Сергей Рассихин. Там, где клен

Приятель с восторгом живописал эпизоды тридцатилетней давности, а Росси поверить не мог: “Ты это помнишь?” — “Как иначе, я под кленом сидел, покупал на то место абонемент”.
Сергей тоже помнил голы, и пасы шведой, и накрывавший трибуну раскидистый клен, на который взбирались отважные мальчишки: мы как-то не задумываемся, что игроки с поля тоже видят — нас и все вокруг. И у них своя память.
Это было всего год назад, и, наткнувшись теперь на некролог, приятель оторопел — как оторопели многие и, захлестнув газету, стали медленно переваривать случившееся. А потом, придя в себя и сжившись с необратимостью факта — людская натура, — стали искать осведомленных и строить догадки на неистребимый вопрос “от чего?”.
А в памяти, словно рваные облака, плыли воспоминания.
На “Хрустальном мяче” солировали юноши раннего развития, а этот был метр с кепкой. Приятель из одного дома Саша Козлянко, косая сажень в плечах, топтал оборону на Серегиных пасах — реализуй половину, в Блохиных бы ходил. Нападающего взяли в “Динамо” в восемнадцать, а с Рассихиным повременили, не повезли на южный сбор. Летом выпустили на полторы минуты понюхать пороху — и все участие во взрослом чемпионате.
Осенью Рассихин поступил на спортфак. Определился и ладно, о нем забыли.
Команда пединститута играла в первенстве республики. Тренировавший студентов Юрий Грищенко сканировал выпуски ДЮСШ и знал, кто чем дышит — поставил малого в состав. Проба, пришедшаяся на товарищеский матч в польской Бяла-Подляске, многим запомнилась курьезом. На фланге Рассихина играл здоровый детина — Сергей как ни разгонялся, натыкался на атлетичный торс и оказывался за бровкой.
Так он входил в мужской футбол. Но был принят, не отторгся бойцовской командой, не жалевшей ни соперника, ни себя: “Нога не нога, голова не голова — коси!” Он не очень подходил под эту игру, но вносил в нее некое эстетское начало.
На третий год его взяли в “Динамо”.
Так вышло, что позвавшего Рассихина Ивана Щекина сняли после шестого тура, в котором полузащитник дебютировал в стартовом составе и забил первый свой гол (1:4 от “Звейниекса”). В следующих матчах новичок железно вышел в обойму и стал штатным пенальтистом, трижды подряд реализовал, а по итогам сезона — лучшим бомбардиром команды.
Он не был типичным крайним хавом. Правоногий на левой бровке, летел по флангу, обыгрывая соперников на “протыке”, но редко стрелял вдоль лицевой, больше действовал со смещением. У новичка обнаружился удар с двух ног, и все же главным было умение плести: в его зону автоматически стягивались все нити.
Пришла пора армии. На мостике выдалась очередная смена караула, и приезжие тренеры вопрос упустили. Осень восемьдесят третьего Рассихин провел в сапогах в Псковской области, а когда Брест наконец решил вопрос с переводом, об игроке прознали в перволиговой “Искре”, базовой команде ЦСКА. В Смоленск футболистов везли пачками и бросали под жернов нагрузки: кто не выдержит — обратно в часть, но как-то с Колей Семеновичем выжили…
Полсезона Рассихин сидел в запасе. Его часом стал кубковый поединок с тбилисским “Динамо” на переполненном смоленском “Спартаке” — хит 1984 года. Кто-то из основных сломался, а может, не захотел невыгодного сравнения с Гуцаевым, Сулаквелидзе, Чивадзе, — и открылось место в составе. Первым забил Шенгелия, Гришин с передачи Рассихина сравнял. В дополнительное время команды обменялись голами, а в серии пенальти хозяева принесли городу праздник. Сергей попал в число особо отличившихся.
В следующем сезоне предстояло определиться с дальнейшими планами, но за него решила судьба. Подхватил на выезде гепатит, и чемпионат-85 для него закончился не начавшись. После лазарета Рассихина отпустили долечиваться домой, а там и дембель подоспел.
Принявший брестскую команду после окончания ВШТ Иван Щекин видел в Росси своего джокера. Ездил к нему в Смоленск и теперь поспешил зачислить в штат, несмотря на то что полузащитнику в текущем году было не до футбола. С середины чемпионата стал понемножку подпускать, и Рассихин успел помочь — 5 мячей в 11 матчах.
Тем временем “Искра” обыграла в четвертьфинале Кубка минское “Динамо”, и все участвовавшие в розыгрыше футболисты, включая убывшего Рассихина, получили звания мастеров спорта.
Дальше шло по восходящей. Тонко чувствовавший игру хав к тому же бил все штрафные. Его вырезки в обвод “стенки” в “девятку” были достойны учебных фильмов. Не будучи игроком острия и нацеленный на пас, он забил в “Динамо” больше полусотни — столько весили его “стандарты”.
Рассихин имел приличную скорость и скоростную выносливость, выигрывал большинство тестов, все эти “семь по пятьдесят”, а быстрота принятия решений превосходила второй дивизион. Не боец, без харизмы, на кроссах тащился с вратарями, но игровые качества с лихвой компенсировали недостатки. Мог взять игру на себя, по ходу скорректировать не работавшую установку, интуитивно придумывал такое, что переворачивало ситуацию, и за это ему прощали убранную иной раз ногу. Круифф как-то признался, что при встрече с костоломами совершал самые высокие в жизни прыжки — и был прав, сохраняя болельщику счастье.
