НеПРОФИЛЬный актив. Дед и интернет. Юрий Сиваков: при большом желании вас не замочить

Поэтому генерал отнюдь не кажется мне постаревшим и надломленным судьбой — подкати к его офису “34-ка”, снятая с близлежащего монумента, Сиваков впрыгнет в нее без напряжения и лихо скомандует: “Вперед!”
Ничего не поделаешь, все наши ассоциации с бывшими, но по-прежнему настоящими военными связаны именно с этим — молниеносным принятием чисто мужских решений, сопровождающихся ядреным словцом, которое одинаково упоенно прощают как впечатлительные студентки, так и умудренные жизнью дамы бальзаковского возраста.
Каюсь, из всех министров этот был мне наиболее симпатичен, поскольку никогда не скрывал, что в спорте понимает далеко не все и с удовольствием примет любой совет — главное, чтобы его давал человек компетентный и не карьерный. Сиваков вдумчиво перечитывал все значительное, что появлялось в спортивной периодике, и не пропустил даже записки Ренальда Кныша — одного из самых выдающихся тренеров в истории белорусского спорта, решившего на склоне лет рассказать-таки о том, как надо готовить олимпийских чемпионов.
Интересно, читал ли Кныша Качан? Впрочем, решение о снятии последнего с поста министра отправило в корзину добрую часть моих вопросов: не по-мужски как-то пинать сбитого летчика…

— Я долго думал, соглашаться ли на разговор, как ты выразился, “о жизни”. С одной стороны, это греет — значит, еще кому-то нужен, а с другой, после моих появлений в информационном поле у некоторых сложилось впечатление, что Дед начал себя пиарить. Зачем ему это нужно?

— Ну как же, триумфально вернуться…
— Каждый человек должен быть реалистом и четко понимать, какой у него ресурс и сколько еще осталось до последней черты. Здесь, в институте управления, на преподавательской работе я чувствую себя морально и материально удовлетворенным.

— Сколько, интересно, сегодня платят преподавателям?
— Все зависит от того, сколько стоишь, насколько полезен институту как проректор. Кроме того, работаю еще в качестве профессора на полставки здесь — на кафедре менеджмента и на полставки в Академии МВД. Могу еще брать так называемую “почасовку”.

— А ведь есть, кроме того, и хорошая военная пенсия…
— Даже не знаю ее размера. Жена по доверенности получает.

— Короче говоря, жизнь бывшего министра не так уж и плоха…
— Все в мире относительно. Как-то в Брюсселе на рынке один старый еврей на мое замечание о высокой цене сказал: “Вещь не дорога, просто ты мало получаешь”. Это было еще в то время, когда я не числился международным преступником. (Улыбается.)
В 60-70-е годы максимальная генеральская пенсия составляла 350 рублей, а полковничья — 250, тогда это были большие деньги. Сегодня же, когда пенсия не дотягивает даже до 1000 долларов, она тоже вроде как и не сильно мала. Но все равно это не те деньги, на которые можно комфортно, жить и поехать куда-то отдохнуть, погреть старые кости…

— Кстати, почему вы после отставки с поста министра не двинули на какую-нибудь федерацию, как тот же Григоров?
— Я в этом институте с 2002 года на 0,25 ставки доцента читал криминологию на юридическом факультете для приобретения педагогических навыков и параллельно работал над кандидатской диссертацией. А когда в очередной раз, как мне казалось незаслуженно, “ушли” с должности министра, то на пике обид и соответствующих эмоций громогласно заявил, что на государевой службе больше быть не хочу, потому как внутри все выгорело и остался только один пепел. Впрочем, никто ничего взамен особенно и не предлагал…
А Николай Васильевич Суша, ректор института, пригласил на работу, причем без конкретной должности, предложив придумать ее самому. В 2006 году в возрасте 60 лет я защитил диссертацию, стал сначала кандидатом юридических наук, а затем и доцентом, это то же самое, как в 30-х годах получить права тракториста-машиниста широкого профиля — у тебя всегда будет возможность заработать на кусок хлеба.
Это позволяет, ни перед кем не прогибаясь и никому не прислуживая, зарабатывать не только на хлеб, но и на масло. Мой предмет в общем плане можно назвать так: “Управленческая деятельность в современных социально-экономических условиях”. При этом я работаю со студентами и курсантами не только как преподаватель, но и как тренер, прошедший все ступеньки карьерной лестницы и знающий предмет в его практическом преломлении на действительность.

