал сестрам: “Я маме не покажусь, посмотрю на нее со стороны”. Боялся, что мамино сердце не выдержит радости от встречи с сыном через столько-то лет. Несколько раз приезжал, смотрел со стороны на нее и плакал.
Еще один из маминых братьев, Гращенков Иван Петрович, был защитником Брестской крепости. На главной аллее плита с его именем напротив того места, где покоится прах старшего брата Эдуарда Шеварднадзе — тот тоже погиб в крепости. Когда мама была жива, каждый год ездила на эти чествования и там ей все подробно рассказали, вплоть до того, с кем они вели бой и как погиб брат. Конечно, исследователи провели колоссальную работу. Им самим за это надо памятник поставить.
Мама ходила к другому брату, Александру, на передовую. Носила покушать. Линия фронта проходила аккурат возле нашей деревни на границе Белоруссии и Смоленской области. Моего папу хотели увезти на работы в Германию, но ему с друзьями удалось сбежать. Ну и братья его были детьми, потому и уцелели.

— Бокун о войне рассказывал?
— Нет. На сборах он бывал нечасто, все-таки заместитель председателя Спорткомитета. А вот тренеры рассказывали в охотку.
Все происходило в бане, и мы туда бежали бегом. В бане же все равны и можно было услышать тьму всяких увлекательных историй. Приходили все старейшины. Один рассказывал, что пережил блокаду, а через некоторое время после ее прорыва был признан в действующую армию. “Можете себе представить, ребята, что после каждого обеда я съедал еще один батон хлеба вместе со здоровенным куском колбасы”. Этот жор не проходил у него еще два года, настолько глубоко человек прочувствовал, что такое голод. Его организм таким образом компенсировал то, чего недополучил в блокадное время.
У нас была такая традиция: за год до Олимпиады проходил олимпийский слет спортсменов, в котором принимали участие “летники” и “зимники”. Делали его осенью, когда наш сезон уже закончился, а их еще не начинался. В 1975 году ездили в Ленинград, а в 1979-м в Волгоград. Нам по традиции надо было посадить деревья, и вот когда мы в городе над Волгой воткнули штыки лопат в землю, то были поражены количеству металла в ней. Копать было просто невозможно. И точно так же невозможно было понять, как люди там выживали. В Волгограде я зачитывал клятву от лица всех советских спортсменов, которых собралось около полутора тысяч.

— Представляю, что творилось, когда встречалось столько здоровых и веселых людей, не сильно обремененных в конце сентября тренировочным процессом.
— Мыслите в правильном направлении. Дорога в магазин была хорошо утоптана. Ну в самом деле, как еще можно назвать те встречи? Подарок судьбы — когда можно пообщаться в спокойной и расслабленной обстановке, когда от тебя никто не требует результата.
Мне сказали так: “Саша, на клятву выставляем тебя — говоришь ты складно, белорус, не подведешь, лучшей кандидатуры нет”. Ну ладно, почему бы и нет? Даже приятно, что именно из нашего вида взяли представителя.
Клятву я выучил наизусть. Но рядом были опытные люди, которые сказали, что бумагу с текстом все равно надо иметь при себе, на всякий случай. И вот мы все построились внушительной колонной — знамя, руководство и я во главе — и отправились на Мамаев курган.
Когда на него поднялись, я глянул вниз — и… забыл текст. Напрочь. Внизу под нами колыхалось просто море людей, конца и края не видно. Казалось, на улицы вышел весь Волгоград. Зрелище было просто невероятное. Я облизал пересохшие губы, и мне тут же подали лист с текстом. Все-таки умные люди работали, все просчитали, не понадеялись на мою память, которую я всегда считал хорошей.
Прочитал все таким голосом, что, когда возвращался назад, ребята спрашивали: “Ты что, в студии записывался? Голос, как у Левитана, нас до мурашек прошибло”. Ага, думаю, знали бы вы, как меня прошибло, только потом…
Я, кстати, был единственным человеком в истории советского спорта, читавшим эту священную клятву дважды. Второй раз в 1987-м, в Севастополе.

— Да уж, Олимпиада-1984 прошла мимо советских сборных.
— О решении бойкотировать Лос-Анджелес мы узнали в Германии, на турнире “Боннский лев”. Меня сразу же пригласили на местное телевидение. Я, конечно, мог бы своими словами рассказать о нашей реакции — чего уж, были в шоке. Но на всякий случай в посольстве подстраховались, вот с этим у нас всегда было хорошо — привезли текст, постулатов которого и надо было держаться в интервью.