Зимой восемьдесят восьмого Эдуард Малофеев предложил перейти в минское “Динамо”. Полузащитника одолевали сомнения.
Не так страшен черт: небожители оказались нормальные ребята, а играть в “вышке” было даже проще. На первый план выходила скорость принятия решений, а еще здесь было с кем обыграться.
Возможно, ни один из брестских посланников не вливался в состав просто. По телевизору казалось, он всю жизнь играл с этими партнерами. Застолбил за собой свой фланг, положил с игры “Жальгирису”, тбилисскому “Динамо”. Мог, наверное, и еще, но на “стандарты” с его точек, не говоря о пенальти, исполнители имелись. Во второй половине чемпионата чуть присел на скамейку, однако в последнем туре опять забил — через две минуты после выхода на замену. Хорошая заявка на следующий год, ему уже показали квартиру шедшего на расширение Сацункевича, но после отпуска Сергея… поблагодарили. Тренерам виднее: нужно было играть московским динамовцам Демидову и Силкину, подоспело много молодых и вообще затевалось обновление, а Рассихину шел двадцать девятый.
Как он перенес удар, знали только дома. Удивительное дело: большинство знакомых считали Росси образцом здравого дофенизма, не принимавшим к сердцу превратности судьбы. И только Инна да сын были в курсе бессонных ночей после каждого матча: от возбуждения после побед, но особенно — после поражений.
В 1991-м Людаса Румбутиса сменил Юрий Курненин. Они очень разные, и механическая замена чемпиона на чемпиона успехом не увенчалась. Игра команды, какую Румбутис четыре года лепил под себя, посыпалась. Курненин заподозрил сдачи и по окончании первого круга отчислил троих — капитана команды Рассихина, Геннадия Кудея и вратаря Володю Павлючика. Решение с формулировкой “за снижение спортивного мастерства” было объявлено за минуту до тренировки. Команда пошла работать, а трое — одеваться.
Они не пропали: поиграли в третьей лиге польского чемпионата, в первой — белорусского. Но, по большому счету, это было оттягиванием неизбежного.
Уход из футбола, как ни готовься, редко у кого проходит без ломки. Мяч, трибуны, запах травы, командный автобус, даже самый ломаный, — без этого жизнь теряет краски. Но реальность заставляет смириться, а дальше закручивают другие заботы. Кто мог подумать, что у Рассихина — ироничного, юморного, совсем не звездного Росси — этот переход растянется на годы и так и не будет преодолен. Атмосферный столб может давить на людей по-разному, и этот внешне неунывающий человек на деле оказался болезненно раним.
Он занимался домом, воспитывал сына, делал тысячу обыденных дел, вот только душевные силы словно остались там, на поле, где рассыпалось по траве главное его счастье, о котором он раньше не задумывался. Внезапно открывшаяся пропасть между человеком при деле и тем, кто всего лишился, не найдя чего-то взамен, проглотила его. Врачи не находили причин для волнения, но парапсихолог, проверившая биополе, сказала, что оно на нуле.
Судьба поступила довольно жестоко, не сопроводив талант сопоставимой волей, нацеленностью на достижение результата. Он и в футболе не совершил всего, на что был способен, но он в нем жил, и как раз отсутствие в действиях потолка, возможно, давало ощущение воздушности — той, что нет в спортсменах рациональных, реализующих потенциал до конца.
Многое из того, что мы видим вокруг, в реальности совсем не такое, каким нам кажется. Так и в людях зачастую трудно разглядеть истинную натуру под скрывающей ее защитной маской, которую порой безжалостно срывает жизнь. Возможно, так было и с Росси: футбол был его броней, вне которой он вдруг оказался без кожи. Выяснилось, что он не может через что-то переступить. К примеру, ни разу не надел мастерского значка: пока играл, было неловко, а потом и подавно. Не мог попросить за сына — чего уж проще — с тренировавшим дубль Геной Кудеем, когда мучился тем, что Пашка, его продолжение и мечта, используется не по назначению. Отказался пойти методистом в спортивную школу, сомневаясь (время ушло), что справится. Он много чего не делал такого, что, если не заморачиваться, элементарно, и никому не удавалось его раскачать. Весь свой неистощимый запас иронии он будто направил на себя.
Ему словно казалось зазорным появляться на людях после того внимания, которое везде окружало и вдруг испарилось, ушло. То, что было нормально и объяснимо, ему казалось постыдным, вроде жизнь опустила не на одну землю со всеми, а куда-то намного ниже.
Приятеля, который с автографами, поразило: “Я вспомнил эпизоды лучших матчей и вдруг увидел, как просветлели его глаза. Такое впечатление, что ему это никто никогда не говорил, ему этого не хватало!”
И я подумал: им всем этого не хватает! Отблески их игры, что мы носим в душе и что до гробовой доски останутся в нашей памяти, самих кумиров не согревают: они о наших чувствах даже не догадываются. Не проходите мимо вчерашних звезд, если вам есть что сказать! Не скупитесь на искренние слова, возвращающие к жизни тех, кто когда-то дарил нам радость!
Так вышло, что Сергей Рассихин — да не только он — не имел ни прощального матча, ни проводов из футбола. Как знать, может, это добавило груза в его дальнейшую жизнь. Но число людей, без оповещений и гражданских панихид просто пришедших к его подъезду, надеюсь, показало взлетевшей душе, что все было не зря.