— Тогда как профессионал посоветуйте, каким образом лучше всего выбирать министра спорта? Соцопросами, всенародным голосованием или привычным назначением?
— Все-таки что ни говори, а Минск — это большая деревня, все всех знают, кто-то с кем-то учился, работал и так далее. Среди специалистов, тех же главных тренеров национальных команд, можно было бы провести опрос, кого они хотят видеть на должности министра. Потому что есть право административное, а есть и моральное. Я должен чувствовать, что человек имеет моральное право меня учить, наставлять и командовать.
Хотя, не скрою, всегда был сторонником того, чтобы министром становился известный в прошлом спортсмен. Как, например, Фетисов в России, Волков на Украине, Турлыханов в Казахстане или Куртинайтис в Литве. А у нас, если не ошибаюсь, самую большую должность занимал когда-то Игорь Железовский, бывший помощником Владимира Рыженкова, что, согласись, несколько странно для страны, имеющей серьезные спортивные традиции.

— Но министром назначили опять генерала. МЧС…
— Скажу сразу: Александра Шамко не знаю, но искренне сочувствую ему как человеку, попавшему в абсолютно незнакомую среду. Даже если новый министр обладает недюжинными организаторскими способностями, ему будет очень трудно.
С Игорем Рачковским знаком. Его человеческие и деловые качества не вызывают нареканий, и это назначение безоговорочно приветствую. Рад, что министром иностранных дел НОКа, если так можно выразиться, стал Максим Рыженков — сын министра, с которого я всегда старался брать пример как с эталона порядочности и профессионализма. Надеюсь, новый помощник президента по спорту только усилит звучание фамилии отца.
Возвращение Ананьева — тоже правильное решение, это человек с большим опытом управленца. Он знает кухню изнутри и сможет сделать много полезного для белорусского спорта.

— Александра Герасименя высказалась как-то еще об одной белорусской проблеме выбора, предложив назначать на должность руководителей федераций бизнесменов.
— Это сложная проблема… Почему всегда искали человека с большим административным ресурсом? Если у тебя нет своих денег, как, например, у Чижа, то ты можешь наклонить кого-то из бизнесменов.

— Какое прекрасное белорусское слово “наклонить”…
— Говорю как есть: все знают этот стиль управления. Понятно, все идет от нашей бедности и пока еще неумения федераций зарабатывать самим. Надо создать такое правовое поле, чтобы они сами могли обеспечивать себя и не ходить с протянутой рукой.
Почему Наумову в свое время отдали хоккейную федерацию? Вопрос риторический — понятно, что министру внутренних дел никто отказать не сможет. Он сначала ошарашит, а потом озадачит. Любой из нас не без греха и каждого можно поставить в такую позу, что никуда не денешься и откупишься.
Вопрос в том, насколько руководитель или бизнесмен может подобрать команду. Соберет он толковых и креативных специалистов или безликих, но удобных. Еще в бытность министром спорта мне стало понятно: мы работаем по инерции, и ресурс специалистов советской школы подходит к концу. Сейчас толковых тренеров с хорошими организаторскими способностями не так уж и много. В тяжелой атлетике могу назвать Александра Гончарова — он довольно своеобразен, но кто мне покажет рафинированного и одновременно талантливого человека? Так не бывает в природе. Если у тебя много тестостерона, то неизбежно будешь посматривать налево. Ежели он вообще отсутствует, то твой интеллектуальный потенциал тоже стремится к нулю.