— Эти Игры могли бы стать третьими в вашей карьере.
— В 1983-м переболел желтухой, которую поймал на базе в Цахкадзоре. И не я один, со мной еще человек семь. Полгода практически не тренировался, начал работать только в апреле 1984-го. Сами представляете, в какой был форме, так что при всем желании вряд ли показал бы в Лос-Анджелесе что-то выдающееся.

— В 1980-м в Москве советская сборная рапиристов была фаворитом, но заняла в командном турнире лишь второе место.
— Там опять сработал фактор оружия. В полуфинале был ранен Володя Лапицкий — кстати, тоже ученик моего тренера Эрнста Асиевского. Володя дрался с поляком Робаком. Все происходило на моих глазах и выглядело ужасно. Клинок поляка пробивает куртку в районе живота Володи, сразу появляется красное пятно — спереди и сзади. Полное впечатление, что он проткнул Лапицкого насквозь.
А на самом деле, к счастью, клинок прошел вдоль ребра, и рана оказалась не столь опасной. Но все равно фехтовать в финале ему было нельзя. А запасным в команде у нас был шпажист, так уж получилось, Ашот Карагян. И, естественно, ему было трудно соперничать с профессиональными рапиристами. Так что наше серебро в Москве закономерно. Ну а в личном турнире я занял третье место, победил Володя Смирнов.

— В Сеуле-1988 в личном первенстве вы снова стали бронзовым призером.
— Так получается, что со всех Олимпиад привозил медали. В Корее в поединке за третье место фехтовал с немцем Шреком. Проигрываю по ходу 2-8. Как-то все катится к моему поражению, лица у наших тренеров и руководителей грустные… И тут я сам на себя разозлился: “Ну как так, мать такую-то, Саша! Ты четыре года пахал, чтобы приехать на Олимпиаду и получить “деревянную” медаль?!”. И меня поперло… Выиграл 10-8.

— Сатисфакция наступила в командном турнире — сборная СССР неожиданно заняла первое место.
— Неожиданно — правильное слово. В основном в нашей команде был молодняк. Нас в Сеул даже везти не хотели, на чемпионате мира 1987-го заняли седьмое место. Я ходил по кабинетам и доказывал, что выступим достойно, было такое внутреннее чувство.
Команда горела желанием победить. У нас был такой человек — Вовка Апциаури. Невысокого роста, где-то 170 сантиметров. Кличка Маугли, мог с места подпрыгнуть до баскетбольного кольца и повиснуть на нем, ухватившись обеими руками. К сожалению, Володи уже нет в живых, умер, не дожив до пятидесяти, были проблемы с сердцем.
И вот если он был в хорошей форме, то мог фехтовать хоть с закрытыми глазами — попадал, куда хотел. На “Дружбе-1984” Вова здорово помог сборной СССР. А потом форму потерял. Но к Сеулу вернулся в великолепном состоянии. У него горело все, не удержать. В командном турнире Апциаури не проиграл ни одного боя, и мы просто были ему помощниками.
Финал у нас был с немцами, а там команда — один в одного, высоченные, рост 185-190. А мы им по плечо, когда вышли и стали рядом, все рассмеялись. Но в фехтовании рост и вес не имеют значения. Победили-то мы.

— Трехкратный чемпион мира шпажист Алексей Никанчиков был парнем двухметрового роста.
— Лешка удивительный человек, великолепно владел и рапирой тоже. Невозможно выиграть. Мы ведь часто устраивали поединки между шпажистами и рапиристами — вначале брали в руки шпагу, а потом рапиру. Я такой прием и в Узбекистане ввел, очень хорошая штука, здорово развивает общее представление о фехтовании.
Леша очень добрый парень был. Вот опять я хочу вернуться к тому, какая у нас была отличная белорусская команда. Ну не такая, как российская или украинская. Выиграл кто-то из нас — собираемся все, и девочки, и мальчики, от души поздравляем друг друга. Никто никому не завидует, даже мысли об этом нет. Наоборот, твой земляк победил, ну это же очень классно! Так что тот прыжок на мою шею Лены Беловой был закономерен. Я тоже был счастлив, когда она или кто-то из наших парней или девчонок выигрывал.
Окончание следует.