— Мне кажется, ваши слова скорее Арямнову подходят.
— Я его не знаю, но, судя по интервью, там с тестостероном тоже все в порядке. Человек имеет право на ошибку, если он стремится вперед, старается стать сильнее и лучше.

— Мне кажется, нашей системе как раз такие, с избытком тестостерона, и не нужны…
— Вопрос провокационный… Сегодня действительно очень грамотно сформирована такая вот подстилающая поверхность — выстриженный газон. Как только какой-нибудь одуванчик голову поднял, его р-раз — и срезали… Талантливых людей надо искать, а потом холить и лелеять, но не использовать по принципу — чей это человек: Иванова, Сидорова или Петрова.

— А когда вас назначали министром спорта, вы чьим были?
— Наверное, того человека, который назначал. Я ни к какому клану — минских там или могилевских — никогда не относился. Наверное, стечение обстоятельств предопределило мое попадание и в Совет безопасности в 1994 году. Каждый из нас в силу своих способностей попадает в чье-то поле зрения. В том году были очень сильные пожары, горели леса, а я работал в Совмине главным специалистом по чрезвычайным ситуациям и отвечал за их ликвидацию. Когда прошли выборы, носил отчеты и предложения Виктору Шейману — тогдашнему госсекретарю. И вот на этих пожарах я закрепился в Сов- безе, ну а дальше ты знаешь.

— После этого вам должны были дать прозвище Пожарник.
— Как меня только не называли… Федута — Колуном, но самое запоминающееся прозвище дал внук. Когда ему исполнилось 7 лет, я его отправил не в пионерлагерь, а на сборы спецназа в Бегомль. И когда навещал, он бежал ко мне с криком: “Дед приехал!” Так меня все и стали называть…
Сегодня наша культура раскрывается в социальных сетях, мы там в общественном зазеркалье судим обо всех и вся — даже о тех, кого знать не знаем, но сформированное СМИ мнение люди начинают считать своим. Думаю, после этого интервью тоже что-нибудь напишут на прессболовском форуме.

— Это непременно. А в чем вас больше всего обычно упрекают?
— Наверное, любой здравомыслящий человек, который со мной никогда не встречался, а знает о Сивакове только понаслышке, связывает эту фамилию с пропавшими политиками. Ну что ж… Я за это отвечаю, моя вина в этом была, есть и будет. Время, конечно, проходит, что-то стирается, но люди все равно относятся ко мне как к человеку бронебойно-тупоголовому, готовому щелкнуть каблуками и исполнить любой приказ.

— Но вы же не такой, и под броней бьется сердце живого человека…
— Скажу такую вещь: мне никто не плюнет в спину. Имею в виду тех, кем командовал и с кем работал. Я нигде ничего и никого не сломал через колено. Насколько мог, строил и восстанавливал. Когда иду по улице, у меня нет необходимости переходить на другую сторону, чтобы не встретиться с человеком, которого раньше несправедливо обидел и морально искалечил. Можно говорить и думать обо мне все что угодно, главное — совесть меня не мучает и кошмары по ночам не снятся.

— В юности вы выбрали военную карьеру, поступив в Дальневос- точное танковое училище.
— Начнем с того, что по национальности я белорус. Отец родом из Речицкого района, в 1944 году его призвали в армию, он отвоевал до мая 45-го, а потом был переброшен на войну с японцами на Дальний Восток. Получив ранение, папа попал в госпиталь на Сахалине, стоявший в селе Оноры, мама — дочь репрессированных кулаков из Воронежской области, работала там медсестрой. Такова история моего появления на свет.
Ну а дальше отец уволился из армии в чине капитана танковых войск, пошел на шахту, там попытался искать правду — как любой военный с гонором, а у нас тогда гонор очень хорошо умели на гражданке отбивать. Отца посадили, мама пошла за него хлопотать — посадили и ее. В общем, всю семью отправили на Колыму.
Осталось нас трое сыновей, а отец хотел, чтобы хоть кто-то пошел по его стопам. Дабы сделать ему приятное, я тайком подал документы в танковое училище, чему впоследствии он был несказанно рад.

— Армия действительно оказалась такой же задорно-правильной, как раньше показывали в кино?
— Я служил в прекрасное время, в период ее подъема. Потом, в брежневскую эпоху, было много дури, но тогда престижность, привлекательность, элементы социальной защищенности делали военную профессию едва ли не самой завидной в стране.
Суди сам: лейтенантом я получал 150 рублей, 25 из них отдавал в столовую Военторга, где меня кормили до отвала 10 рублей платил за квартиру. Проходя службу в Одесском военном округе в городе Болграде, я мог позволить себе сходить в ресторан и посидеть там на 25 рублей, а за год мог легко скопить на мотоцикл “Ява”. И когда политработники нас дрючили, мол, вам партия дала все, крыть было нечем — действительно у нас было все.

— Однако вы неплохо начали служить у Черного моря.
— Я очень хотел попасть в Белоруссию, и так как заканчивал училище по первому разряду, то имел право выбора из свободных вакансий. Но в моем взводе служил коренной белорус Миша Тесевич, у которого было распределение в Одесский военный округ. У него дома родители и все такое. Короче, он попросил поменяться, и я согласился, думая, что все равно рано или поздно окажусь на земле, которую считаю родной.
И уже затем, после окончания Военной академии бронетанковых войск, мог остаться в Москве, но выбрал должность командира полка в Белоруссии.

— Почему, кстати, вы так рвались в республику, где никогда не были?
— Наверное, существовали какие-то флюиды. Потом, когда занимался чернобыльскими делами и проезжал по Речицкому району, было странное чувство, что я раньше все это видел… Зов родины — сильная штука.

— Когда советская армия начала разлагаться?
— Со времен ввода войск в Афганистан. Все началось сверху, и метастазы в скором времени добрались до низов. В Афганистане создавались специальные роты, которые грабили торговые караваны и местное население — нужно было везти дань в Москву.
Помню, когда работал начальником штаба дивизии в Гродно, ко мне пришла секретарь-машинистка с просьбой: “Пошлите моего мужа еще раз в Афганистан”. Я ей говорю: “Вы что, с ума сошли? Его же там могут убить!” — “А могут и не убить. Зато сколько он всего потом домой привезет…”
А везли действительно много: магнитофоны, телевизоры, шмотки… При той бедности, которая присутствовала в СССР, валютные чеки в магазины “Ивушка” и “Березка” казались чем-то из другой жизни. Плюс на все это наложилась брежневская система стагнации. Вызывает меня командующий округом Ивановский и говорит: “Генералов у нас хватает, а вот богатых полковников мало, поэтому есть решение отправить тебя на Кубу командиром бригады”. Я не против, кому ж неохота на Остров свободы поглядеть.
Возвращаюсь в дивизию, а мой коллега, замкомдив Саша Игнатенко, который потом работал начальником управления кадров украинской армии, и говорит: “Дуй в Москву за документами. Приедешь — узнаешь фамилию полковника, который ведет твое дело, найдешь адрес, поедешь домой. Дверь откроет жена, скажешь, что друг ее мужа и привез ему в подарок авторучку. Только не забудь эту ручку завернуть в персидский ковер”.
Я послушал его и говорю: “Да ну, перестань. Мне же сам командующий пообещал”. В общем, конечно, ни на какую Кубу я не поехал… Тогда и началось, мерой всего стали деньги. Можно было поехать в Сирию или Алжир, где и климат хороший, и заработок неплохой, а можно было загреметь во вьетнамские джунгли…

— Надо знать правила игры.
— Хорошо, если ты вырос в этой системе. Но если в ней новичок, будет очень трудно, ибо везде есть люди, поднаторевшие на интригах. Летчикам во время войны давали шелковые шарфы, чтобы они могли свободно крутить головой во все стороны. Особенно назад, ибо самая главная опасность — когда тебе зайдут в хвост. То же и у нас.

— Ну тогда на новое место надо приходить со своей командой.
— Это понятно, но в Министерстве спорта она у меня была, пусть ее и помог создать Ананьев. Николай Константинович знал людей, и я в его выборе ни разу не усомнился. Хатылев, Забурьянова, Шульгу я сам вытащил… Знал, что никто из них нож в спину не всадит.
Шичко тоже хороший профессионал, но Дмитрий Яковлевич очень своеобразный человек. Например, ты — министр, а я — твой зам. Прихожу и задаю вопросы, что называется, ниже пояса. Раз, второй, третий… А ты думаешь: “Да что ты мне вопросы задаешь, я и сам их знаю, помогай выход искать, решения предлагай, будем их обсуждать”.
Есть такая притча из разряда тех, почему каждый солдат мечтает стать генералом. Младший офицер обязан уметь все. Майор должен уметь поставить задачу младшему офицеру, подполковник — знать, где, и что делается, полковник должен знать, где, и уметь там расписаться, а генерал — уметь расписаться там, где покажут. Вот почему все стремятся в генералы…

— В Америке небось по-другому.
— Система отбора для абитуриентов, поступающих в военные колледжи, похожа на ту, что существует у нас в церкви. Каков поп, таков и приход. Вы видели хоть одного батюшку — разумеется, кроме как в советских фильмах, — заурядного и не харизматичного? Как правило, у него впечатляющая внешность, поставленный голос, глубокие глаза… Когда в 1991 году у нас был путч, в это же время американцы проводили в Ираке военную операцию под названием “Буря в пустыне”. И вот в один день по Центральному телевидению передают два интервью — командующего Московским военным округом и американского генерала. Последний — фактурного сложения темнокожий мужик с закатанными рукавами, шпарит без бумажки как по писаному. У нашего же руки трясутся и язык западает, ну какой это генерал? В Америке дурак генералом не станет, там вся система этому противится, он просто не пройдет через конкурсное сито.

— В мои армейские годы во время тревоги полковников весом в центнер с гаком два солдата сзади подбрасывали, потому что сами они были не в состоянии взобраться на борт грузовика.
— Когда пришел в Министерство внутренних дел, в одном из подразделений проводил смотр и с каждым здоровался за руку. Это не панибратство, а сразу несколько зачетов: по строевой, как выглядит, как одет, как руку жмет, как смотрит на тебя. И вот иду вдоль такого строя и вижу майора с большим животом. Спрашиваю: “Не слишком ли большой, в службе не мешает?” — “Товарищ министр, мужчина без живота, словно кровать без матраца!”, иду дальше, а женщина-капитан мне на ухо говорит: “Врет майор, не матрац он, а Курган славы над могилой павшего героя”…
Меня как-то президент отправил на полуторамесячную стажировку в Америку. 1995 год, Калифорния, центр подготовки и повышения квалификации старших офицеров ВМФ США. Меня там закрепили за одним полковником. Само собой, вечером засиделись у него дома, нормально так выпили, а рано утром смотрю, он уже в трусах на пробежку собирается. “Может, не надо этого фанатизма?” — спрашиваю, а он отвечает: “Надо!”
У них регулярно тесты сдаются — в том числе и на физическое состояние, и на соответствие веса росту и ширине грудной клетки. Чуть пропорция больше, чем надо, — дают время на исправление. Не вышло — свободен. Налогоплательщики должны знать, что их деньги отрабатывают профессионалы, а не любители красивой военной формы.

— Летом вместе со спортсменами и активистами из федерации легкой атлетики делали марафон на двоих, куда тщетно пытались завлечь спортивных чиновников, чтобы они не на трибуне, а на деле показали, как все должно быть… Отличился только председатель федерации самбо Владимир Япринцев, легко преодолевший 21 километр…
— Выходит, у него есть моральное право что-то говорить спортсменам. Хотя Володя всегда был толковым руководителем и пользовался авторитетом, который он лишний раз преумножил подобным образом. Значит, ему надо было подтвердить, что в свои 50 с хвостиком находится в отличной форме.

— Говорят, вы, когда были министром спорта, поднимались на первую тренировку едва ли не в четыре утра…
— Когда назначили министром внутренних дел, юридического образования я не имел. Приходилось вставать в три часа ночи, делать зарядку, а затем два часа читать уголовный и процессуальный кодексы, чтобы войти в курс.
Сейчас тоже занимаюсь не меньше двух часов в день, утром делаю дыхательную гимнастику Стрельниковой и упражнения на силу и вытяжку лежа, а вечером меня ждет аэробная тренировка — 40 минут спортивной ходьбы и 20 минут различных упражнений. Не бегаю уже, в 66 лет суставам тяжело справляться с ударной нагрузкой.

— Какие вещи о жизни вы поняли к своим 66?
— Никого не надо жалеть: каждый в жизни получает то, что заслуживает. Если тебя в армии бьют, значит, сам виноват, у параши оказался — там тебе и место. Выходит, не бился, не огрызался и не кусался, а был трусом. Нельзя давать вытирать о себя ноги. Но, с другой стороны, этот тренд сегодня в моде. Тебя по телевизору отодрали в извращенном виде, а ты встал, утерся, отряхнулся и пошел.

— Я вот всегда думаю: а как он жене дома в глаза смотрит? Она же все это видела…
— Так и нормальные люди с тобой за один стол уже не сядут, если ты позволил себя прилюдно отыметь, а потом сделал вид, будто ничего не произошло.

— Но сейчас, похоже, без подобных вещей во властных коридорах уже нельзя — это все равно что тест на проходимость туда…
— Не согласен. Со мной такого никогда не было. Один раз мне как министру внутренних дел в нарушение всех уставных норм объявили взыскание — за то, что офицер “Алмаза” устроил стрельбу в “Поющих фонтанах”. Я тут же написал рапорт об отставке.

— А зачем спецназовец стрелял в “Поющих фонтанах”?
— Напился… Беда в том, что при нем оказалось штатное оружие, а произошло это в День милиции, когда у нас в гостях находились министры МВД России и Украины. Это была провокация, не буду называть фамилии, но кто-то очень хотел занять мое место.

— Но вообще-то взыскание — это не прилюдная чистка в прайм-тайм по телевизору.
— Никакой разницы не вижу, не может министр жить и руководить со взысканием. Раньше если в российском флоте командир корабля говорил офицеру: “Я выражаю вам свое неудовольствие”, тому следовало либо рапорт писать, либо пулю в лоб, либо за борт бросаться. А сегодня тебя секут прилюдно и ты почему-то чувствуешь за собой моральное право управлять дальше.

— Думаю, что не чувствуют, просто другого ничего не могут делать, а власть сладка, упоительна, вот и цепляются за хлебное место.
— Хорошее раньше выражение было — “колебался вместе с линией партии”, да? Мне всегда нравились люди, о которых говорили: стесали его до колышка, воткнули в землю, а он вновь побегами пошел.
Читал в “Народной воле” интервью Ермошина? Очень уважаю! Когда я был министром, а он мэром, мы хорошо дружили, наверное, чувствовали друг в друге родственные души. Так вот Владимир Васильевич не ждал, когда ему что-то предложат после отставки с поста премьера, не стал тереться на скамейке запасных, а пошел и сам нашел работу. Потому что у него душа, характер и руки не из жопы. Он рабочий человек и в этой жизни многое умеет. Никому не быть обязанным и ни от кого не зависеть — разве это не достоинство мужчины?

— Журналисты помнят, что свою независимость вы показали на одной из прощальных пресс-конференций, когда сказали, что министра финансов Корбута “не взяли бы с собой в разведку”. Никогда, ни до того, ни после, не доводилось слышать подобного из уст другого белорусского министра…
— Знаешь, это была моя ошибка, и потом я перед Николаем Петровичем извинился. Он тогда возглавлял ассоциацию художественной гимнастики и вступил с вашей газетой в конфликт. Но, как показало время, использование ростовчан было оправданным.

— С другой стороны, и “Прессбол” нельзя было назвать неправым.
— Сергей, давай сойдемся на том, что в жизни бывают вещи, на которые можно смотреть под разными углами. Если мы все вместе боролись за художественную гимнастику, то следует признать, что путь, выбранный Лепарской, оказался верным. Ее стратегия продвижения исправно приносит стране медали — с этим не поспоришь. Мы можем за Ирину только порадоваться. Как и за “Прессбол”. Ваша газета мне всегда нравилась. Было очень важно, что вы думаете о происходящем в белорусском спорте. Вы давали мне неоценимую информацию. Чем больше ее было, тем более взвешенное решение я мог принять.
Никогда не понимал этой болезненной реакции белорусских чиновников от спорта на вашу критику. Наоборот, попытайся осмотреться вокруг — может, есть за что?
Знаешь какая самая большая ошибка любого начальника? Это уверенность в том, что его все любят. Поэтому надо всегда руководствоваться принципом “Не спеши верить, не торопись любить”. И держи дистанцию.
Я дал бы совет тем, кто обижается на “Прессбол”: встретьтесь, сядьте за один стол и поговорите исходя из того, что все мы радеем за белорусский спорт и желаем ему только хорошего. Уверен: консенсус будет найден. Во всяком случае, стороны станут лучше понимать друг друга.
Не знаю ваших внутренних отношений, но самое главное, что газета прошла большой путь, преодолев огромное количество минных полей. И сегодня редакция находится в таком состоянии, что даже при большом желании вас замочить невозможно.

— При Самом Большом — легко.
— Будь оно — давно бы случилось. Но такая газета нужна государству и обществу. Вижу, воюете сейчас с хоккейным “Динамо” — не изменяете себе, значит, станете еще крепче. Пусть не все читатели согласны с мнением редактора и отдельных журналистов, но все же отдают вам должное за то, что не сидите в окопах и всегда готовы выступить с критикой тех, кто ее заслуживает.
Я и сам сейчас “Прессбол” читаю и по-прежнему болею за белорусский спорт. Казалось бы, можно и позлорадствовать по поводу количества завоеванных олимпийских медалей — в мою бытность министром их было 15, сейчас 12. Но пусть их было хоть 29, был бы только рад. В конечном счете призовое место на Олимпиаде — это цель всей жизни любого спортсмена.

— Ответьте еще на один провокационный вопрос: много ли чиновников вашего поколения пользуется интернетом?
— Не знаю, я этим серьезно начал заниматься в Министерстве спорта, спасибо моему помощнику Воробьеву. Сказал ему: “Коля, прихожу на 40 минут раньше на работу, и мы с тобой сидим за компьютером”. А сейчас довольно свободно пользуюсь всеми программами, могу презентацию сам сделать и вообще найти в сети все что угодно. Ничего не поделаешь, жизнь заставляет идти в ногу со временем.

— Сейчас продолжаете учиться, или уже ничто происходящее в мире не может вас удивить?
— Учусь у своих студентов, они порой такие вещи выдают… Рад, что сохранил способность разговаривать с ними на одном языке. Я же вижу, как ко мне ходят на лекции и как горят глаза ребят на практических занятиях и тренингах.

— Ну а девушкам-то нравитесь?
— По крайней мере не сторонятся… Знаешь, когда почувствую, что кураж ушел и молодежи со мной скучно, то уйду, не дожидаясь намеков. Жить надо так, чтобы каждый день приносил радость. А если этого нет, то зачем все…